Грустные танцы

      Жизнь, вообще, паршивая штука. Но как говорится, рассказанная проблема — поделенная надвое проблема — ополовиненная проблема. Хоть обязанностей ничуть не уменьшилось, работать стало ощутимо легче. Здесь, в чуждом (и порочащем) мужчине месте поддержка бывшего сокурсника и давнего приятеля оказалась необходимой. Обычно в токсичной атмосфере «коллектив» не склеивался — постоянные склоки, конфликты, какие-то недовольства. Чего стоят одни мерзкие клички. А ведь после очередного наглого клиента хочется помощи, какого-то понимания — но скорее поддержат противоположную сторону.       Дима брезгливо морщился, ловко завязывая длинными пальцами галстук: унизительная форма еще не самый крупный минус. Начинался новый рабочий день — впереди предстоит долгая ночь, во время которой Ларин живет от перерыва к перерыву. Только тогда, затягиваясь сигаретой, можно чуть-чуть расслабиться и успокоиться, поделившись мыслями — и нытьем — с приятелем. А пока придется терпеть и обслуживать похабных животных.       Минуты тянутся как жвачка. Дима и не считает посетителей — они мелькают быстрыми кадрами, надолго не задерживаясь в памяти. Уязвленная гордость зудящим ознобом не перестает напоминать о себе, но Ларин перебарывает снобистское презрение, поднося алкогольные напитки очередным мужланам: от пожирающих похотливых, заинтересованных взглядов, пристающих невидимой грязью к коже, охота отмыться несколько раз подряд.       Крепко стискивает челюсти, игнорируя игривое подмигивание одного из развалившихся на стульях мужчин.       — Поговаривают, что ты еще не расколотый орешек, — с нескрываемой пошлостью тянет он, жадно вглядываясь в склонившегося над столиком, чтобы убрать грязные стаканы, Диму. На языке так и вертится желчный ответ, но Ларин упрямо молчит.       И крупно вздрагивает, передергиваясь всем телом, когда опаляющее перегаром дыхание чувствуется где-то у шеи, а липкие — от омерзения у Димы сводит внутренности — пальцы легонько поглаживают низ живота.       — Хочешь, буду первым, милый? — теперь кожу щекочут деньги.       — Пошел нахуй, ублюдок, — не выдерживая, грубо отчеканивает Ларин. — И не фигурально. Иначе вместо хера окажется в растраханном очке твоего дружка — зелень.       — У-у, какой грязный ротик у котика, — присоединяется «дружок». — Я бы отшлепал. Картавость киске не нужно подправить?       — А мозги петуху вправить не нужно? — тут же парирует Дима, высокомерно вскидываясь. Не дожидаясь ответа, Ларин разворачивается. Мужчина, предлагавший деньги, облизывается и смачно хлопает по обтянутой в узкие шорты заднице, и Дима от неожиданности (и ярости) роняет поднос. — Сука!       Мужчины широко ухмыляются, наблюдая за реакцией Димы. Тот стискивает руки в кулаки, пытаясь успокоиться и игнорировать нахалов, и медленно склоняется, чтобы собрать посуду. Прожигающие заинтересованные взгляды обоих мужчин разжигают искрящий стыд и агрессию, чувствуются через спину — Ларин уверен, что оба сейчас пялятся на зад.       Требуется огромная сила воли и выдержка, чтобы уйти, не въебав ни одному. Руки трясутся от злобы, Диме жизненно необходимо перекурить — поэтому он практически вылетает на улицу, забив на все. Свежий воздух приятно обдувает разгоряченную кожу, успокаивая.       — Жестоко тебя, — слышится знакомый низкий голос. Собеседник выдыхает клуб дыма, но молчит. — Знаешь, Дим, не хочу нудеть, но… ты доиграешься.       Дима удивленно поворачивает голову, осматривая Славу с ног до головы.       — Доиграюсь?       — Доломаешься, вернее. Недоступность это привлекательно, конечно, но рано или поздно им надоест терпеть дерзость, понимаешь? Они просто возьмут, что хотят, и затем бросят.       От былого жара не осталось и следа — Ларина пробрало холодной дрожью. О чем Карелин говорит?       — В смысле, и что ты предлагаешь делать?       — Ну… — Слава неловко мнется, отводя взгляд. — Стерпеть. Или поддасться.       — Поддасться? Я тебе что, шлюха, за копейки давать любому желающему?!       Карелин морщится, как от пощечины.       — Я не это имел в виду. Просто предупреждаю, что стоит быть покладистее, Дим.       Слава уходит, оставляя еще более раздраженного и возмущенного Ларина наедине.       Следующие часы проходят посредственно. Карелин уже порядком выдохся, бегая среди столиков, но взгляд зацепился на одном из клиентов — тот, судя по реакции, тоже его заметил. Лысый, на полтора головы ниже, мужчина был старше, но более тощим — худой, как щепка, и такой же сухой.       — Соня! — голос, тем не менее, скорее «писклявый». Казалось, даже музыка чуть притихла, как и шум вокруг — все с интересом уставились на него: известен среди узких кругов. — Смотри, что я принес, — мужчина высоко поднял руку, сжимая в кулаке пачку мармелада.       Дима удивленно остановился, тоже наблюдая за разгорающейся сценой. Зал взорвался хохотом; даже мужчина у шеста на секунду замер. Какая-то локальная шутка, понятная всем завсегдатаем?       — Оксана, неужели, — ехидно хмыкает Слава, не обращая внимания на провокацию. Его голос медлителен до размеренности — несмотря на явную уступку в позициях, Карелин держится хамовато-вальяжно. — Ты настолько стал стар и не нужен, что приходится шляться по гей-барам, лишь бы кто отодрал во все щели?       — Не тебе об этом говорить, мисс Сонечка «отсосу за мармеладку» Мармеладова. Боже, да шлюха Достоевского отдыхает — ты наверняка перещеголял ее в навыке минета. Скажи, что я не прав, а?       Ларин понимает, что пора вступиться за приятеля, хотя к нему появилось еще больше вопросов чем раньше.       — А ведь говорили, что стереотипы о евреях ложны. Чушь! Даже здесь еврей жидится, — Ларину удалось перевести внимание публики на себя. — Нет, чтобы как настоящие люди, — делает акцент, хотя, пожалуй, шовинистическую шутку сложнее сделать унизительнее, — заплатить за приватный танец — нет, еврей покупает мармелад, чтобы снять официанта, — раздаются жидкие, неуверенные смешки, но сам мужчина с каждой секундой все темнеет, меняясь в лице. — Но самое смешное, что еврей не догадался — бесплатно! — поглядеть на стриптиз!       Слава искренне смеется. Люди в замешательстве не знают как реагировать — все-таки Мирон пользовался значительным влиянием здесь — поэтому шум вновь поднимается, бар вновь приходит в привычное движение.       — Идем, — резко бросает Машнову, а сам протискивается сквозь двигающиеся в танце тела к выходу.       Слава недоуменно поводит бровями, но не сопротивляется — не отстает ни на шаг.       — И что это, блять, было?! — возмущенно шипит Дима в лицо растерянному Карелину.       — К тебе тот же вопрос, — все та же ехидная ужимка. Да, пробиться через стену почти что нарочитой невозмутимости непросто.       — «Сонечка «отсосу за мармеладку» Мармеладова»? — злобно цитирует Уткин. — Не строй дурачка, Слав.       — Боже, ты так потешно произносишь «Мармеладова», Дмитрий «оплюю желчью и вы попросите еще» Ларин. Почему, кстати, Ларин?       — Потому же, почему ты — Карелин. Кончай клоунаду, блядь! Это — правда?       И хочется переспросить «что?», но Слава понимает, что это просто глупо, поэтому молчит. Все равно Дима сам обо всем догадался.       — Чаевые тоже нужно отрабатывать, — вялая шутка откровенно не к месту.       — Пиздец, — устало изрекает Ларин, хватаясь за голову. В мозгах просто не укладывается, что… Блять, об этом даже думать мерзко. Как представит — всего передергивает от отвращения. И это имел в виду Машнов под «поддасться» и «быть покладистее»?       — Знаешь, а вы с Мироном очень похожи, — ржет Слава. — Он как ты, но на максималках. — на недоуменный взгляд пояснил: — такой же заносчивый зануда.       — Что хоть за жид?       — Да так, давний знакомый. Неприятели мы, в общем, — флегматично подводит Слава. — Изначально не задалось как-то, вот до сих пор и собачимся.       — Но… но как ты терпишь такое отношение к себе?       — Работа, Дим. Приходится.       Бессмысленный диалог на этом кончается, оба возвращаются в зал. Едва зайдя, Славу к стенке прижимает какой-то амбал — переплюнул даже его два метра — и, несмотря на слабое трепыхание, лапает за все, что ухватится, при этом шепча что-то на ушко.       Дима просто проходит мимо. Ну, что ж: работа.