Поверить тебе

Разведчики вернулись после полудня и сообщили, что во многих приграничных деревнях балтрейнские отряды появлялись, но, увидев разоренные повозки с порченым провиантом и трупы животных, не решались продвигаться дальше. Притом, бывали случаи, что крестьяне, опасаясь нападения врага, закрывали все лавки и постоялые дворы, прятались в погребах, а на дверях лавок, трактиров и домов рисовали краской три белые полосы – знак заразной болезни. - Скорее всего, имперцев остановила угроза эпидемии, - сказал Айяс-бей. – Конечно, паша, слухи о вашем решении отравить колодцы и провиант тоже будут ходить, но хотя бы не так отразятся на вашей репутации. Заганос пожал плечами. И ведь разведчик не юнец уже, опытный воин, а о таких мелочах беспокоится. Это ли главное! - Моей репутации уже ничего не повредит, так что не стоит волноваться. Лучше скажите, мирные жители не пострадали? - Нескольких торговцев, которые не успели закрыть свои лавки, имперские солдаты избили и ограбили, и убили крестьянина с семьей, которые рискнули в такие неспокойные дни выбраться в дорогу, - с сожалением ответил Айяс-бей. - Прискорбно. Пусть боги смилуются над душами погибших… - тихо произнес Заганос. Закатные твари побери, почему, ну почему есть люди, которые не прислушиваются ни к советам других, ни к голосу здравого смысла?! Пока ты тут спишь урывками, после рискованной вылазки еще и сидишь в кабинете и собираешь по крупице все сведения о том, что происходит в стране, кому-то неймется лезть в самое пекло. Ну чего стоило тому бедолаге нарисовать на двери дома три белые полосы, спрятаться с семьей в погребе и не высовывать свой нос, пока враг не отступит?! Слухи об эпидемии значили еще и то, что торговля в этом году будет похуже, не все иностранные купцы рискнут приехать в Турцию, большинство направит свои караваны в обход. А турецким путешественникам не сразу позволят пересечь границы других стран, будут держать в карантине. Но это не такая уж большая цена за то, что войну с Балтрейном удалось предотвратить. Пока что удалось. Сколько еще времени есть в запасе, пока в Сент-Михаэле будут считать вторжение в Турцию опасным? Год? Полтора, в лучшем случае, не более… и то, на полтора лучше не рассчитывать. Отпустив разведчика, Заганос устало опустил голову на сложенные руки. Главная беда уже миновала, но… что скажут в столице о том, что происходило в Хизаре? Не заподозрит ли верховный паша губернатора в предательстве? «Да и я могу запросто лишиться поста, ведь это я назначил Ибрагима на должность, я допустил, чтобы он руководствовался в своих решениях жалостью, а не политической целесообразностью… КАК я мог такое допустить?! Но ничего ведь не предвещало, до этого случая он справлялся со своими обязанностями… а теперь ему может грозить и военный трибунал…». Впрочем, что толку терзать себя сомнениями теперь, когда всё уже свершилось. И могло быть намного хуже. Переведя дыхание, Заганос написал письмо в Совет, кратко сообщая о событиях в крепости. Отослал гонца, а затем поднялся в покои на втором этаже, чтобы навестить Шару. * Девушка успела проснуться и привести себя в порядок, и уже сидела за столом с чашей фруктового напитка. Но взгляд выдавал, что недавние события дались ей нелегко. Заганос сел в кресло рядом и сказал: - Как вы себя чувствуете, Шара-хатун? - Немного лучше, чем вчера, спасибо… - она криво улыбнулась. - Мне жаль, что всё произошло именно так. Вы держались храбро, как настоящий воин. - Вам нет причины сожалеть или чувствовать свою вину за… за смерть моей суженой, - Шара с трудом, но произнесла эти слова. – Ведь если мы с ней были предназначены друг другу, то мы бы рано или поздно встретились. Не сейчас, так позже. И вдруг позже случилось бы что-то худшее?.. – она вздрогнула. – Нет, нет, это очень страшно… я не знала ее, но мне горько так, будто погиб кто-то родной и близкий. Заганос молчал. Он лишился семьи, он потерял многих друзей на войне, но эта боль, наверное, не идет ни в какое сравнение с тем, что чувствует человек, потерявший ни-шан. Это и правда страшно. Это всё равно, что лишиться части себя. Наконец он решился сказать: - Я дам вам еще снотворных и успокаивающих зелий про запас. Вряд ли они полностью изгладят боль, но, может, сделают ее выносимой. Шара посмотрела на него так, будто хотела попросить яд, который позволил бы навсегда покончить со всеми страданиями. Но сказала: - Вы так беспокоитесь обо мне… вы вовсе не такой, как о вас говорят. Кажется, теперь я понимаю, почему Махмуд остался с вами. Опять, опять каждое слово – будто шаг по тонкому мосту над пропастью!.. - То совсем другое. Давайте лучше не будем говорить о связи избранных, незачем растравлять свежие раны. Знаете, Шара-хатун, не избранного тоже можно любить всей душой. Любить очень сильно. Понимать с полуслова, делиться каждой радостью и печалью… Впервые за столько лет он с кем-то заговорил о Лейле. Но сейчас… наверное, сейчас это было необходимо.