Ярость! Нутро моё кипит Я есть оболочка гнева Я состою из ненависти Якорь моего бытия! Ведь она… Якорь моего бытия!
Подвальное помещение взорвано овациями. Рифф гитары всё ещё эхом не отразился, но аплодисменты перебили их. Дыхание перехватывало у Эсши и её друзей. Она впервые вместе с группой ощутили эти эмоции. Они дали что-то людям. Что-то из себя. И люди ответили им тем же. Каждый из них несоразмерно меньше тому вкладу, что они отдали, но количество тут окупает. Тут всё наполнено смрадом курева, сыростью, горящего алкоголя, моторного масла, а также сгоревшего мяса. Свет от множества лампочек, маленьких будто светлячков, переливался в дешёвом пойле, а сизый дым от посетителей играл роль большого тумана. Это был настоящий низший пилотаж, как принято тут говорить… Низший пилотаж — ты полетел, но недостаточно высоко, чтобы оторваться от земли. Ты чувствуешь ту духоту от недостатка воздуха в подвале бывшей церкви, и при этом чувствуешь ногами этот сырой каменный постамент, куда ты забралась. Эйфория взлёта одурманила, что ты не ощущаешь жар своей никчёмности и низости… Буквально, в этот раз. Прохладно и жарко… Это было… Это было…***
— Просто супер! Песня получилась шикарная! — Воскликнула голубовласая молодая девушка, стоящая напротив немолодого изумрудуглазого человека умостившегося на лавочке. Дворик больницы был мини-парковой зоны, где хворые могли повидаться со своими более здоровыми близкими, погулять на свежем воздухе и даже найти себе занятие в виде настольных игр или оранжерее. Небольшая территория внутри небольшого образовавшегося квадрата из стекла и слёз была вместилищем смешных историй и горестных новостей, надежд и окончательного поражения. Настоящая диалектика эмоциональной каруселей. Это место, где кончаются все славные истории. — Я рад. Честно. Ты хорошо написала лирику. — Спокойно и слегка даже по менторски произнёс этот немолодой человек, одетый в больничные пенаты и поверх хороший такой бушлат. Его голос был приятным, а глаза источали погасший авантюризм, как свечка почти дожившая своё. Но почти — не значит конец. Между Тацуми и Эсши возникли… Дружеские отношения. Даже несмотря на разницу лет, прожитого опыта, мировоззрения и отношений к музыке — они всё же нашли точки соприкосновения. Они оба были преисполнены в одной сфере жизни и нашли себя в ней и одновременно оба понимали, что им чего-то не хватает. Чего-то, что все понимают, кроме них, но никто толком понятно не может объяснить. И, оказывается, что каждый прошёл немного даже схожий путь. Эсши, конечно, не была плодом экспериментов физических, но психологических со стороны её больной мачехи — вполне. Она решила сбежать из академии, где там увлеклась музыкой, но так как, в отличии от Тацуми, её натура была легко срываемой, сложные мелодии ей не давались и она нашла себя в жанре «Фештос». Она сколотила свою группу оборванцев и назвала её «Астрея». В честь пророчицы дракона. И после первого концерта она неудачно… Взяла дозу рекрата. И оказалась в постреанимационной палате вместе с этим товарищем. Тацуми же не объяснял своего демарша тогда. Почему он решил вернуться к дурной привычке молодости, что привела к таким последствиям — не ясно даже для него в этот момент. Его сознание затуманено и остались только маячки из прошлого, которые его удерживают на плаву. На плаву этот хрупкий кораблик, можно даже сказать, шаланду, которая поднимает целые судёнышки с мёртвыми воспоминаниями. Каждое противоречивее другого. — Так почему ты… Думаешь, что твои воспоминания разделяют три человека? Эсша решила прорвать блокаду. Тацуми сидел в глубоком раздумье на этот вопрос. Он смотрел на неё. Видел в неё также порождение трёх людей. Только если в ней находились плоть и кровь от них, то от него только созданные им личности. — Есть три человека. Кем я был, кем я хотел стать и кем в итоге стал. И проблема в том, что сейчас для моей истории есть поворотный таки момент. Эта история рассказанная мной через написанные мной буквы. И ходит согласно моему вздоху, согласно моей мысли. — Тебе не кажется, что весь мир не может крутиться вокруг тебя? И что так загоняться не следует… Эсша резонно задала вопрос, пока Тацуми достал сигарету. Та осталась предпоследняя. Он положил её в рот и затянул. Забыл достать зажигалку. Помогла Эсша с огнём. Тацуми пыхнул дымом в белое утро мини двора. Все на секунду посмотрели на него с укором, кто заметил его, но затем снова отвернулись. — Курить вредно для здоровья. — Лицемерно он сказал, глядя на Эсшу, словно с укором глядя на дочку-подростка с сигаретами. — Почему носишь с собой зажигалку? Я не видел, чтобы ты курила. — Досталась от мачехи. Сказала, что это семейная реликвия от моего настоящего отца. Армейская. На этих словах она снова достала зажигалку где-то изнутри куртки и показала её. Обычная повидавшая виды зажигалка. Хозяин её не берёг. Держалась кострубато и неприятно — дешёвая, сразу видно для солдат не высших родов войск. Куча насечек и сколов, еле открывается, а жестяная кнопка заедает. На ней выцарапаны символы «О.Ф.С.», «73/1» и «Я хочу увидеть завтра». — Слушай. — Тут он затягивается и выдыхает через нос, словно старый паровоз. — А я знаю кому она принадлежит. И мы даже можем продолжить нашу историю. — Да? Так давай, рассказывай! Эсша не скрывает неподдельной радости и предвкушения от истории. Тацуми, можно сказать, улыбнулся. Совсем немного, но всё же. — Так интересно кто твой отец? — Нет. Тут Тацуми опешил немного. Он посмотрел недоуменно на свою слушательницу. — Мне от отца ничего не досталось. Кроме его зажигалки. Не лучшее, что я могла получить в наследство. — Тут она несколько остановилась, пытаясь в уме подобрать удачные слова, но проиграла казино памяти и кости красноречия. — А о тебя я смогу получить больше материалов для песен… — Ахахах, да… Тут Тацуми осознал свою роль в нынешней истории. Роль ресурса. По спине Тацуми прошёлся неприятный мандраж. Табун муравьёв снова взвинтил его нервы. В груде что-то защемилось. То ли от предстоящего рассказа, то ли от его сегодняшней участи в виде просто стороннего персонажа этой окончившей истории. Вот тут он живёт несколько десятков лет в этом городе. В котором ничего не происходит. Никогда ничего не происходит. Где приходят умирать в спокойствии. В любви и заботе. Казалось бы — он должен радоваться. Но вместо этого — его это гложет. Одна часть говорит — Я этого не достоин. Не достоин любви в любом её в виде. Вторая часть говорит — Я получил слишком мало. Я хочу большего: больше власти, больше любви, больше силы. Третья же рвётся и мечется меж этими двумя и пытается заглушить. — Хей, старик. — Эсша вырвала из раздумий Тацуми. — У тебя, кажется, слёзы. Тацуми несколько возбудился от этих слов и поднял голову. Он почувствовал холодные дорожки пройденной жидкости. Он быстренько вытер, будто поправляя седеющее пряди. — А? Да, всё в порядке. Просто задумался. — Слушай, если ты не хочешь об этом говор… — Я хочу! Мне нужно об этом говорить… — Перебил Тацуми надрывно. Словно несколько децибел взял вверх, после чего голос стал более разрывным. — Просто… Просто… Ты никогда не видела что человек плачет? Это в новинку для тебя? — Да не. Я клещами не люблю ни из кого вытаскивать. — Тут она тоже несколько потупила взгляд куда-то вдаль. После чего продолжила. — Я вообще много слёз от других людей навидалась. Родилась в Столице же. Много людей плакали — богатые, бедные, умные вместе с дураками, да стражники со своими отцами. Видела слёзы мужские, женские… Даже звериные и монстра тоже. Но не видела только слёзы своей мачехи. Она никогда не плакала. Старая, безумная, бешеная, деспотичная сука. Бывает или крайне холодной, или злой. При том злобной настолько, что может тебя отбросить в стену только из-за того, что заимела розовый блокнотик… — То есть… Твои волосы имеют изначально голубой цвет? — Тут Тацуми стала интереснее его собеседница, нежели его рефлексии и спазмы грудные. — А начала красить их, потому что так не возлюбила их мать? А как её звать? — Аярами Аусхфлюте. Художница из Столицы, ты может быть слышал. Думала я тут найду убежище и… Она вытащила трясущимися руками металлический прямоугольник из своей бездонной куртки, губами умудрилась ухватиться за сигарету, пока свободной рукой взяла зажигалку из портсигары. Огонёк не хотел выходить, но настойчивый звонок о трещащее кремниевое колесо заставил его выйти. Табак разгорелся красным пламенем, как глаза владелицы зажигалки, после чего начал источать яркое оранжевое свечение. Тацуми и Эсши смотрели куда-то вдаль вместе с сигаретами. Задумались в этом искусственном мирке, в котором они находятся. Зелёный садик посреди арктической холодной пустыни и где на краю, почти у края стены кирпичной, сидят двое. И курят. Меняются невербальными знаками общения. Как написанными буквами в листе письма, только какими-то неуловимыми чувствами постороннему. И это так чертовски приятно — поймать один ветер с человеком. Тацуми так делал раньше. Он не может как, где и когда вспомнить. Но это ему чертовски знакомо. — Как ты считаешь — я правильно поступила? — Эсша поднесла сигарету ко рту и втянулась. После чего продолжила. — Ну, что оставила её один на один с её больной головой… Она же меня любила… Наверное. В академию устроила, выходки, хоть и через мою боль, но терпела. Пыталась чему-то научить... Что-то галдела про сильных и выживание, но сама-то она столичная богема, ей особо-то знать... Но она же хотела меня научить, чтобы я жила. И жила хорошо. Кажется это называется забота и любовь... Ты как считаешь? — Ты спрашиваешь у последнего человека в этом городе… — Сказал Тацуми не отрывая от дали взгляд. — Единственного человека, который обо мне заботился искренне — я, в итоге, оставил в забытие. А та, которая обо мне заботилась… Я её даже не помню! Я её забыл! Растворилась в памяти, как таблетка во рту… Приятная и беззаботная бездна, а после неё лишь горечь поражения! Сука! Эсши затянулась после этого пассажа и выдала классическую шутливую фразу своего барабанщика. — Женщины — зло! Все до единой! Начнём с того, что они нас родили… — Закончим тем, что мы вечно всё скатываем в одно место… Они оба засмеялись от этой былинной шутки. Её ещё Иеясу часто любил поминать, вспомнилось Тацуми. Хороший был друг. Только он погиб от руки этого… Этой… Вспомнить не может. То ли это был какой-то бандит, то ли какая-то аристократка, что вечно ищет чего-то нового… — Слушай — а ты сказал, что знал моего отца? — Вдруг вернулась в русло прежнего разговора Эсши, вырвав Тацуми из цепи размышления. — А расскажи о нём? — Так тебя всё же интересует твоя кровь? — Нет. Мне просто хочется отвлечься от этого дерьма за придумыванием песни… Тацуми затянулся и ощутил неприятную горечь. После чего кинул окурок куда-то вдаль. Даже не в урну, а куда-то в траву. После чего перевёл свои зелёные глаза на эти рубиновые ярко-алые. Он увидел в ней азарт. Азарт к жизни, азарт к искусству, азарт к завтрашнему дню. То, что в нём пропало. И надежду. Надежду на лучшее. То, что у него осталось. Одно из немногих, что удерживает дуло от виска. Гонит прочь вспять, словно ночной фонарь гонит тьму конца суток. Оставляя границу света и мрака меж ними. Размывая это понятие. Как и понятие… Ресурса. — Любая хорошая история начинается в трёх местах: в баре, на улице или в бане. Ну или в горячих источниках. В этот раз в горячих источниках.***
Пятый день зимы 19:50 Западные королевства. Столица Лондиниум. Купальни во дворце Лондиниума 1023 год
Покуда наши солдаты были в городе и боялись каждого шороха то ли от своего новообретённого союзника, то ли от вражеского шпика, то ли от банальных мародёров — мы парились. Вся эта наша компания, что на публике готова была перегрызть друг другу глотки — сидела в одной большой такой ванной. В подземных горячих источниках её Величества, так сказать. Представь себе богато украшенный подвал с колоннами с золотыми вензелями, огромными воздухоотводами, встроенными в каменные барельефами. Всё это в серо-коричнево-красной стилистике. Суета вокруг нас была — слуги королевы были тихими, но всё же заметными и приятными глазу отрадой. Таких красивых девушек я видел мало. А вот душой лукавят часто — их можно было в покои свои увести, но они вынюхают оттуда всё. Даже то, что ты не представлял, что у тебя есть. На одной стороне о чём-то мило беседовали две сестры, дефендерка и резолюционистка, со стариком Салазаром. Главным, после Великого Вождя, революционером и вообще главным на районе по делам освобождения раболепных. И две выскочки, что умудрились сделать свой социальный капитал на всяких университетских выступлениях. Та ещё они призывали кто куда радикальней и вообще грозились убить всех РА-шников, если те сунуться к ним на территорию. А сейчас — Улыбались, смеялись. Часто шутили, вспоминали какие-то истории и вообще были на отдыхе. Ну вообще атмосфера была благоприятная, так сказать. Ничего из кипиша, вроде тогда, не предвещало. Арей вместе с Челси крутились возле Знающей. Та пророчица даже в бане не снимала маску. О чём-то беседовали, что-то делили, что не поделили и начали заводить шарманку споров. Челси разговаривала о будущем этноса, крови после урегулирования ряда вопросов с её возлюбленным. Знающая пыталась продвинуть идеи о создании общей веры и об единения с единокровными братьями и сёстрами по вере — Пути Мира и «Нашим Путём» Северян или же «Вера в великого Уробороса». А Арей вторил Северной пропаганде Оскара, только вместо «Северяне» менял на «Склямы», что особо дела не делало. Он был один из немногих ярых патриотов из всех находившихся. Чем всех бесил и восхищал одновременно. Этот человек мог выдать красивейшую поэму наизусть на своём мелодичном драконо-змеином языке, чтобы потом выдать десять-пятнадцать минут историй о авторе сей лирики и как его одна из сторон: засудила, упекла в тюрьме, казнила или что ещё хуже — забрали в армию и заставляли убивать своих родных. Бесил и восхищал своими познаниями — ничего не скажешь. — Королева. — Одна из слуг подала голос, подойдя к явно уставшей, но наслаждавшейся процессией рекреации, номинальной главы Лондиниума. — Сейчас идёт передача пленных меж Империей и Свободными Северными Племенами. Прямо сейчас ведётся радиовещание наших корреспондентов. Мы принесём установку сюда и проведём кабель — вам надо это слышать. — Конечно. — Покорно согласилась королева. — Вот до чего технологии дошли! — Взял слово я, Тацуми, что отмокал в водичке вместе с королевой. Молча и при руках — ничего обо мне дурного не думай. И, в общем, я продолжил: — Можно голос передавать на расстоянии в несколько сот верств без проводов и всякой мороки лишней! И всё ради того, чтобы просто послушать скучную дребедень про скучную военщину. Пф, умора. — Да ну! — Внезапно включилась главная резолюционистка, Роза Зейн. Бойкая из близняшек. — Про вас и Эсдес такие слухи ходят — уух! Только Богу-Дракону в уши клади да хай оно сбудется, как говориться. — Да-да! — Подключилась главная по дефендарам, а именно Майн Роза. — Великодушная генеральша прикарманила себе перспективного лейтенанта и помогла ему добиться невероятных высот, сделав своим фаворитом. И всё это благодаря самым разным умениям сего дикого юноши… Девичьи слухи пошли по бане. Тихо, мимолётно они перемывали мне и Эсдес косточки. Пересказывая байки и выдумывая на ходу новые, они находили в этом небольшое успокоение и веселье. А я просто слушал и подмечал про себя — что у людей на слуху. Это помогало устанавливать контакт с народом. Последний всегда верил в некую метафизику образов и красивых архетипов. По типу моей истории успеха, как было сказано в народе: — «Сквозь бойню в койке!», но они не понимали, что я всего лишь оставался игральной картой, наравне с ней. И то, что у нас даже масти в разные. И по характеру мы были несколько отличимы и то, что мы нашли в друг друге то, что в других не нашли — ничего не говорило о наших взаимоотношениях. И прошлых, и будущих и живородящих. В нас теплилась, конечно, надежда на что-то иное. На что-то по истине красивое… Но сегодняшний инцидент изменил всё. Я не буду говорить — как всё происходило на самом деле тут с твоим отцом. Он вообще тут максимальная жертва. Хотя и виновен в своём желании остаться без вины. За что и поплатился. И эта вина клалась на топот десятков беспокойных, но очень целеустремлённых ножек...***
Пятый день зимы 19:52 Союз свободных северных племён. Поле после битвы перед Grenzüberschreitend. 1023 год
Арктическая пустыня, на самом деле, малоприятное место. На любителя можно сказать. Хотя, мне ли об этом говорить, учитывая что у меня память ныне как у золотой рыбки после пережитых болезней. Она сейчас для меня каждый день новая. Что-то неизведанное, сокрытое прячется за барханами снега и оазисов тёплых пещер. Дикие опасные звери, что выбрали сей ареал обитания действительно обладают своим… Изощрённым вкусом. Как и обитатели здешних мест, что пытались выживать в каких-то комунах и используя свой потенциал как биологического вида на максимум. В отличии их братьев виду, стоящих напротив. Туристы, то бишь «Белые Дьяволы» или «Белые Демоны», Эсдес видели — как их идола, их праведника веры в непоколебимой силы вели аки ведомую в кандалах во главе триумфа их неудачи в прорыве. Кстати, из туристов была ещё моя хорошая знакомая — Майн Ла Флёр, что прибыла на своей боевой машине "Танк" вместе со своим питомцем-тейгу Гекантохайром по кличке "Пушистик". Они вместе с остальными глядели на всё это безобразие и позирование. Нелепое позирование и хвастовство. Гордая осанка вечно обрывалась дёрганием за кандалов, укреплённых на её руках. Это было поражение в битве. При том в битве не сколько как прямой военной конфронтации, а скорее в войне мировоззрений. В войне идеологии доминирования чистой силы, коей представляла собой Эсдес, и представления всеобщего порядка и закона, как у Оскара. Последний представлял свой народ как эдакую большую семью или клан — откуда сам он родом был. И только общностью можно было выжить и добиться было больших успехов, в его понимании. Но общностью с правилами и системой, что всегда будет выше их самих. А Эсдес верила в силу одного индивидуума и только него. Ни в каких Богов и Порядков. Что личность важнее общности и она может взять верх не из-за каких-то традиций и статуса Кво, а только потому что в ней хватает внутренних сил. Если ты хочешь меня спросить — во что я верю, то я отвечу… Я верил в Эсдес. Хотя Оскар мне нравился как личность. И жалко, что так вышло. Чёрная высокая фигура в капюшоне раскинула руки перед камерой. По крайней мере так передавали радио. И он вещал. Вещал своим до ужаса пугающим низким голосом, будто говорят из самих могил похороненных им народов. Он утопил в крови десятки чужих «семей» ради своей одной. И только одна держала улыбку на представлении всего этого. — Сегодня мы этим жестом доброй нашей воли доказали, что Северяне — действительно великая кровь! Наше великодушие и милосердие подарило жизнь сему столь ужасному чудовищу, что грозилось уничтожить нашу кровь. И мы его возвращаем пред всеми, как и остальных пленённых северянами, чтобы доказать это. Излечив нашу сестру от демонической крови проклятых льдов Императора, мы также и очистим Империю! Ведь они нам все тоже родная нам кровь, хоть и дурная, как и часть тех, что вместе с ней подняло копья и стволы ружей против нас в этой бесполезной и вредной братоубийственной борьбе. Хотя стоило поднять их против наших общих врагов, что хотят нас уничтожить, а не потворствовать им в их начинаниях. Пускай живут Союз Свободных Северных Племён ещё тысячу лет! Пускай будут Союз Свободных Людей Империи! Мы сильны, а значит за нами истина! — Мы сильны, а значит за нами истина! Вторила этот бред толпа за его спиной. Со стороны империи, вроде как, неуверенно так пытались ответить — «Империя превыше всего!» или «Империя превыше нас, а значит тем более, чем вас!», а также классическое «Варвары! Сами уничтожили и сами хотят построить!». Оскар же на это только ухмыльнулся. Его поддержка была куда более значительная, крепче и, что самое важное — заметная. Он был, судя по его же записям и рассказу Эсдес, персоной, что вечно жаждала быть в центре внимания и находить себе поддержку. Неполноценный человек, как бы выразились на островах. И это стоило ему многого. На протяжении его относительно долгой жизни. И под грохот аплодисментов рушились наивные представления Оскара о его планах. Кандалы упали с пленников. С каждого. И с Эсдес тоже. Её открывал лично Оскар. После чего она резко и «грубо, словно непослушный ребёнок желавшей порки», выдернула руку. После чего широким шагом пошла к своим людям. — Младшие всегда не обладали достаточным умом и опытом, чтобы слушаться более старших. Они будут мнить себя одиночками и из-за этого они вечно обречены на поражения, как более слабы… Ему не стоило произносить эти слова и твоя зажигалка была бы более цела. Потому что именно на последнем слове — радио взревело от негодования. Ибо обезвреженная Эсдес оказалась вовсе не таковой. Она смогла вырваться из-под контроля Оскара и смогла понять его силу. Силу в страхе. Которая Эсдес разорвала воткнув пару десятков ледяных копий прямо в его спину. Как когда-то его солдаты сделали с её отцом. И всё это потому что он полагался только на силу, хотя верил в сотрудничество. Он обладает мощными способностями по типу тейгу по контролю страха и внушению оного. Что он проделал на ужине с ней, о чём можешь прочитать у Аристида, он рассказывал об этом. И также он так захватил её в плен. Он внушил ей, что она потеряла силы. Потеряла тейгу. Что она беспомощна против него. Но не до конца он ей это внушил, ибо так мог довести до самоубийства. Эсдес, конечно, сильна и смогла пробиться из этих неудачных сетей страха… Пробиться, как сквозь грудную клетку Оскара. Черноволосое тело уносили на носилках, пытались стабилизировать состояние на ходу. вдруг все вокруг загудели, словно мухи на дерьме, уже были слышны выстрелы. Я знаю, что сказала Эсдес только с её слов. И, Боже-Дракон, какая эта была фраза. — История рассудит сильных и кровью мы будем судимы! Правда мы это не услышали, потому что нашу баню… Ну как бы сказать — резали. Кроваво.***
Пятый день зимы 20:21 Западные королевства. Столица Лондиниум. Купальни во дворце Лондиниума 1023 год
Пока происходила радиопередача — к нам вломились солдаты «Пути Возмездия» вместе с «Путём Великого Уробороса». Непонятно как и откуда, как гром с ясного неба, они вломились в наши подземные чертоги и начали резню. Всех кого видели — превращали в краску для горячих источников. Летели головы, ноги, руки… Вспарывали животы. Я даже помню… Детали. Дефендерку просто застрелили. Она встала, как только услышала вошедших. Попытался что-то сделать главный революцинер на районе — так ему воткнули меч в грудину. Сестра решила обнять бездыханное тело своей кровинушки и склонила над её телом голову — чтобы лишиться её, прям как палач и жертва на эшафоте. Затем пошёл в очередь Арей — тот бежал, но не долго — его просто оглушили. Как и Челси. С ней даже как-то слишком аккуратно обошлись. После того как какой-то дротик ей попал в шею, Знающая её приголубила у себе на своей голой груди. Выглядело это даже эротично, если бы не столь жутко всё остальное окружение. А затем королева — её убили прямым выстрелом в голову.***
Меня решили оставить за этим наблюдать. И у меня не было слов, чтобы описать весь тот ужас, что я испытал в тот момент. Просто невообразимый, первозданный. Как будто заново рождаешься и прыгаешь в неизвестность в жизни, но копчиком ощущая тот весь ад, что тебе придётся пережить. А тут он, буквально, наяву. Всё красное, горячее, пышущее теплом и жаром, влажное, словно сердце и десятки телец разносят мёртвых по кучкам, для красоты и оставляя какие-то зарубки. А я на коленках стою и думаю — что они для меня приготовили. Для чего меня готовит та больная сука в перьях, что возвышалась надо мной и наблюдала своими чёрными от бездны глазами. Вся в бинтах и с каким-то странным посохом в одной руке, а во второй руке держала мой меч. А у меня в горле ком и что-то подкатывало к нему. В груди неприятно щемило. — Ты верно понял жизнь. Ты верно понял свою роль. Роль пешки и проводника в нашей игре. Роль Джокера, что меняет роль на ходу. И я предлагаю тебе занять своё место. На этих словах она незримо приказала своим солдатам поднять меня. Я держался крайне жалко голым на своих трясущихся ножках. Она же уверенно взяла мои обе руки и вложила меч, чтобы… Проткнуть себя им в живот. И пока текла струйка крови, она молвила… — Я знаю всю твою подноготную, Тацуми не Ла Аранеа. Слишком жалок, чтобы осознать свою ничтожность. Однако обладающий незаурядным интеллектом и везением, вечно задающийся неправильными вопросами и находящий неверные ответы. Но ты лишён слабостей. Ты лишён любви. Ты ненавидишь всех. Включая и себя. Что делает тебя идеальной пешкой, идеальной картой в этой игре, в которой ты игровая условность, непонимающая этого. Как и десятки до тебя, обманутых. И всех, кому ты попытаешься рассказать правду — не поверят тебе. Ведь сила — то, что не видят остальные. Пока люди не видят себя в игре они… Слабы… Так возглавь же их... На этих словах она окончательно отрубилась от потери крови. После чего её солдаты и солдаты Знающей вынесли тела убитых и усыплённых, оставив меня одного в ванной. Знающая лишь дала понять, что она потом объяснит. А я, после этого, лежал калачиком и чуть ли не рыдал, повторяя себе… — Что за херня здесь произошла…***
— И… Вот так вот всё закончилось. Так закончилась история моя и Оскара как полноценных персонажей. Как полноценных личностей. Мы окончательно поняли, что не являемся главными действующими лицами сей пьесы. Только красивыми актёрами, что сих персонажей отыгрывали, а пьесу пишут другие. Тацуми закончил свой длинный рассказ на этой ноте. После чего поник несколько в себя, опустив свой подбородок на грудь. А Эсши сидела в мягком шоке. Глаза широко и непонимающе распахнуты. Она слышала в школе совсем другую версию. Что Тацуми в одиночку убил всех незваных гостей на важном совещании пакты Мантикоры, включая и саму Юнону, внезапно заявившуюся в пенаты дворца из-за предательства со стороны резолюционистов, так яро желавшие уничтожить склямов… Эсши видит перед собой сломанного и несчастного человека, а не героя тех былинных историй. И такое чувство, что он вечно был таким. Просто умело это скрывал и прятал за ширмой актёрской игры, энергии и желания претворить свою жизнь во что-то более полезное. Что-то дать людям. За что-то извиниться. Но у него ничего не было, кроме боли и страданий. Вот в чём он был схож с Эсдес из его рассказов — ему нечего было предоставить миру, кроме красивой обёртки, внутри которых лезвий бритвы так хотят жадно вкусить смак твоей крови. Боже, какая поэзия! Поезд мыслей Эсши рвался в новые ответвления искусства, вдохновение топливо, а цели нет! Какое чудесное состояние, а сколько материала! Осталось только воплотить это всё в жизнь! А Тацуми… А Тацуми закуривает последнюю сигарету в этой треклятой пачке, незаметно подцепив зажигалку у Эсши. — Что, старый друг и почти брат. Дважды. — Обращается тот к зажигалке. — Ты хотел семью, но она не хотела тебя. Я хотел весь мир, но он был против. Так вот как выглядит справедливость, да? И ведь через три дня Тацуми выпишут и он будет вынужден ещё раз разворошить это сонное гнездо лжи и порока под названием Фолькванг. Вместе с любимой или из-за любимой. Только… Как её звали?