Минхек раскачивается на стуле какое-то время, замечает на себе взгляд брата и решает приступить к тому, чего так долго ждал.
Ему нужна доза человеческой боли, сильной, гнусной, жестокой. Он нуждается в просящем пощадить взгляде мокрых от слез глаз и дрожи в звонком голосе.
Это стало его наркотиком. Он уже не может без этого жить.
— Хочешь поговорить о Тэхене, м? Это ведь из-за него ты страдаешь, дурачок. Сколько раз повторяли непослушному мальчику — не трогай чужого и не играй с чужими игрушками.
— Не смей говорить о нем как о вещи. Он в миллион раз лучше тебя, — Чонгук пытается храбриться, но на деле выходит плохо, однако промолчать в этой ситуации не представлялось возможным.
— Боже мой, неужели ты и впрямь думал, что Тэхен может полюбить такого, как ты? — Минхек придвинулся ближе к Чонгуку, с болью и злостью смотревшему в его глаза: его уверенность в чужих чувствах восхищает. — Да ты же просто идиот. Единственный, кого Тэхен любит, это я, братик. Он всегда смотрел на меня влюбленными глазами и провожал взглядом, где бы я не находился и что бы я не делал. Он потерял меня, а ты практически точная копия меня, Гук-и, и это единственная причина, по которой он еще тебя не бросил. Кому нужен такой жалкий нытик, который не способен даже элементарно постоять за себя? Плачешься Тэхену в рубашку, а он просто не может тебе отказать, просто из чувства жалости, а еще потому, что ты похож на меня, только и всего.
— Перестань, — Чонгук просит едва ли не молящим голосом; тот дрожит, хрустальный.
— Знаешь, как ему со мной нравилось, — Минхек продолжает, подсаживаясь еще ближе и шепча чуть ли не на самое ухо, будто бы рассказывая какую-то тайну. — Он меня боготворил. Хочешь расскажу кое-что личное? Когда мы трахались — почти каждый день, в ванной, или на кухне, или прямо на полу в коридоре, ибо были настолько возбуждены, что не могли дойти до спальни — он стонал так громко, что закладывало уши, и извивался подо мной, прося не останавливаться, потому что ему чертовски нравилось. Ему больше нравится быть пассивом, знаешь; и ты никогда не сможешь дать ему того же, что дал я — ты слишком мелкий и слабый, чтобы быть нормальным активом, коим был я. Думаешь, Тэхен захочет спать с тобой?
Чонгук молчит, стиснув зубы. Он вроде бы знает, что Тэхен его любит, но Минхек сеет в его душе сомнения, разбивает эту веру в чистую и настоящую любовь, кроша на осколки, заставляет мучиться. Минхек упивается чонгуковой болью, он вкушает его страдания, лакомясь каждым кусочком расколотой, избитой души.
— Впрочем, какая теперь разница, — на лице, освещенном тусклым светом лампы, проявляется чудовищная улыбка, скорее похожая на звериный, дикий оскал. — Ты ведь отсюда уже не выйдешь. Живым.
Минхек быстро развязывает веревку на чонгуковых ногах, чтобы тот смог встать со стула, хватает его за горло, а другой рукой — за связанные руки, и тащит за собой, в угол помещения, где пол не такой сырой и грязный. Все-таки, играться с помощью слов не так интересно и весело, как применять еще и физическую силу, показывать свое явное превосходство над противником, унижая его, втаптывая в грязь и размазывая по полу.
Минхек кидает парня, сейчас охваченного дичайшим ужасом, на пол, не позволяет отползти, садится сверху, улыбается и начинает расстегивать чонгуковы джинсы, не забывая о том, чтобы держать его руки.
— Минхек, перестань, не надо, — Чонгук замотал головой, поняв, что брат собирается сделать. — Минхек, слышишь, прошу, перестань, Минхек, пожалуйста…
Парень не обращает внимания на эти жалкие протесты, расправляется с застежкой и спускает джинсы Чонгука до колен, резкими грубыми движениями одергивая ткань. Тот начинает кричать, когда его переворачивают, заставляя встать в унизительную коленно-локтевую, едва ли не уткнуться носом в пол.
— Я тебе говорил, что нельзя играть с моими игрушками и трогать моих людей. Глупый братик, я ведь пятнадцать лет тебя учил, а ты так ничего и не понял. Думаю, так станет понятнее.
Чонгук вырывается, поражаясь просто нечеловеческой минхековой силе: он одними только руками способен пригвоздить к полу и практически полностью обездвижить. Чонгук отстраняется, начинает плакать и кричит, умоляя не делать с ним ничего плохого, но попытки тщетны.
— Даже Тэхена я не трахал так, как собираюсь тебя. Уверен, ты оценишь мои умения.
Минхек, прежде чем войти, только и делает, что раскатывает по своему члену презерватив, выуженный из кармана, на всякий случай. Оглядывает согнувшегося в этом унизительном положении и брата и ухмыляется. На самом деле, открывшийся вид на его задницу Минхеку даже нравится. Кожа такая идеально ровная, гладкая, будто шелк. Чонгук весь какой-то до приторности идеальный. Даже тошно.
Минхек сжимает в руках его ягодицы и под истошный крик Чонгука, вырвавшийся из его горла при первом толчке, входит, без смазки и предварительных растягиваний — просто насаживает брата на себя, довольствуясь его криками, болезненными, мучительными. Сперва Чонгук кричал, чтобы хоть кто-то там, снаружи, услышал и спас, но теперь он кричит от боли, и эти звуки для минхековых ушей самые сладкие и прекрасные.
Минхеку поначалу тоже больно, и он, войдя, морщится, потому что Чонгук просто невероятно узкий, сжимает сильно и просто не дает двигаться.
— Ты что, даже с Тэхеном не спал? — Минхек наклоняется чуть сильнее, чтобы брат лучше слышал его слова, дегтем выливающиеся изо рта. — Мне приятно, ты сохранил себя для братика, я у тебя первый.
Подождав немного, Минхек, решив не останавливаться на достигнутом, начал двигаться, сперва сделав пару пробных медленных толчков, но потом практически сразу сорвался на ошеломительно быстрый темп. Так забавно трахать брата, имеющего твою же внешность, почти такой же голос, который сейчас грозится сесть из-за жутких криков… Минхек даже пожалел на мгновенье о том, что больше подобного не повторит, но от мысли об этом само действие не становится менее приятным: парень наслаждается чонгуковой узостью, двигается резко и грубо. На презервативе виднеются красные разводы. Минхек даже не обращает на них внимания. Подумаешь, порвал. Он, вообще-то, собирается через каких-нибудь пару часов перерезать брату горло.
Спустя какое-то время — на самом деле, ни Чонгук, ноги которого глупо разъезжаются, а горло болит, не говоря уж о гораздо более жуткой и опустошающей боли, ни его брат, полностью увлеченный процессом, не считали минуты — Минхек наконец кончает, полностью удовлетворенный выходя из разбитого и обмякшего тела. Чонгук, кажется, тоже кончил, но в любом случае он не почувствовал ни грамма удовольствия: боль адскими вспышками отдавалась в каждом уголочке его тела. Он не мог сменить положение и стоял все так же, в той же позе, рыдая и мучительно постанывая, трясясь словно в припадке.
Минхек, отойдя от оргазма, поднимается на ноги, натягивает на себя джинсы, тоже лишь приспущенные перед изнасилованием, а потом хватается за телефон, чтобы позвонить Тэхену, но потом в голову приходит еще одна мысль, и по жестокости своей она, возможно, даже не сравнима с тем, что только что произошло в этом жутком помещении, мрачном, холодном. От стен здания странным, заунывным и не очень громким эхом отражались всего парой минут ранее чонгуковы крики.
Парень кивает головой своим сообщникам, вернувшимся и выполнившими свою недавнюю миссию и сейчас стоявшим около входа на склад. Минхеку в голову пришла замечательная мысль о том, что двое его помощников тоже доступны поощрения.
— Думаю, Чонгук-и жаждет продолжения спектакля, — Минхек снова скалится и машет рукой на брата. — Вы можете им заняться. Уверен, он не будет против, если его услугами воспользуется кто-то еще.
Два этих незнакомых Чонгуку человека подошли к парню. Они были определенно больше и старше его самого; Чонгук только мельком видел их лица раньше, когда его только привезли сюда, но он запомнил каждую их черту, потому что они были такими же, как и у Минхека: дикими, звериными, а улыбки — безжалостными и мертвыми.
— Не надо…
Чонгук снова делает попытки отползти, но сил у него осталось разве что на то, чтобы рухнуть на пол, даже не в состоянии стоять на собственных коленях, и на то, что произнести жалкую пару слов, не произведшую ни на кого никакого положительного эффекта.
Один из незнакомцев приподнял его, крепко держа за ягодицы и бедра, пока другой, со скоростью молнии спустивший с себя штаны, снова вошел, резко, грубо, даже не пользуясь защитой. Ждать не понадобилось — Чонгук уже был застраханным до полусмерти, а былая узость совсем девственного прохода исчезла после действий брата.
Быстрые, животные толчки снова заставили кричать. Парень был уверен в том, что хуже уже быть не может, но второй из незнакомцев, решивший присоединиться к происходящему, тоже избавился от сковывающей его возбужденный член одежды и, устроившись поудобнее, начал входить, пока первый все еще оставался в парне.
Минхек даже приподнял одну бровь и обернулся, когда по складу разнесся нечеловечский, жуткий, преисполненный боли и отчаяния крик. Чонгук лежал на полу и орал, срываясь едва ли не на визг, пока двое минхековых сообщников вместе ритмично трахали его. Минхек решил, что сейчас самое время воспользоваться возможностью позвонить Тэхену. И именно это он и сделал. Дрожа от предвкушения мучительных душевных тэхеновых страданий, он набрал нужный номер и с адской улыбкой на лице услышал, что ему ответил взволнованный голос бывшего.
— Тэхен-а, — Минхек, протянув имя Кима, поздоровался, сгорая от нетерпения дать послушать ему эти ужасные крики. — Привет. Давно не болтали с тобой. Как ты?
— Ты, сволочь! Если ты сейчас не отстанешь от Чонгука и не скажешь мне, где он, я…
— Подожди, подожди, я же не просто так позвонил тебе, не горячись, — Минхек остановил эту пламенную речь. — Ты когда злишься становишься похожим на хомячка, так что перестань, тебе не идет. Лучше послушай. Мне кажется, кто-то кричит, уж не твой ли это любимый, Тэхен-а?
И Минхек подошел ближе к троице, поднося телефон практически к самому чонгуковому лицу. Минхек подождал с несколько секунд, а после вернулся на свою прежнюю позицию и приложил трубку к уху.
— Как тебе? Нравится? Поверь, в реальности это звучит гораздо громче и мучительней…
— Что ты с ним делаешь? — Тэхен не мог найти себе места, он едва ли не рвал волосы на своей голове; парень вскочил со стула, на котором сидел в тот момент, пока ему не позвонили, и заходил по комнате, дрожа от одного осознания того, что с его мальчиком сейчас что-то делают, и что-то такое, от чего ему настолько больно, что он кричит нечеловеческим голосом. — Что ты делаешь?! Минхек, ты, сволочь, я найду тебя…
— Ага, найди, как же, — Минхек отключился, а потом и вовсе выключил телефон. — Посмотрим, как ты сможешь это сделать… Бедный Ромео, твоя Джульетта уже скоро будет мертва.
Под конец оргии у Чонгука сел голос, если быть точнее, то уже и вовсе пропал. Он только хрипел и безостановочно лил слезы на грязный пол, пыль на котором стала собираться в комки от пота и влаги. Когда оба минхековых сообщника получили свои грязные оргазмы, они засмеялись и, бросив измученное и полумертвое тело на пол, отошли в сторону, отправившись снова по приказу Минхека сторожить вход, пока тот снова стал приближаться к брату.
— Господи, потерял сознание… Слабак, — Минхек презрительно окинул взглядом Чонгука и поджал губы, изогнутые в усмешке. — Как придешь в сознание, Гук-и, мы с тобой попрощаемся по-человечески, и я собственными руками воткну нож в твое горло.
Минхек хмыкнул и отошел в сторону, усевшись на свой стул, достав из кармана складной ножик и начав им играть, поглядывая на не подающее никаких признаков жизни тело брата.
***
В это время не так уж и далеко отсюда, от этого страшного, злополучного склада в темном лесу, на который уже опустилась темная, мрачная ночь, в кустах зашевелилась хорошо знакомая фигура: Юнги, с огромной раной в животе, истекающий кровью, которого помощники Минхека всего минут сорок-пятьдесят назад бросили умирать вдали от жизни, людей, очнулся. Надежды на спасение уже даже не было: люди умирают от таких ранений практически сразу. Мин, только открыв глаза и ощутив, как он, опоясанный с ног до головы листвой с кучей наверняка копошащихся в земле червяков и прочих насекомых, уже поджидающих добычу, стал искать в потайном кармане кожаной куртки телефон.
— Придурок, — процедил он еле слышно. — Если не хочешь, чтобы тебя кто-то сдал, имей в виду, что надо проверять карманы. Некоторые тоже не лыком шиты, и пользуются парой мобильных устройств.
Минхек отнял у Юнги телефон, который он таскал с собой в кармане джинсов а-ля любимый и единственный, но заполучив его, не стал обыскивать парня дальше, и так и отправил его вместе со своими друзьями в эту жуткую чащу, решив, что все кончено.
— А если бьешь, так убедись до конца, что я умер, кретин.
Юнги хоть и храбрился сам перед собой до последнего, не желая признавать такое гнусное и жалкое поражение, которое вот-вот лишит его жизни, но в глубине души был страшно напуган. Ему надо успеть сделать одну очень важную вещь.
Ему надо попытаться искупить свою вину, хоть этот грех вряд ли когда-нибудь можно было бы загладить.
Дрожащими руками он включил телефон и, чувствуя, что в глазах уже немногозначно темнеет, по памяти набрал номер Тэхена. Не решившись позвонить и услышать разгневанный и наверняка проникнутый болью голос теперь уже бывшего друга, он набрал смс, старательно тыкая непослушными пальцами на кнопки.
Юнги успел отправить адрес склада.
«Чонгук здесь.»
А следом еще одно, короткое.
«Прости меня.»
Вконец обессилев, Юнги рухнул на траву, опустив голову. На лицо упали противные травинки. Тьма становилась еще отчетливее. На глазах выступили слезы. Как бы хотелось оказаться в сладких, успокаивающих, теплых, нежных объятиях Сокджина сейчас…
Никакого света в конце он не увидел. Только мрак.
По мертвому телу начали ползать декады муравьев из потревоженного, гудящего муравейника.
***
Минхек спокойно сидел на своем стуле, о чем-то задумавшись, когда два его помощника, взволнованные и перепуганные, помчались к нему, указывая пальцами на дверь.
— Там полиция!
— Что? — Минхек вскочил со своего места, удивленный не на шутку. — Вы что, шутите, кретины?
— Честное слово, надо срочно убираться! Там много машин, они все едут сюда, с минуты на минуту будут здесь!
— Как они могли узнать, где мы? — Минхек яростно вскрикнул и от злости перевернул стул. — Черт, надо бежать, сейчас же, или нас всех засадят.
И не дожидаясь, пока до его сообщников дойдет смысл сказанных им слов, Минхек, решив не медлить, как это бывает обычно в фильмах, где преступников вечно ловят, бросился к выходу, к сожалению, единственному, и помчался в другую сторону, по другой дороге, подальше от полицейских машин, стремительно приближающихся к заброшенному складу. Однако шеренга точно таких же машин, поджидавших беглеца сзади здания, не позволила ступить и шагу дальше.
— Чертовы остолопы, надо смотреть внимательнее и не говорить о том, что полиция едет, когда она уже здесь! — Минхек выругался и сплюнул, попытавшись бежать, но один из сотрудников, стремительно выскочивший из машины, преградил тому дорогу, хватая и заламывая руки, вынося свой приговор.
— Господин Чон, вы арестованы.
***
В это время Тэхен, приехавший вместе с полицейскими, которых он тут же оповестил о том, что знает адрес, где находится его Чонгук, выскочил из машины, помчавшись быстрее к складу. Его сердце билось настолько сильно, что, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди, лишив жизни.
В голове одна-единственная мысль: «Только бы не умер, только бы не умер, только бы был жив!», крутившаяся на повторе весь наполненный мучительным ожиданием вечер.
Вбегая в помещение, за долю секунды Ким отыскал глазами бедную, съежившуюся на грязном холодном полу фигуру Чонгука, и за такую же долю секунды очутился рядом, глядя округлыми от страха глаза и задыхаясь, трогая парня, пытаясь нащупать пульс. Тэхену уже кажется, что все, это конец, потому что Чонгук не двигается, совсем, а еще, вроде бы, даже не дышит, но тут парень приоткрывает глаза, еле-еле двигая головой, и, сделав огромное усилие над собой, приподнимает руку, желая коснуться любимого, но она падает на землю, окаменевшая, холодная, мертвая.
— Тэ…
Все, что получается произнести на первых порах. Разум еще затуманен, Чонгук не знает, сколько времени провел в бессознательном состоянии, но сейчас, как только он очнулся, ему еще трудно говорить и соображать вообще.
А Тэхен, услышав этот тихий шепот, почувствовал, как внутри что-то взорвалось, и мурашки пробежали по всему телу; казалось, все чувства, какие только может человек в своей жизни узнать, слились воедино в один этот момент, создавая какую-то кашу в голове, мешая адекватно думать и соображать. Дышать стало совсем тяжело, от волнения или страха, а может, из-за радости, тоже внезапно накатившей, ведь Чонгук не погиб. Тэхен только мотает головой из стороны в сторону, не в силах справиться с эмоциями, и только спустя секунд десять берет верх и начинает соображать.
— Господи, Чонгук, ты жив! — Тэхен наклоняется к парню и, плача, целует его, касаясь своими губами беспорядочно его губ, щек, лба. — Котенок мой, я так волновался, я думал что все, конец, уже больше не увижу тебя никогда, маленький… Что он делал тебе? Я слышал, как ты кричал, скажи мне, котеночек, что он сделал тебе? — Тэхен опять целует, прижимается своей мокрой щекой к чонгуковой, и чувствует, что она тоже намокла от слез. — Боже…
— Тэ, — Чонгук зовет совсем жалобно; голоса у него почти нет, но он морщится и говорит с болью в горле. — Тэ, он… Он это сделал… Он меня изнасиловал, Тэ…
И прежде чем Ким успевает что-то ответить, Чонгук закрывает глаза, плачет и добавляет.
— А потом еще двое… Вместе. Сразу двое, понимаешь?..
Тэхен закрывает глаза, утыкается лбом в чонгуково плечо, чтобы не было видно выражения его лица сейчас: губы изогнуты в некрасивом, молчаливом, изнутри разрывающем крике, лицо покраснело, вены на лбу вздулись. Тэхен хочет плакать, но не получается.
Бывает такая боль, когда ты не можешь издать ни единого звука: тебе банально не хватает воздуха, ты изгибаешься в жутких мучениях, пытаешься избавиться от этих ужасных ощущений, но не получается.
Кажется, Тэхен сам чувствует чонгукову боль. Нет, конечно, он никогда не сможет прочувствовать то же самое, но ему тоже настолько больно от того, что над его мальчиком так издевались, а он не мог ничего сделать, он не мог этому помешать.
Он понимает, как это — сразу двое.
Он ведь обещал, что Чонгука никто не тронет.
Он ему солгал, и это была самая в мире гнусная ложь.
Тэхен рыдает, опять и опять целуя, будто бы это способно ослабить их с Чонгуком боль. А Чонгук снова неясно бормочет:
— Тэ… Не плачь, не надо. Мне глядеть тоже больно…
Ким кивает, говорит, что перестанет, вытирает слезы, гладит Чонгука по голове, а потом понимает, что парню надо в больницу.
— Солнышко, тебе надо подняться. Надо поехать в больницу, тебе обязательно помогут. Давай, котенок, я отнесу тебя к машине скорой, она поехала вслед за мной и полицейскими, — Тэхен пытается хотя бы приподнять Чонгука, но тот снова хрипит от боли и мотает головой, умоляя, чтобы Ким не делал этого.
— Очень больно… Не надо, — Чонгук смотрит избитым щенком, понимая, что надо подняться, но еще понимая, что снова терпеть он просто не сможет — в конец сломается. — Мне там… Мокро и больно, — и прячет стыдливый блеск глаз за закрытыми веками.
Тэхен знает, что будет больно и мокро. Он просто максимально осторожно помог Чонгуку хотя бы натянуть джинсы повыше, чтобы парню, и без того очень стеснительному, не было так неприятно и стыдно.
— Сейчас приедут врачи, они же люди наученные, они не будут так больно, как я сейчас трогать, они тебя на носилки и в больницу, а там тебе помогут обязательно, и больше не будет болеть, ты сейчас только еще немножечко потерпи, маленький мой, — Тэхен пытается успокоить, унять страх, и свой, и Чонгука; он сел рядом и снял с себя пальто, положив на него голову парня, потому что не надо ей на грязном и холодном полу лежать: да и ему всему не надо, но он лежит, а Тэхен съедает себя жгучей самоненавистью.
— А где Минхек?.. — Чонгук снова подает голос.
— Его арестовали, — Тэхен отвечает, с горечью глядя в чонгуковы глаза, сейчас смотрящие только на него одного: видеть Тэхена, слышать его голос — уже действует как успокоительное. — Ты молчи, тебе ведь говорить больно, смотри как хрипишь… Мне поговорить с тобой?
Чонгук кивает, умоляюще глядя на парня. Звук его голоса позволяет чувствовать себя не таким брошенным, униженным, одиноким.
— Все хорошо будет, обязательно; сейчас ты поедешь в больницу, там уже не будет болеть, честно; я тебе столько обещаний лживых надавал, но сейчас правду говорю, потом не будет так болеть, маленький, ты только потерпи еще совсем чуть-чуть, я знаю, ты очень сильный у меня, мальчик мой. Я тебя очень сильно люблю… Ты прости, что я тебя с Юнги оставил, я и подумать не мог, что он так поступит… Извини, котенок.
— Он хотел спасти… Своего любимого, — Чонгук опять говорит, опять, превозмогая боль, тихо шепчет, но говорит, потому что ему важно это сказать. — Минхек сказал Юнги, что его любимый… Тот, о котором он говорил, помнишь… Что он его не убил, что он жив. Пообещал, что они снова будут вместе… Юнги просто хотел быть вместе с ним… Он говорил, что просто привязан, но он его любил. Минхек просто его обманул… Вины Юнги тут нет, только в том, что он любил, очень сильно… Как я тебя, понимаешь?..
— Минхек просто ублюдок, — мрачно подытожил Тэхен, целуя Чонгука в лоб. — Но Юнги ведь знал, что он с тобой сделает, и все равно…
— Юнги просто сильно любил. Я не виню его, и не злюсь, и ты не злись, пожалуйста…
— Хорошо, не буду, — Тэхен кивает, оборачиваясь и глядя вдаль: там уже виднеется машина скорой. — Ты у меня самый добрый, самый замечательный, самый чудесный мальчик. Я тебя люблю, сильно-сильно, настолько, что даже словами выразить невозможно, и ты никогда не забывай, хорошо?
Чонгук кивнул, слабо улыбнувшись.
Врачи выбежали из машины скорой, принеся носилки: Чонгук оказался на них. Тэхену на глаза все же попались его джинсы. Пропитанные кровью и испачканные в сперме. Чонгук перехватил его взгляд и, покраснев от жуткого стыда, отвернулся.
Дверца машины скорой помощи захлопнулась, снова разлучая парней, но Ким кинулся к своей машине и поехал за Чонгуком следом.
Во время пути он наконец-то выплакался.
