И пусть звёзды плачут

— Знаешь, Софи, я всегда думала об одной вещи, — подала голос бабушка. — Какой? — отозвался десятилетний ребёнок. — Когда ты начинаешь привязываться и любить, то сложно потом расстаться с этим. — Я не понимаю тебя, бабушка. Конечно, я ничего не понимала, ведь мне было всего лишь десять, но бабушка рассказала это, чтобы расслабиться самой, чтобы не держать свои чувства в себе. Тогда она вспомнила про дедушку. — Я очень сильно любила его, и он меня, но обстоятельства его убили. Дедушка попал в автокатастрофу, когда ещё ты на свет не появилась. Он был испытателем транспорта, и один раз ему поручили выполнить проверку с… не помню точно с каким автомобилем, но этот раз был последним. Какой-то механизм отказал, и машина врезалась в здание. Моментальная смерть. — Тебе грустно? — Было, Софи, но теперь у меня есть ты. А сейчас меня нет. Она осталась одна. В этом доме я уже абсолютно прижилась, конечно, ведь я здесь как три месяца. Уже знаю, куда ведут две тайные двери от кухни: в туалет и «ванную», — как готовить здесь еду и как справиться с тем краном, где находится лес и как кормить скот. У семьи Моррей — фамилия Рида и Анны — имелось поле картошки, стадо различного скота и маленький домик на окраине деревни. Со скотом дела обстояли так себе, просто животных я не сильно люблю. Гуси, курицы, овцы, коровы, лошади и все в маленьком количестве, ведь в этом мире иметь животных — большая роскошь и редкость. Анна и Рид не были из сливок общества, но приложив немало сил, накопили на маленькое стадо. Больше всего напрягали гуси и куры: когда я к ним подходила, чтобы покормить, они шипели, расправляли крылья, подлетали ко мне и пытались расклевать. Малы, да удалы, одним словом. Овец было больше всего, но с ними проблем оказалось меньше, хоть и после каждой пастьбы приходится искать одну или двух барашек. Коровы, безусловно, мне нравились. Их всего две — Мира и Лира — и они невероятно спокойны. Лошади было три: одна Рида, одна Анны, и одна когда-то принадлежавшая Эстери. Когда я подошла к ней, Рид сказал: — Женевьеве скучно без хозяйки. Может, ей станешь ты? — он улыбнулся. Конечно же, ответ был предрешён, но я не сильно сопротивлялась, ведь мы поладили с первого дня. На ней я пасла скот и ездила за травами в поля и леса, или по поручению Анны в город. Город, кстати, напоминал Кухмо, но на средневековый манер и с меньшим количеством людей. Спокойный и мирный город, а людей здесь мало, потому что холоднее, чем в южных городах. Нэдлей — самый северный город стены Роза, поэтому зимой доходит до серьёзных градусов, а ещё сильные ветра отпугивают всех, поэтому и живущих здесь не много, а кто всё-таки живёт — часто болеет. Для этого Анна и Рид переехали из тёплого Каранеса* сюда, чтобы старушка могла лечить больных, а теперь у неё появилась помощница, которая не сразу привыкла к местным методам медицины. Готовых лекарств — нет, технического оборудования — нет, современных инструментов — тоже нет, поэтому и было сложно. Я врач нового времени, не лекарь, не травница, не, тем более, знахарь, но, слава богам, Анна не является им. Она обучила меня многим способам подачи лекарства, создания его и составу. Например, заварив полынь, можно остановить изжогу и предотвратить развитие рака желудка, настой ромашки — успокоит головную боль, отвар тысячелистника, при полоскании — уберёт боль в горле. Иногда я добавляю свои методы, которые удивляют Анну, ведь раньше подобных рецептов она не встречала. Освоиться в этой сфере, как оказалось, было не сложно, тяжелее далось моё лечение. Я не задумывалась о мононуклеозе на первом месяце проживания здесь, но на втором он дал о себе знать. Это произошло, как всегда, резко. Я проснулась вполне с нормальным самочувствием, и пошла в амбар для подачи завтрака противным гусям. Всё было хорошо, но внезапно мои ноги подкосились, а голова стала до боли чугунной. Дальше ничего не помню, но Рид сказал, что не нашёл меня на поле, где я должна была быть, и стал искать по всему двору, найдя моё бессознательное тело рядом с кормушкой. Притащив его к Анне, те не на шутку испугалась, ведь у меня был жуткий жар и высокая температура. В этом мире от такого часто умирают, но очнувшись, я рассказала Анне о мононуклеозе: — Это адская болезнь, которая может убить, но которую можно остановить. Я вспомнила о ней недавно. При ней повышается температура, начинает болеть горло, ощущаются судороги, — я говорила с огромным трудом, каждый раз задыхаясь, чтобы сказать лишь слово, — В моём случае возможно появление менингита, — у Анны расширились глаза, — Но, видимо, сейчас его нет. Болезнь протекает неделю или две, и возникает резко, без предупреждающих факторов. Я вновь упала в сон, когда старушка уложила меня спать и вышла из моей комнаты. Да, теперь моей. Кабинет перенесли в другую комнату, видимо, в бывшую Эстери. Было бы легче перенести моё нахождение туда, но Анна настаивала на своём, может быть потому, что она хотела быть в комнате её дочери, а может, увидела, что мне здесь очень нравится, как и в этом мире в целом. Да, конечно, напрягают стены, преграждающие взор на яркое небо, и вечно ждущие титаны, которых я даже не вспоминаю, но всё же плюсов для меня здесь тоже достаточно. Во-первых, мононуклеоз появился очень поздно: обычно я болела раза три за месяц. Возможно, это благодаря неиспорченной экологии. Во-вторых, здесь прекрасные леса, в которые мы с Ридом частенько ходим на охоту или за травами. Кстати, в своём мире, когда уходила на соединение с природой — поход в лес на неделю — очень много охотилась, и поэтому этот навык хорошо выработался у меня, чему Рид был, несомненно, удивлён. — Хилая, но можешь удивить, — помню его слова. Леса здесь высокие, влажные, тёмные, прохладные и тихие. Обычно, недалеко отхожу от Рида и начинаю читать молитву вслух, закрывая глаза и уходя в пространство вне времени. Как будто нет земли, нет миров, нет тела, лишь сознание и молитва, читаемая как песня. Эта абстракция — своеобразный ритуал, который даёт познать себя, и что вокруг тебя. После я останавливаюсь зачитывать выученные слова и слышу звуки всего, что сейчас происходит: как грызёт орех белка, как ёж сопит своим маленьким носиком, как разливается вода в ручье, как в нём глотает кислород рыба, как падает опавший лист на влажную землю. На пятки наступала осень. В-третьих, людей здесь меньше, чем в моём мире, поэтому нет излишнего страха и раздражённости, лишь изредка они приходят ко мне, и то, предупредив о своём визите, когда к Анне приходили больные, кстати, в основном — мужчины, что вовсе меня не радовало. Каждый раз, когда я попадалась им на глаза, обязательно какой-нибудь старичок съязвит отвратительный комплимент или сделает неоднозначный взгляд на мою персону: — Эх, Анна, нашла себе красивенькую помощницу, мне бы такую же найти жену. — Заткнись, Хорел, лучше бы пил лекарство, чем подмигивал моей девочке. Почему-то этот разговор мне запомнился, наверно, потому что все остальные пациенты противоположного пола были явно настойчивее того Хорела. Одни пытались очаровать меня своими тошными мускулами, другие подсмотреть под юбку, а некоторые даже ущипнуть, но если так случалось, я очень сильно била ладонью по руке негодяя, а потом говорила Риду, который, кстати, блистал хорошими навыками ближнего боя. — Когда-то я был в ряду вооружённых сил Гарнизона, который патрулирует и поддерживает оборону стен, но после ушёл на пенсию уже как двадцать лет. — Вы бы могли уйти позже, почему же именно тогда? — Тогда погибла Эстери, — они никогда не говорили о её смерти, а я, как назло, напоминала им о ней. Эти старички очень любили свою дочь и, видимо, подарили эту любовь мне. В-четвёртых, здесь были Анна и Рид, которых я действительно полюбила. Поначалу они не вызывали во мне особого тепла. В первый месяц я даже до тех пор обращалась к ним на «вы», но после они начали коситься на меня не по-доброму, и я перестала этим заниматься. Потихоньку я понимала, насколько они добры. Было много поводов так думать, например, когда меня мучили кошмары, а это каждый день, Анна всегда приходила ко мне в комнату, рассказывала истории этого мира и медленно поглаживала по голове, как маленькую, успокаивая меня этим, или когда Рид по привычке делал мне с утра яичницу, как я любила, и достаточно вкусно, кстати. Они заменили мне родителей и стали моей опорой в этом неизведанном мире. Я бы не хотела с ними расставаться, ведь очень сильно к ним привязалась, а это мне мешало. Я хочу вернуться домой, несмотря ни на что, меня останавливали чувства к ним, и что гораздо важнее, отсутствие способа возвращения. Я неоднократно ходила на то озеро, кидала в него различные предметы, так как боялась в нём плавать, но потом осмелела и всё-таки сделала это, к сожалению, безрезультатно. Я попыталась изучить это озеро: собирала информацию о нём, читая книги, спрашивала у Анны, брала землю оттуда для анализа, но всё безуспешно. Я не сдавалась, но ломалась всё больше и больше, особенно после снов с бабушкой. Каждый день мне снятся кошмары, где бабушка пытается отторгнуть меня от себя. Почему мне это снится, почему моя любимая бабуля так сильно меня ненавидит в них? Почему? — Потому что ты мне не нужна. Я медленно открываю глаза и смотрю в потолок, не могу даже пошевелить чем-то другим, очень больно. Наблюдаю, как солнце заходит за стены, а после оглядываюсь и вижу как Анна спит рядом со мной на стуле. Моя рука пытается потянуться к ней, дотронуться, почувствовать её тепло, обнять, но падает на середине пути. Силы покидают меня, а и без того учащённое дыхание, даёт о себе знать. «Прости меня, бабушка» Сегодня меня не станет. — Led Ema siunattu (фин. «Веден Эла, благословенная»), — мой голос напоминал звук режущегося металлом стекла. Анна проснулась и сразу же мягко улыбнулась, давая мне стакан с водой. — Дорогая, не бойся. Я вколола тебе одно лекарство, оно должно помочь, — она приподняла мою голову и подбородок, чтобы я сделала глоток. После этого несколько капель прошли мимо и упали прямо на подушку. Я бы хотела не мучиться, просто умереть, но увидев эту улыбку, почувствовав это тепло, я перестала отгонять эти мысли и начала читать молитву. Но время шло, а я начала чувствовать себя лучше. После я уснула и не видела снов. Поначалу я думала, что она вколола мне морфий, чтобы лишний раз не напрягать организм перед смертью, но чувство расслабленности, усталости и апатии не приходило. Я начала задумываться о варианте того, что Анна сделала аналогию моего лекарства и вколола его мне, но как это возможно? В моё лекарство входят современные поливитамины и искусственно-созданные иммунные поддержатели, которые невозможно создать или найти в этом мире. Может, просто, Анна — великий врач. Подумаю об этом после. Прошла первая неделя болезни. В первые два дня Анна не отходила от меня ни на шаг, постоянно следила за моей температурой и облегченно вздыхала, когда цифра уменьшалась. Рид постоянно заходил в комнату, спрашивал, какое у меня самочувствие, видимо, волновался за меня, кстати, я тоже. Они — бедные старички, намучились из-за меня, отдавая мне всё, что есть, включая любовь, благодаря которой я живу. Если бы не они, я бы не выжила тогда на озере, если бы не они, эти три месяца я бы вела отвратительный образ существования в этом мире, если бы не они, я бы была мертва во всех смыслах. На третьем-четвёртом дне спали температура и жар. Кашель не прекращался, но адской боли в голове уже не было. Анна начала впихивать в меня еду со словами: — Самое страшное — умереть от голода, хочешь познать такую смерть? — отрицательный жест головой с моей стороны, — Значит, жуй. И я жевала, ведь она была права. Анна всегда была права, как кое-кто. Старик приходил уже без дикого волнения и трясущихся рук, он спокойно ставил поднос с едой на мои колени и поспешно уходил по велению жены. Мои силы ещё не полностью восстановились после судорог и онемения, но сесть с чужой помощью я всё же могла. На пятый день

я смогла встать, было адски тяжело, но каждый раз просить бедную старушку заниматься помощью с этим мне было стыдно. Когда я встала, почувствовала себя новым человеком, как будто могла свернуть горы и пробежать миллионы километров. Такое чувство эйфории разлилось по моему телу, и я была несказанно рада, даже не знаю почему: может, из-за действия лекарства, или, может, из-за преодоления себя. В своём мире я вставала спустя девять — десять дней, но не менее. В конец недели я вышла на улицу, а на десятый — вовсе излечилась. Каждый раз после приступа мне казалось, что жизнь на этом обрывается, что дальше ничего не будет, что я уйду в забвение, но каждый раз я продолжала жить и даже как-то привыкла к чувству собственного успокоения. Сейчас было по-другому, не было моего лекарства, и тогда я думала, что умру из-за невероятной боли и слабости для того, чтобы сопротивляться болезни, но на этот раз я верила в смерть из-за отсутствия лёгкого варианта для выживания и надежды на выздоровление. Я действительно думала, что умру, и поэтому, выжив, говорю себе: — Puha Ukko, se on hieno (фин. «Священный Укко, это прекрасно»), — выйдя из дверей дома и вдохнув побольше воздуха, громко говорю я. А сзади хохот Рида, обнимающего Анну: — Ты посмотри, опять она за своё!       А время шло. — Лети, — говорит бабушка. — Не лечу, уже там, — отвечаю я. — Стоишь на земле. — Нет, я стою там. — На своей родной земле. — Нет, я стою здесь. — На своей родной обители. — Да, я здесь. — Ты здесь, со мной, в северной стране. — Но здесь нет стран — здесь стены. — Нет, Софи, ты в Финляндии. Снова сон, опять, но не навевающий волнение и страх. Воспоминания хлынут и топят меня в себе, подталкивая к новым припадкам фантазии кошмаров, но сегодня нет — сегодня была магия. Я ушла туда, где мне тепло, несмотря на лютый мороз, туда, где ждёт меня она, туда, куда так сильно хочу вернуться. Веки вновь повторяют одно и то же движение, а корпус поднимается. Хочу уйти посреди ночи куда-нибудь в чащу, чтобы никто не видел мою дикую слабость. И одновременно страсть. Тихими шагами пробираюсь в прихожую, надеваю тёплую кофту, высокие сапоги и уютный вязаный шарф, выхожу. Мои ноги побрели по знакомым тропинкам в необъятном поле вспаханной картошки, по некогда усыпанным цветами клумбам, мне бы хотелось вернуть те прекрасные растения, ведь бабушка Анна так их полюбила. Именно, бабушка. Я прошла мимо амбара, ненароком посмотрев, как обстоят дела у животных: всё хорошо, все спят. Прошла дальше и столкнулась с входом в тёмный мир Хииси и Нюркеса*, в лес. Конечно, мои ноги и руки хотели протоптать в очередной раз там пару шагов, пройтись по ещё зелёной траве, потрогать кроны деревьев, что так манили своим равнодушием, но разум говорил: «Стой, опасно», — а я его слушала чаще, чем инстинкты. Собираюсь возвращаться, ещё раз обернувшись туда — чернота, хотя… Я подхожу чуть ближе, чтобы разглядеть что-то блестящее посреди всепоглощающей темноты, и понимаю: это глаза волка, он смотрит на меня. Похоже, он один, наверно, отбился от стаи. Я знаю, что при таких случаях делать — ничего — излишние движения спровоцируют животное. Мои холодно-голубые глаза врезаются в тёмно-серые. Они напомнили мне грозовое небо, что так меня пугало. Ещё одна фобия, не дающая ощутить прелесть деяния и волшебства бога Укко** — бронтофобия***. Сероватые проблески молнии от отсвечивающей в его глазах луны напугали меня, но я не шелохнулась. Тёмные, немного прикрытые, измученные и стальные. Небо разъяряется, волнуется, бушует, злится, а после выплёскивает свою агрессию через электрический заряд, пронзающий оборону моего сердца и разума, но сейчас оно смотрело на меня спокойно и не хотело действовать. Мои глаза холодного Скандинавского озера заметили, что волку я не интересна, и что он невероятно сильно устал, возможно, уже стар. Ещё минуту наши взгляды пересекались в спокойной тишине, а после волк развернулся и убежал, забрав с собой серые облака. — Ja kylma jarvi voi vain odottaa (фин. «А холодному озеру остаётся лишь ждать»), — я всегда говорила про себя или когда одна, на финском, чтобы не забыть речь родного края. Сколько ни пыталась, изучение того озера не дало никаких результатов — я не сдалась, но потеряла крупицу надежды. Привязанность к тому миру или дикая и страстная любовь — всё не важно, если ничего не возможно. Я свыклась, но всегда вспоминала улыбку бабушки, яркий взгляд отца, никогда не забуду, и чтобы это сделать, решила для себя — не привязывать себя к этому миру, исключение лишь Рид и Анна, всё остальное мне безынтересно. Я не хочу забыть, приобретя новые ощущения и эмоции, ни за что. Я возвращалась домой, считая звёзды на небе. Орион, Млечный Путь, Полярная звезда, которая светила прямо на то озеро. Невольно возвращаюсь в тот день, когда бабушка мне рассказывала о них, как она напевала одну песню, что запомнилась мне навсегда: — Софи, звёзды — наш путеводитель и источник всей жизни на земле. Когда-то Рауни**** пела богу Укко одну песню, что отображала всю её любовь. Там говорится: Itkea tahdet putoavat (Плачут звёзды, падая в темноту) Pimeydessa teidan kylma (Твоих холодных глаз) Silmat olen satoja vuosia (Я буду сотни лет искать тебя) Loyotaa sinut vaikka menit pois kauan sitten. (Даже если ты давно погас) Я не заметила, что уже стою на пороге своего дома. Два года я говорила себе, что он, действительно, мой, а Анна и Рид — теперь мои единственные близкие. Я будто вновь родилась, помня свою прошлую жизнь. Знаю, что лишь пытаюсь, знаю, что никогда этого не приму, как бы не любила их, как бы ни хотела, не забуду. Два года, прошло уже два года пребывания здесь. Я познала тёплую зиму, хоть и для других это был жуткий мороз и подобие смерти. Помню, как-то дедушка говорил: — Ты выйдешь в этой кофте? — тыкает он, укутываясь в третий шарф. — Мне вполне нормально, вот тебе нужно посильнее утеплиться, — помогла ему надеть подобие валенков. Помню, как наступила долгожданная весна, а потом лето. Мой семнадцатый день рождения, когда все дьяволы на день выходят на землю из своей пучины ада — 7 июля. Анна, конечно же, узнала всё от меня, и мы скромно устроили праздничный вечер в честь этого, было даже мясо, которое выпадало нам редко. А после вновь осень. В деревне, кстати, ко мне все привыкли, а я даже здоровалась со знакомыми, приходившими к нам пациентами. Неуместная страсть мужчин ко мне, естественно, никуда не ушла, что очень печалило, но все прекрасно знали, кем был мой дед, и прекратили пошлые попытки как-то ко мне приблизиться, лишь лестные комплименты. И так два года. Они стали для меня настоящей жизнью. Я поняла, что такое ежедневная сложная работа, узнала много того, чего никогда не найдёшь в моём мире, почувствовала, что такое жить в семье. Я безумно люблю свою бабушку и папу, но именно такого никогда не было, чтобы меня окружали действительно любящие друг друга люди, которые любили и меня, а в свою очередь, я тоже. Анна и Рид стали моей семьёй, и я бы всё отдала, чтобы быть всегда с ними, но столько бы и отдала, чтобы вернуться в свой мир. Наступил день. — Мистер Хорел, может, наконец, будете принимать лекарства, которые я выписала? — стоя около стола, возмутилась, ведь этот старикашка во всю не хочет нормально лечиться. — Дорогуша, а может, выйдешь за старика, как я? Знаешь ли, у меня только внешность такая, а внутри… — отвечал Хорел. — Я слышала вашу историю внутреннего мира уже достаточно, — открыв шкаф, где хранятся травы, начала записывать очередной курс лечения, — Кстати, вы так хорошо знакомы с дедушкой, даже дружите, наверно. Как познакомился абсолютно безалаберный и пьющий человек с моим ответственным и волевым дедушкой? — Деточка, ты меня всерьёз недооцениваешь. Между прочим, мы с твоим дедулей прошли огонь и воду вместе, а точнее, в армии с самого первого дня обучения. Эх, Гарнизон, хорошие времена были, — Хорел махнул рукой, как будто говоря себе, насколько лихо они проводили службу. Я оторвалась от бумаг, взяла стул, подошла к кушетке и села. — Снимайте всё до пояса. Мне никогда не рассказывали об армиях. — Да? Я думал, Моррей тебе все уши прожужжал… Ай! Аккуратней, — мужчина охнул от моего прикосновения по синеватой гематоме. — Опять напрягали спину? Я выпишу мазь. Расскажите мне про армию, — подошла вновь к столу и записала смесь перетёртой полыни. — Есть три вооружённые силы стен: Гарнизон, Военная полиция и Разведкорпус. Гарнизон, где мы состояли с твоим дедом, ответственен за патрулирование и защиту стен. В случае нападения, мы должны эвакуировать граждан и сдерживать титанов. Кстати, самая большая армия на данный момент… — В лёгких до сих пор хрипит, мокрота осталась. Я слышала о ваших функциях, а что насчёт остальных? — Да, выделяется, всё никак не выходит. Так вот, Военная полиция отвечает за сохранение порядка в стенах и защиту Короля. Действует в стене Сина, неплохо так устроились. — Откройте рот, — я взяла палку для просмотра горла, Хорел послушно опрокинул голову, — Ещё красноватое. Если бы я была военным, пошла бы в Военную полицию. — Знаешь ли, я бы тоже хотел, но туда берут лучших из лучших. Лишь первым десяти выпускникам Кадетского училища позволено вступить в их ряды. Кстати, твой дед стоял на первом месте. — А вы на последнем? Повернитесь спиной, — приложила к лопаткам холодный металл, на подобии стетоскопа. — На одиннадцатом, деточка. Холодно, — Хорел поморщился, а на коже образовалась россыпь мурашек, — Моррей просто был сверхсильный и выносливый. Ему были открыты все двери, но он хотел именно в Гарнизон, мечта детства. — А что насчёт Разведотряда? Одевайтесь, — я вновь села на стул, не заметив ни одного осложнения, лишь признаки непринятия лекарств. — Оу, деточка, Разведотряд — либо герои, либо сумасшедшие. Их задачей является возвращение территории захваченной титанами… — Хорел, одевшись, продолжил сидеть на кушетке, немного опустив взгляд, — Там была Эстери. — Эстери… — я оторвалась от бумаг и посмотрела на старика, его глаза немного погрустнели, — Разведотряд выходит за стены, несмотря на то, что это огромный риск? — Я же сказал: либо герои, либо сумасшедшие, — Хорел встал, забрал свою куртку, подошёл к двери, и, держась за ручку, напоследок произнёс, — Спасибо, приму всё на неделе. — Уж надеюсь на это, — старик вышел, а я, убрав стул на место, распустила уставшие волосы, - Sankari tai hullu (фин. «Герой или псих»)… Моя работа на этом не заканчивалась. Выйдя из комнаты, я встретила дедушку, который усердно что-то читал, и, видимо, настолько был увлечён, что не заметил меня: — Обычно этим занимается бабушка. Что читаешь? — я подошла к дедушке со спины, наклонив голову к его уху, чтобы посмотреть, какая же это книга, но он, испугавшись и встрепенувшись, быстро закрыл её и почесал затылок. — Софи, уже закончила? — его действия были странными и навлекали подозрительность, но я не стала навязываться на ответ, посмотрев на его немного нервную улыбку. Я тоже повторила это и приобняла его за плечи, — Этот старикан никогда не слушал врачей, схватит что-нибудь и поплатиться. — Не переживай, бабушка и я — хорошие врачи, — вдохнула запах древесины и черного чая на его рубашке. Дедушка был моим главным открытием. Отца я редко видела, а дед, которого я никогда не видела, трагически умер, и поэтому никогда не ощущала мужского плеча рядом с моей рукой и этого чудного запаха, — Тебе сделать ещё чая? — Не стоит, я пойду в амбар, — он встал в свой полный рост, а я мягко чмокнула его в щёку. Дедушка надел свою высокую обувь и ушёл. Бабушка на время отъехала в деревню по какому-то вызову. Дом был пуст. Ещё с минуту постояв около стола, я пошла в свою комнату, чтобы переодеться в рабочую одежду. Мне осталось пару шагов до двери, но резко мои глаза перестали чётко видеть предметы, а моя голова резко стала чугунной. — Чёртов мононуклеоз, — ноги резко подкосились, и моё тело оказалось на полу, который нужно было вымыть. Сознание медленно, но верно покидало меня, и последнее, что я увидела — открывающуюся дверь, а кто там, уже неважно.