Грустные танцы

      Ларин постарался скрыть тремор рук — по правде говоря, инцидент немного выбил его из колеи. Что было бы, пристань тот мужчина не к Славе, а к нему? Да и самого Славы, вообще-то, уже давно не видно: это тоже не утешало, зато было весьма странным. Сейчас час-пик — глубокая ночь — и клуб буквально переполнен, каждый работник просто необходим, а Карелина не видать. Администратор уже было обратился к Диме чтобы выяснить пропажу приятеля, но Ларин ловко увильнул, скрывшись среди клиентов — меньше всего хотелось выслушивать брюзжание.       Обогнув очередной столик, Дима с трудом протискивается через толпу, рассыпанную по танцполу. Приглушенный свет мешал ориентироваться — впрочем, как и сами двигающиеся люди. Брезгливо морщась от смеси запахов алкоголя и тел, Дима старался как только можно минимизировать контакт с пьяными посетителями.       Однако несмотря на вынужденное соприкосновение, чьи-то движения ощущаются более настойчиво — Ларин быстро оборачивается и угождает в крепкие объятия. В памяти сразу всплывает Слава, отчаянно вырывающийся из сильных рук.       Молодой парень, явно младше самого Димы, пьяно ухмыляется, но не отпускает дергающегося «заложника».       — Какая птичка попалась в руки, — большие карие глаза наполовину прикрыты, на щеках румянец, а в голосе — бесконечная нахальность.       — Еще одно движение, и птичка заклюет тебе клешни, удод, — злобно выругался Дима, заехав по груди острым локтем. Угроза не подействовала, и парень резко схватил за галстук и потянул за собой — в первую секунду Дима едва не потерял сознание от удушения, ему пришлось последовать за незнакомцем.       Парень сел за стол и усадил отпирающегося Ларина на колени, по-прежнему притягивая за галстук.       — Давай, не ломайся.       «Доломаешься, Дим…» — все стучит в голове, но ярость не позволяет даже возникнуть мысли о подчинении. Ларин отталкивает парня, упираясь в грудь обеими руками, от себя и силится встать — попытки еще буйнее, когда ягодицами ощущаешь стояк и чужую ладонь на бедрах.       — Так это ж знакомая киса, — слышится грубый низкий голос из-за спины: кажется, кто-то из завсегдатаев бара. Чужие руки опускаются на плечи, а первый парень, воспользовавшись заминкой, рвано припадает к губам.       Пелена ненависти застилает взор, когда Дима бьет со всего размаху в челюсть. Не медля ни секунды, мужчина вскакивает, поворачивается к еще одному обидчику и, не стесняясь, наносит удар коленом между ног. Кровь оглушающе шумит в голове, и даже происходящее будто в замедленной съемке: парень сгибается пополам и вопит, второй болезненно хватается за челюсть. Уже было собравшись скрыться в толпе, Дима с ужасом понимает, что те двое — в компании рослых мужчин, которые уже присоединяются к потасовке.       «Рано или поздно им надоест дерзость, — как в живую, звучат слова Славы, когда кольцо мужчин смыкается вокруг вырывающегося Димы, — они просто возьмут, что хотят…» — страх и злоба захлестывает с головой, и Ларин уже ничего не слышит вокруг, захлебываясь собственным криком. Мысли бешеным потоком несутся в сознании — так, что не ухватиться ни за одну.       Словно не замечая сопротивления, мужчины — не меньше шести человек точно — тащат тело, выталкивают из дверей — по-видимому, в самом баре никто не осмелился не то что заступиться, но и помешать происходящему на глазах насилию.       Улица встретила темнотой и свежим воздухом. Дима вновь попытался извернуться из хватки, но держащий мускулистый мужчина дал под дых так, что Ларин невольно согнулся. Музыка из клуба все затихает, но низкие биты отчетливо выделяют слова.       

Но тебе тупо некуда деться, некуда податься, туса декадантов

      Кровь стынет в жилах от испуга — темный, безлюдный переулок.       — Никто не услышит твоих криков, — словно прочитав мысли, смеется один.       — А если и услышат, то подумают, что просто кошка визжит, — гогоча, подхватывает другой. От мерзости скручивает внутренности.       Ларин с новыми силами вырывается, бешено извиваясь всем телом: вертит головой, злобно пытается ослабить хватку…       — Ишь, какой своенравный.       — Таким намордник нужен. Как приручим?       — Или проучим, — хмыкнул один из парней и демонстративно допил алкоголь из бутылки, а затем с явным намеком поставил на асфальт. Ларин мигом усмиряется, застывая от пробравшего ужаса. — Во-от, процесс уже пошел!       Сквозь дымку страха едва слышен хохот мужчин. Дима безвольно обмякает в крепких руках, до последнего молясь, что это лишь шутка.       — Нет! — кто-то (для испуганного Ларина все насильники — на одно лицо) резким движением сдергивает короткие шорты, обнажая тощие бедра и вялый член — Дима сводит ноги, стыдливо закрываясь, и прогибается в коленях, но упасть ему не дают держащие — и усмехающиеся — насильники.       В глотке пересыхает от волны жути. Отчаянный рывок — и все бесполезно: мужчины тянут жертву вперед, чуть ли не волоча по земле. Один из них по-прежнему держит бутылку, сидя на корточках — чтобы не упала — двое других поддерживают Ларина за талию и под подмышки. Унижаться до мольбы даже сейчас не хочется, но Дима отчаянно, во весь голос, кричит.       Ларин пытается выпрямить ноги, но присоединяется еще один — остальные, посмеиваясь, наблюдают за издевательством — и настойчиво надавливает на плечи, вынуждая приседать. Холодное стекло жалит нежную кожу, но худшее — впереди; Дима зажимается, но горлышко уже вплотную прикасается к тугому анусу.       Сильные руки рывком нажимают на широкие плечи, опуская, и горло резко проходит в сфинктер, вызывая истошный крик жертвы. Узкие мягкие стенки ануса плотно обхватывают жесткую поверхность бутылки. Холодное твердое стекло царапает нежные внутренности — вопящему Ларину кажется, что и разрезает.       Дима сам вцепливается до побелевших костяшек в руки держащих насильников, чтобы не проехаться по бутылке еще ниже, и не сдерживает рыдания. Горло бутылки погружается наполовину, разворочивая тугой анус — но если зажаться, станет еще больнее; широко раздвинутые ноги, согнутые в колене, трясутся от напряжения. Оба парня по-прежнему придерживают жертву, приобнимая за плечи и торс — напрягшийся пресс чувствуется под пальцами.       Тяжело дыша, Дима смаргивает слезы и прикусывает губу, терпит жуткую боль. Напряженные плечи уже сводит, но насильники, видимо посчитав, что жертва достаточно готова к последующим пыткам, тянут вверх — бутылка с чпоком выскользает из тугого прохода, пронизывая вспышкой боли все тело. Парни поспешно ловят ослабевшего Ларина и тащат куда-то к стенке, разворачивая к ней лицом.       — А жопа-то хороша, — подмечает один из мужчин. — Не порвите, обидно будет.       Сальная оценка — будто облили грязью. Дима поджимает мокрые от слез губы и жмурит глаза, передергиваясь от пробравшего отвращения. «Возьмут что хотят…» — стучит набатом в голове, сраным колоколом звенит и раскалывает мозг. Не прогадал ведь, блять.       Ладони ложатся на поясницу и спускаются ниже, обводя упругие ягодицы — Дима наваливается на стену, упираясь согнутыми в локте руками перед собой, и низко склоняет голову. Насильник просит дать банку пива, и в следующий момент Ларин шипит: остатки алкоголя плеснули между ягодиц, видимо, в качестве смазки. Не хочется знать, что еще делали с напитком.       Пальцы сжались на бедре. Парень тяжело сопит, но чрезвычайно старается: придерживая другой рукой член, он медленно сует головку меж ягодиц, двинувшись на пробу. Дима всхлипывает и задерживает дыхание, но все же срывается на болезненный стон, когда сфинктер, расширяясь, принимает ствол.       — Кошак на проверку оказался сучкой, — хмыкает парень и, помедлив пару секунд, тут же берет динамичный темп. Для удобства держит жертву за плечо, другой рукой стискивая талию.       Краем глаза жертва улавливает фигуры остальных насильников, стараясь не обращать внимания на тяжелый вес ладони на плече. Кажется, они встали вокруг, с явным интересом наблюдая за унижением. Но заметив, что кто-то из них тоже приспустил штаны и начал дрочить, Дима со стыдом отворачивается, смаргивая слезы, утыкается в каменную стену лбом. Толчки — быстрые, равномерные, грубые — до дрожи в коленках, так, что ноги подкашиваются.       — Не жадничай, бля, — уже знакомый парень — тот, с вывихнутой челюстью — подходит сбоку, оценивающе обводя взглядом картину, и напоминает: — Игрушка общая.       Насильник послушно замедляется и аккуратно выходит, скользя ладонями по фигуре, но, не давая Диме вырваться, швыряет — как, блядь, кошку, — резким броском прямиком в объятья соумышленника.       — Ну, привет, — ухмыляется черноволосый, сверху-вниз оглядывая перекошенное болью лицо, и крепко сжимает ослабленное тело. Дима слабо трепыхается в хватке, но лишь беззвучно выдыхает, когда его вновь прислоняют к стенке — уже спиной. — Тише, ну-ну, — парень подхватывает ногу под коленом и широко отводит ее в сторону, придерживая жертву другой рукой за бок. Чуть потеревшись стояком о зад, парень стонет от наслаждения и буквально насаживает тело на себя.       Ларин безвольно елозит спиной по стене и плачет от внезапной дикой боли, скручивающей всю нижнюю часть: поза очень неудобная. Плачет, но дышать трудно, невыносимо тяжело — так, словно свинцом залили все тело. Свинцом из страха, отчаяния, боли и злобы. Неряшливые, рваные толчки подстегивают нарастающую панику.       Опустив дрожащее тело на ноги, парень ухмыляется и обвивает шею жертвы, невесомо целуя в щеку. Пальцы развязывают галстук, скользят по фигуре ниже — треск, и дешевая ткань рубашки порвана. Дима протестно мычит, ежится, сползая по стене, но его за руку перехватывает следующий насильник — выше, должно быть, на целую голову — и тянет назад.       Насильник бесцеремонно разворачивает спиной к себе и властно надавливает на поясницу, вынуждая согнуться на прямых ногах — чтобы не упасть, Ларину приходится схватиться за бедра стоящего рядом мужчины. Обнаженный сухощавый торс обдувает ветром, но дискомфорт от холода заглушает резь в заднице.       Обильно плюнув на пальцы, мужчина размазывает слюну по пенису и, особо не волнуясь, пихает в окровавленный анус под протестующий скулеж жертвы. Ларин чуть дергается, но смачный шлепок по мягкой коже пресекает все сопротивление — и вызывает новую волну рыданий.       В сумраке сверкает тощая бледная задница, худые как спички ноги и насаженный на член напряженный торс. Мужчина, о которого опирается стонущий от резких толчков Дима, резко потянул за русые волосы и не заботясь вставил в рот, смачивая член.       — Соси, шлюха ебаная, бля.       Испуганный Ларин, всхлипнув, покорно заглотил, а затем почувствовал, что из него снова вышли — видимо, решили поменяться местами. Потеряв опору, Дима устало падает на колени, чуть ли не соприкасаясь обнаженным телом с асфальтом.       — А ну, блять, — недовольно бурчит парень, нависая над жертвой, но та не в силах и пошевелиться. — Ладно, хер с ним, — Диму резко переворачивают на спину — белые куски ткани, висящие на теле и бывшие рубашкой, пачкаются о грязную землю тут же — и разводят ноги. Гладкие стенки ануса вновь обхватывают член.       Насильник трахает медленно, но отнюдь не аккуратно. Красный от унижения и стыда, Дима выгибается и закрывает ладонями лицо, лишь бы не видеть прожигающие похотливые взгляды. Тем не менее, парень все-таки нет-нет, да разглядывает жертву — искаженные болью черты лица, но по-прежнему сохраняющие притягательность — не то обаятельность, не то харизма, черт знает. Но почему-то берется уверенность, что он так и был рожден для какой-нибудь претенциозной роли — критика, например. Губы, казалось, постоянно носили отпечаток брезгливого снобизма — прямо-таки предназначены для постоянного выражения лица а-ля «вы все бездарные мудаки, хорош только Я», а длинные, черные ресницы — подрагивающие и мокрые от слез сейчас — обрамляли глаза, в которых застыло это самое пренебрежение — презрение.       — Ха, скорострел, — раздается гогот вокруг, когда парень, судорожно сомкнув пальцы на бедрах жертвы, кончил внутрь. От брезгливости — теплая жидкость отягощала растраханное очко — Ларина передернуло, но расслабиться нет ни секунды — тут же пристроился следующий, резво подхватив под ноги; влажный анус поблескивал от спермы.       Тупая долбежка разрядами ощущается в теле — вязкая, беловатая жидкость размазывается по узкому проходу. Бедный Дима даже потерял счет времени — все будто покрылось дымкой, среди которой остро ощущается лишь дерущий член и теплый мускулистый торс, прижимающийся к тощему телу. Как из-под толщи воды слышатся низкие голоса.       Чертыхнувшись пару раз, очередной насильник с хлюпом вытащил член. Может, это конец? Однако надежда обрывается в зародыше: Ларина рывком поднимают на трясущиеся от перенапряжения ноги, не обращая внимания на текущую по бедрам струю спермы, и грубо разворачивают спиной, стискивая безвольное тело.       Мужчины становятся полукольцом, закрывая любые пути отхода: ловушка. Дима ощущает себя загнанным в угол кроликом — или попавшейся в когти нескольких хищников пичугой. Ребра рвет отчаянный крик безысходности, но «круг почета» неумолимо начинается.       Едкий позор вживается под кожу, железными путами обвивает легкие и не дает вздохнуть жарким удушьем позора и унижения. Ларин бьется в истерике, извивается в сильных руках, но насильники выбивают излишний гонор из жертвы.       Трахает — небрежно, попользовавшись — передает следующему — неаккуратно, как ебучий мешок. Мешанина ядовитой, неправильной атмосферы грязного унижения сковывает и выбивает дух, судорогами проходится по телу изможденной жертвы. Принимая очередной член, Дима затихает и обмякает безвольной куклой в хватке, бессильно и покорно: на строптивый вызов больше нет сил.       Месиво страха и боли, отчания и стыда, злобы и унижения. Куда ни повернешь — везде оно; должно быть, ад выглядит именно так.       Последний парень перенимает безвольную тушку и опускает на колени.       — Кисуль, чего такой грустный, а?

Че ты такой грустный, эй? Го тусить! Эй!

      Дима беззвучно рыдает, стоит на коленях низко опустив голову.       — Молока не хочешь, сладкий?       Голову за волосы тянут вверх, и прежде чем зажмуриться Дима видит похотливое ебало в предоргазменных судорогах. Сквозь пелену малафьи на лице слышен одобрительный гогот — мужчины, посмеиваясь, додрачивают и с довольными стонами кончают.       Попадает на волосы, глаза, рот, шею… Там должны остаться кровоподтеки, как будто бы кидали камни — униженность ощущается физическими ударами и отдается тяжкой болью.       Возьмут что хотят — и бросят. Сколько времени прошло, прежде чем Ларин обнаружил себя, оттраханным и испачканным, посреди темной улицы одним — такое маленькое, несчастное, дрожащее существо, как слепой котенок — неизвестно, но отмыться уже никогда не получится.       Спастись — не получится. Загнанная жертва растерзана — но кому есть дело до дворовых кошек, верно?