Глаза цвета неба

Кто не ведал ни мук, ни бед, для того исцеленья нет, если есть в душе твоей свет, ты, как тысяча душ, глубок. Юнус Эмре (1240 — 1320)       Выйдя за ворота дома, Настя, к своему удивлению, вдруг заметила, что в Константинополе царила, как и всегда теплая, солнечная, летняя погода, но она совсем не трогала и не радовала ее. Медленно шла она по хорошо знакомой, отделанной булыжниками дороге, погруженная в свои тревожные думы. Ногая она оставила с Фролом, но мыслями снова и снова возвращалась домой.       Ногаю не становилось лучше. Раненая глазница все же воспалилась, под раной распухла, образовался нарыв. Поначалу он стал плохо есть, левая часть лица его не слушалась. Без твердой пищи тело быстро слабело. Он не жаловался, но искусанные губы и жар говорили сами за себя. Она нашла лекаря, тот посмотрел — лечить отказался. Сказал, рана смертельная, странно, что он вообще еще жив. Нашла другого, тот посмотрел, покачал головой, поцокал языком. Оставил микстуру. За визит взял двойную плату. Микстура не помогла.       Положение раненого ухудшалось. Все реже бывал он в сознании, мучимый, похоже, сильными болями, все дольше находился в забытье.       Настя раздобыла через Фрола в портовой таверне дурман-траву и, боясь давать ее много, разводила по чуть-чуть на ночь.       От нее боли утихали, но начинался бред. Ногай отдавал распоряжения, рвался куда-то, в сознание не приходил.       Настя терзалась от беспомощности и незнания, что же еще сделать. Надо было найти по-настоящему хорошего лекаря. Да только вот кого? Где? Расспросить знакомых? Так пришло решение сходить на рынок, к тому же Егор давно просил заглянуть, проверить счета. Совсем она про все забыла. Счета, счета, безликие цифры на бумаге требовали своего внимания…       Перед рыночной площадью начиналась улица ремесленников. Лавки только открывались в ожидании поставщиков и первых покупателей. Настя не спеша шла мимо ремесленных оружейников, седельников, красильщиков, — не заглядывая, по запаху можно было понять, где какая ремесленная. Тут пахло железом, углем, там шерстью, а далее краской и свежеструганным деревом. Мастера и купцы были крепко повязаны друг с другом.       Возле мастерской кожевника Настя приостановилась, услышав русскую речь. Хозяин сердился, что купец привез ему мало кож и мехов. — От этих басурманов житья никакого нет! Злые, как собаки, бесчестные, как шакалы, обирают последнее! Я вез товару гораздо больше, но чтобы доехать, многому пришлось осесть в карманах и возах ордынских… — И чего же вы все это терпите? На кол их, проклятущих! — Да мочи нет! Не все терпят! Народ бунтует: лютостью поборов недовольный. В Белозерске убили басков. Так гады эти целую тьму наслали. Кто успел — в лес убег, а остальных… да что говорить? — купец досадливо махнул рукой. — Что же князья? — А всяк о себе только заботу имеют. Хотя вот сын Ярослава стал деревеньки объединять да крепость каменную воздвигает вокруг…. — Дело доброе…       Настя вздохнула и пошла дальше. Он мог быть там, среди тех ордынцев, сжигающих деревни, подавляющих бунт, и все-таки, его там не было. Ей вспомнился разговор с Ногаем, когда он еще приходил в сознание. Она тогда за ворчание Фрола извинялась, мол, много он горя от ордынцев натерпелся. — Не в оправдание, но я помню, что землячество для тебя — не пустое слово. Я хочу, чтоб ты знала, я не ходил с походами на Русь, никогда. — Почему? — Там была ты. Я думал, что ты там…       Он не пошел из-за меня?!.. Так странно было думать об этом. И все же, знать ходил в другие страны. Он такой же, как все они, что грабят и разоряют города! «Нет, не такой» — предательски шептало сердце… Ей были понятны чувства Фрола к Ногаю. Понятно подчеркнуто-равнодушное отношение сыновей, — он для них был чужой мужчина в доме. Только в себе она разобраться не могла. Чувства ее к ордынскому военачальнику были противоречивы.       Ей, как и всем, было за что злиться на Ногая, но она не могла. Она помнила его благородство, как заступался он за нее перед Тулаем, заботу его о простых воинах, его смелость и неподкупность в бою с хулагинцами — все это вызывало живой отклик в сердце Насти. Когда она вернулась домой из Орды, часто вспоминала о нем. Эта внезапная встреча, то, что в бреду он называл ее имя, его слова, что он думал о ней, всколыхнули в Насте забытое, затаенное чувство. Но она гнала от себя осознание, что в заботе о нем движет ею нечто большее, чем уважение и признательность.       Незаметно для себя, вышла Настя к рыночной площади. Во всю, как в большом муравейнике, кипела здесь жизнь. Крики купцов, зазывающих в свою лавку, сливались с воплями разносчиков, блеяньем овец, ревами ослов и верблюдов. То тут, то там сновали водоносы, что предлагали освежиться в жару или забрызгать базарную пыль. В открывавшихся палатках блестели браслеты, начищенная железная посуда и подносы отбрасывали солнечные блики; пестро расшитые ковры манили замысловатым узором, и множество, и множество других товаров из разных стран были здесь.       Настя не замечала ставшую уже привычной за долгие годы красоту, и очнулась она от своих мыслей лишь когда стали ее окликать хорошо знакомые купцы, торговавшие по соседству с их торговым местом.       Оказалось, ее внимание требовалось не только цифрам. Надо было улыбаться, а в последнее время удавалось с трудом. Она с усилиями перебарывала свой настрой, здоровалась, старалась проявлять участие, узнавала новости. Постепенно разговорилась, ожила, будто бы вернулась прежняя жена купца.       Давний знакомый, тоже славянин-купец, из третьего ряда, перехватил шелк из Китая. Настя сторговалась с ним и перекупила немного за хорошую цену. Заодно узнала вести: на границе произошли столкновения между китайскими купцами и ордынцами, что привело к серьезным обострениям в отношениях. — Китайские товары верно возрастут в цене. Смотри, у меня много изделий из китайского фарфора, на них может возрасти спрос, — прибавил от себя купец, дабы продать больше. Настя осталась равнодушной к этой фразе, да и шелком она заинтересовалась, случайно вспомнив сетования Егора. Весть про ухудшение отношений с Китаем заинтересовала ее совсем в другом ключе. «Может, поэтому и отозвал полки в Орду Великий хан, на Руси бунты, с Китаем осложнения? Вот Ногай придет в себя, я ему расскажу».       Где-то через час, пообщавшись со всеми понемногу, Настя дошла до их торгового места. За деревянным прилавком ловко справлялся Никита. Саньки не было. — Здравствуй, Никита. Как дела идут? — Идут, Анастасия Тимофеевна, слава богу. — Ну и хорошо. Дай-ка, я свитки посмотрю. Никита достал свитки, подал Насте. — А Санька где? — Да на собрании, там какой-то францискан приехал. — Кто? — Богослов известный, из Франции или из Германии, не помню точно. — Опять он за свое. Лучше бы счета внимательнее вел. Вот парчи, плачено за двадцать пять аршин, а тут указано на десять. Помечено, вижу, продали семь, а остальное где? — А это, я по распоряжению Егора отнес материю в подарок купцу Ксенаксису. — Что ж не помечено? Никита пожал плечами. Настя вздохнула, ну задаст она Саньке.  — Он еще не дал своего благословения на брак? — Нет. Настя покачала головой. — Ты его дочь видел? — Нет. Я отдал купцу подарки и ушел. — А Егор хоть ее видел? — Не знаю, вроде нет. Настя вздохнула. У Егора в отношении с людьми, похоже, складывался слишком деловой подход. Надо бы навестить Ксенаксиса. — А как привезенный раненый? — спросил неожиданно Никита. — Пока без изменений. Не знаю, что и делать.        Настя успела проверить половину свитков, когда появился Санька. Он был похож глазами на мать, а овалом лица и черными, слегка вьющимися волосами, на отца; нога, доставившая много хлопот в детстве, хоть и выздоровела, да только небольшая косолапость в походке все же осталась. Настя с укором посмотрела на Саньку. — Ты где пропадаешь? Почему за тебя Никитка работает? У него на складе своих дел хватает! — Матушка, там сегодня так интересно было. Спор был с францисканцем, есть ли границы непостижимого для человеческого разума… — Вот умный ты парень! Книги умные прочел, но откуда такое к цифрам нерадение? Пропустил много. Вот здесь неправильно сосчитал. Опять вчера на сборища свои ходил?Засиделся допоздна, сегодня все цифры плывут перед глазами! — Ну, матушка — это цифры, у них истории нет, не интересные, плоские они. Другое дело, когда обсуждение идет… — Там собираются одни бездельники! Отпрыски богатых родителей. Вот им делать нечего, они и рассуждают. — Матушка, ты не права. У нас там лучшие люди со всей Византии. Вот недалече, тема была, что в человеке важнее: дух или плоть? Лекарь самого императора выступал, Ставрос Метаксас, и доказал, что ослабленный дух… — Лекарь императора?! — перебила его Настя не дослушав. — Да! — И что, он хороший? — Да он лучший, умнейший человек! — горячо заговорил Санька, видя интерес матери и стремясь ее убедить. — Он разбил полностью позицию последователей древнегреческого философа о необходимости человека стремится к удовольствию, так как …       «Императорский лекарь, вот его бы к Ногаю» — подумала Настя. Только вот кто ее во дворец пустит? Здесь могло помочь только старое знакомство. Много лет назад Настя работала у очень знатных людей горничной, а впоследствии и тайным телохранителем. Позже, когда развернулась торговля, Настя ушла. Давно, когда только стало известно, что пропал Иван, и осталась она одна с долгами и малыми детьми, обращалась в этот дом за помощью, получив влиятельное поручительство перед кредиторами. Обращаться снова с просьбой было злоупотреблением хорошего отношения. Но другого выхода Настя не видела.