Проклятие убитых вновь снов Вещает мне мой злодейский рок. Нет держащих меня остовов, Ярость, полни мой кровосток! И даже если я познаю смерть, Останусь гнить в сухой земле, Попрошу дать мне горсть… В мою сухую могилу из боли… Ведь у меня ничего нет, Кроме боли и судьбы. Ведь у меня никого нет, Кроме…
— Кого? Кто у тебя есть? Тацуми разлёгся на своей койке с закрытыми глазами. Спокойный и тихий, укрытый одеялом как похоронным саваном, образ сдавался. Жилистое тело, усеянное шрамами, не выдавало до этого признаков беспокойства. Из-за чего Эсши казалось, что «оно» спит. Хотя на самом деле это самое «оно» вслушивался в её стихи. Приятный голос молодой девушки, мелодичным тоном описывающий эстетичную картину под убаюкивающий стук колёс поезда да на мягкой лежанке под ним со свежим лесным воздухом, наполняет ноздри приятным сосновым ароматом древних лесов. Да ещё он сегодня целый день писал свои рукописи, что-то редактировал и вспоминал, изредка вылезая из своего кокона комнаты в поезде для нужд тела. И казалось бы вот — идеальный момент, чтобы отдохнуть. Но вот сейчас наступил момент настоящей санации, когда он ощутил, что рядом с ним Эсши могла расслабиться и начать творить. Ведь это точно её стих, при том её первый за три дня, что она с ним тут в поезде. Какое-то неуловимое чувство это ему подсказывало. Он открыл глаза и повернулся боком к ней, раскрыв зенки. Она не ожидала, что Тацуми из-за постоянных головных болей чаще всего не спит, а лежит с закрытыми глазами. Из-за чего появляются бо́льшие головные боли, и так по кругу. И вот этот вот факт Эсши не знала. Впоследствии она сильно удивилась этому, выдав: — Ты не спишь?! А Тацуми лишь улыбнулся розовласой (но в корнях уже голубые волосы) худощавой девчушке и отвернулся к стенке. Человек не может творить в неволе. Неволя — это то место, где ты чувствуешь себя не в безопасности. Он знает, что она чувствует себя не в своей тарелке с того момента, как он вернулся к ней с окровавленными руками. Она с ним после этого ведёт себя осторожно. Ну и действительно, ведь он даже не удосужился объяснить — что за кровь у него на руках. Тацуми же не отвечал. Лишь раздумывал насчёт произошедшего. Он не полностью тогда пришёл в себя после действия Инкруцио, и когда оклемался, то всё уже было сделано. Сейчас же он думает, что он не мог поступить иначе. Он должен был поставить точку для ненадёжного рассказчика в Фолькванге. Должен был оставить прошлое в прошлом. Прошлое есть мёртвое. Цепляющееся мёртвой хваткой в твой рассудок. Вгрызающимися остатками костяных пальцев в твой рассудок, что вмешивается в и так шатающийся ход твоих внутренних часов. Заставляя забыться в небытие. Поэтому прошлое должно быть мертво. Таким оно и должно оставаться. Чтобы оно не вернулось в будущее-настоящее, что наступит с новым солнцем. Эсши Орфея вывела его из сна. Сама того не понимая, сама того не осознавая. Она его спасла. Не смотрела назад за ним. У неё будет жизнь и после него, и она не хочет привязывать себя к нему. Они просто путешествующие вместе. Связанные судьбой, которой нет. Связанные узами, которых не разглядеть и не прочувствовать. Связанные временными рамками, которые размыты и не уловимы. Поистине удивительное чувство. Как мягкий свет воняющего гарью фонарика над окошком посредине них. Как сбитое дыхание человека, которому ты доверился, но сейчас относится к тебе с лёгкой долей настороженности. Как вкус плохого чая, который ощущается особенно хорошо в нынешней атмосфере отступающего холода навстречу расцветающей весне. В колющем спальнике, в тепле которого хочется раствориться. Когда жизнь у тебя, мягко скажем, не очень — то и ценишь ты радость отдельного момента. Пусть, может, и картина не написана дорогими красками, но зато написана она с душой и уютом. Только… Побег не осуществлён до конца. Ибо мертво-прошлое гниёт. Становится землёй, на которой родятся дивные сны и кошмары. И сегодня один из них будет сниться Тацуми. Ведь он перед сном читал ой не ту литературу, которую следовало бы читать.***
Сны не могут умереть. Как и воспоминания. Тебе кажется, что они забываются и это их смерть? Нет. Хочу тебя заверить, что ты ошибаешься. Воспоминания остаются в тебе, в твоём окружении и будут жить после тебя…
***
Холод. Лютует буря северная у подножья гор Der Herbst. Холодный воздух обжигает изнутри лёгкие. Горло першит. Глаза щурятся от снежинок. Больно. Правая рука кое-как тащит за ремень старенькое ружьё. Форма то ли неприятно жмёт и натирает, то ли излишне просторно в ней. Белая солдатская плащ-палатка волочится следом за кровавым следом. Левой руке тепло. Хорошо. Она держится за внезапный источник тепла в районе рёбер. Как хорошо, что он появился… Ан-нет. В мозг молнией приходит мысль, что кровь должна циркулировать в теле, а не красить снег. И не обогревать руку. Сквозь чёрную пургу, еле волоча своими ногами, ты видишь пробивающийся огонь. Где-то недалеко светит пламя костра. Из пещеры. Воняет гарью. Стук сердца словно стук колёс поезда. Что такое поезд? И почему я слышу запах в этой буре? Не важно. Важно лишь одно. Жить. Жить. Двигаться, перебирая и вытаскивая ноги из белого снега. Я не хочу здесь остаться. Я слишком многое прошёл, чтобы вот так вот умереть… Я не имею право умирать! Я подошёл к краю пещеры. Кое-как перехватил ружьё. Старая револьверка. Хорошо держится в трясущихся руках. Шаг за шагом я подхожу, завожу ствол за угол и… — Не стреляй, bratzhe. Дай умереть без свинца… Склямское отребье схоже здесь обосновалось. Кое-как зайдя в пещеру, я увидел сильно бледного, как снег на улице, человека. Исхудавшего, истекающего кровью. Закутанного в бесформенные ткани, словно то было свито чьё-то гнездо. Похоже, это была девушка. По хрипящему голосу можно было догадаться. На проглядывающих участках кожи видно множество ран от клыков. Видимо, здесь снуёт опасный зверь. А я тут растёкся кровью и привожу тварь сюда, когда так ослаблен. В пещере, откуда нет другого выхода. SCHEIßE! Отец бы меня на месте прибил бы. И правильно бы сделал. Зубы заскрежетали. Вспоминая об отце, я как-то даже забыл о боли. Ярость заполонила моё нутро. Я смотрел на эту раненую девушку через прицел. Она склямка. Я знал склямов. Хитрые, подлые создания, что были посланы нам Испытанием. Всегда держат клинки для того, чтобы угостить ими наши спины. Возле неё горел костёр. Приятно манил меня. Как пальцу приятно было вдавливать понемногу в курок. Ещё чуть-чуть, и я буду в безопасности. Целься в голову… Молодая. Примерно моего возраста. Круглолицая. Высокий лоб, серебряная коса. Большие голубые глаза. Немного курносая. Небольшой желобок между носом и губами. Губы обветренные. Из них выходит пар вместе со злобным постукиваем зубов. И взгляд. Странный. Она узнала во мне северянина. Она узнала, что я собираюсь сделать. Она уже давно приняла смерть. Но не хочет умирать от пули. Хочет прожить ещё немного. Насладиться каждым судорожным дыханием. Каждым треском горящего мха и хвороста. Каждой секундой жизни. Говорят, что склямы больше всего боятся смерти и тем не менее больше всего её ищут. Странный этнос и дурная кровь. Но от этого не менее противен мне. — Чего не решаешься, Zmieklyar! Давай! Стреляй! У меня на той стороне есть кому встречать! А у тебя?! Кто тебя после смерти там ждёт?! НИКТО! Тяжёлое дыхание. Боль в боку резко подкосила меня. В глазах резко поплыло. Я сделал один шаг и чуть не упал лицом в каменистую землю подо мной. Благо умудрился использовать ружьё как опору. Она смотрела на это. Она знала, что я слаб. Скорее всего у неё есть какое-то оружие, которое она припрятала. Тогда… Тогда почему она не хочет его использовать? Почему не выстрелила в момент того, как я вошёл? Или почти упал? Похоже, ничего у неё нет. И она пришла здесь в действительности умереть. Или она ждёт подкрепления… Хотя какое тут подкрепление в этой глуши? — Похоже, склямка… — Вырвалось у меня само собой. — Я убью тебя потом… Я настолько устал, что уже всё равно. Вместо попыток решиться на ещё одно убийство, то лучше бы перевязался. Возможно, я встречу рассвет. Надо бы об этом заботиться. Как говорила один раз Канна — забота о живых куда важнее заботы о мёртвых. Тогда, казалось, что это очевидно и глупо повторять столь простые истины. Но сейчас эти слова приобрели другое значение. Более явственное. Нельзя сдаваться смерти. Мы отдадим ей свои жизни. Но не сегодня. Я присел, оставив ружьё подле себя. Начал раздеваться. Всё тело болит, и кололо его от холода и полученных увечий. Но нужно найти рану. Ага. Судя по всему, множество гематом, и я порезался об один из уступов, когда падал. Вроде бы не критично, зацепил область бедра и оголил рёбра. Кость, при этом, не зацепило. Это хорошо. Везучий я. Осталось главное — перевязаться и восстановиться. Денька хватит. Я крепкий и не такое терпел. Надо только позаботиться о себе. Достать бинты из кармана своей штурмсумки. Эти мотки ткани, промоченные целительным раствором, наверное, мне помогут. Или продлят мои мучения, что не столь важно. Судьба решит. Больно оборачивать их вокруг себя. Каждое движение отдавалось эхом неприятных ощущений, как слова и стоны в этой пещере. Слой за слоем они ещё туже давят на синяки. Но хотя бы кровь понемногу останавливается. Дышать трудно, не то что двигаться. Но надо надеть обратно на себя одежду. Руку в рукав, вторую также, шею в прорезь. Закрепить сзади поясом. В руке всё это время лежал небольшой оставшийся моток бинтов. Их нельзя держать после открытия, иначе потрескаются и будут вонять. Да и просто будут бесполезны. Лучше бросить их в огонь… — Ай, погоди! — Внезапно крикнула склямка, глядя на мой замах в сторону костра. — Можешь отдать оставшееся мне? Первой… Слугой-Дракона заклинаю! Молю! Я посмотрел на неё и на её протянутую руку. Разумное во мне кричало об опасности. О том, что ей нельзя верить. Что она погубит тебя. Но одновременно что-то внутри, глубоко внутри, просило довериться ей. Кого-то она мне напоминает. Кого-то, кто глубоко скрыт в моих воспоминаниях. Внутренности победили во мне, и я отдал оставшийся моток. Она с улыбкой приняла его и начала копошиться под своим гнездовьем. Похоже, это была одежда её отряда. Множество сюртуков, плащей и курток, сваленные на неё. Она там организовала внутри небольшое пространство, что позволило ей относительно легко и безопасно провести процедуру. Я за этим наблюдал какое-то время. Но решил, что огонь важнее. Поэтому подобрался чуть ближе к костру. Боже, как приятно пламя. Так хорошо… Я протягиваю руки, и они чувствуют это божественное прикосновение. Глаза наполняются слезами от дыма, но я не могу отвести их от этих танцующих язычков. Они такие красивые. Всепожирающие. Они дышат моим воздухом. Оно, Пламя, делится так же теплом, как и я. Но желает ли оно продолжать существовать? Имеет ли оно сознание? Есть ли у него переживания? Заботы? Или оно рождается, живёт и умирает в одном моменте? А если пламя делится, то оно одно или их несколько? Сколько вопросов порождает простой огонь. Я люблю постоянно задавать себе вопросы и находить на них ответы. Это у меня от мамы, как говорил отец. Мама… Когда я говорю это, пускай и про себя, то внутри становится так же тепло, как моим рукам. Она была красивой черноволосой северянкой из рода моего брата. Горделивой статуры и взгляда глаза с тяжёлым синим отливом. Но смотрели они так по-доброму и ласковому… Вспоминая маму руки поневоле сжимаются в кулаки после. Больно. Обжигающе больно. Я слишком долго над огнём продержал свои руки, и они недостаточным образом отогрелись, но чуть не получили ожог. — Спасибо, северянин. Не ожидала от вашего брата помощи нам. Склямка, видимо, закончила кое-как обматываться этим скудным остатком. Вряд ли это ей поможет, хотя… Посмотрим. Может, это как раз она выкарабкается, а я останусь тут. И хоть она вырвала меня из тёмного омута мыслей, но всё равно я не хочу общаться лишний раз с этим отребьем. Поэтому из моего рта вырвалось сухое: — Не за что. — Тебя-то как зовут? Видимо, теперь она хочет общаться со мной. — Оскар фон Сейка. — О, прям из клана. Ничего-о себе… Впервые вижу кровного северянина… — А тебя-то как звать? — А? Я Анна. Из Гайпика родом. Безродная, не то что вы, герр Оскар. Я промолчал. К чему паясничать? Видимо, она сама поняла это и захотела перевести тему. — Какими судьбами в этих краях? — Гнались за повстанцами из ближайшего северного города. Я упал c отвеса и отделился от моего отряда. — Кубарем падал, видимо, да? Больно пришлось? Я промолчал. Не вижу смысла отвечать на очевидные вопросы. — Что-то ты какой-то… Zhimny. Грустный, то бишь. Грузный… Потерял кого-то в битве с повстанцами? — Ещё не знаю. Один получил рану в плечо и отлёживается в городе. Остальной отряд наш побежал вслед. Нарвались на засаду. Меня прижали огнём, и я отпрыгнул в овраг. Тогда я думал. А как оказалось, там было прилично высоты… — Не лазил ты до этого по горам, видимо… — Лазил. Просто… Так получилось… Я дальше молчал. Как и она. Мы просто смотрели на пламя. Время казалось каким-то затянутым. И одновременно чертовски быстрым. Когда я закрывал глаза, то чувствовал, будто бы выпадаю из сознания. Вроде бы я только недавно зашёл в эту пещеру, а на улице уже ночь во всю. Но буря не прекращается. Даже наоборот. Усиливается. Анна, порой, тихо стонала и смотрела на свои полученные раны. Мне же было больно сделать даже какое-то движение. Поэтому сидел застывшим образом. У меня есть немного еды, но в рот даже кусок не лезет. — Слушай… Ты извини, что сказала, что тебя никто не ждёт… Там… Она внезапно как-то вспомнила эту фразу, что кинула в ярости. Я её как-то пропустил мимо ушей. Видимо, от подобной ереси я остаюсь как-то immunität, как бы сказал наш цирюльник. — Я северянин. Нас никто не ждёт по ту сторону смерти. — Как это? — Удивилась было она. — А что будет у вас после смерти? Вот что ты ждёшь? — Я? Очевидно — новую жизнь. Чем больше я праведно проживу — тем больше я смогу написать судьбу своей следующей жизни. И вернусь я. Очищенный. Такова действительность следующих пути Владыки-Уробороса… — От кого ты это услышал? — От ведуньи-повитухи в нашем клане. Она и нарекла меня Героем, что вернёт Божественное Начало миру… — И ты в это веришь? — Не важно, верю ли я в это или нет. Моя судьба написана до меня. Она случится так или иначе. Она на меня внимательно посмотрела. Её глаза несколько опустели. Похоже, она окончательно теряет сознание и скоро погибнет от полученных ран. Точнее, от кровопотери вследствие ран. Она пыталась вглядеться в меня, так как теряла из виду. Видимо, сильно плывёт в глазах. Может быть, я поэтому с ней так откровенен? — Ты вот говоришь, что у нас есть предписанная судьба… — Говорила она с улыбкой, посмотрев на потолок пещеры. Её глаза будто бы на секунду заискрились от ночного сияния чистого неба. Со звёздами. Или это просто язычки пламени так красиво отражаются в её голубых очах. — А мы в неё не верим. Мы не верим, что больше будем жить на этой земле. Нам, склямам, надо прожить жизнь достойно. Как воины или svyatlonozshey или вожди. Чтобы достойных потом забрали на небо! Где мы встретимся со своими почившими родичами да друзьями по ратной справе… — А недостойные? Тут она опустила голову. — Те, кто отойдут от Заветов, данным Пророку у Моря, те сгинут в забвении и больше не будут тревожить мир своим присутствием… — Тут она взяла себя за плечи и подобрала под себя ноги. Её голос стал тише, а глаза несколько стали слезиться… — А те, кто хотел прожить жизнь достойно, но не смог — будут жить в воспоминаниях других. И коль другие будут поступать достойно, то и они, вместе с ними, отправятся к Первому и Второй. Чтобы пировать с Пророками да ждать прихода Конца Времён или Великой Битвы… Коль она случится… — Я вижу, ты знаешь это за меня… И ты догадался насчёт меня… — Да. Я догадался. Она несколько потупила взгляд вниз, к костру. Смотрела в него с минуту. А потом зарылась в колени. — И как ты понимаешь… — За тебя скоро не будут помнить? Она начала мотать головой, не поднимая её с колен. — Все те, кто должны были помнить — их одежда на мне сейчас. Я проходила испытание на охотника вместе со своими родными и друзьями… И… И… Я не ожидала такого зверя. Монстра. Страшный, как сама смерть. Чёрный, как сама ночь. Свирепый, словно стая бешеных лютоволков… А его скрипучие песнопения до сих пор из головы не выходят… Я услышал всхлипы и вздохи. — Я хотела стать охотницей для Григория, для Дави, для Саллаха… Чтобы из охотницы стать воином! Встретить жизнь достойно, чтобы меня запомнили героем! Но в итоге я сгину и… Меня никто не будет помнить. — Я буду помнить. Анна из Гайпика. Я не знаю, почему это вылетело. Но, похоже, всхлипы несколько прекратились. Она посмотрела на меня ошарашенно. Её глаза красные. — Слушай… — Начала она, глядя в мои глаза. — Ты же потерял кровь? Я посмотрел на оставленный мною след. В боку что-то защемило… — Да. И что? — Давай я отдам остаток своей крови? Чтобы ты точно помнил меня и совершил своё «предназначение»? — Я… — Не, подумай сам! — Она достала свою целёхенькую руку из-под гнездовья и подняла рукав своего сюртука. — Ты пришёл раненый в эту пещеру и встретил меня! Возможно, тебя бы подстрелили в этом походе, и таким образом судьба уберегла тебя для твоего предназначения и послала меня! Чтобы я, отдав остаток своей жизни, спасла тебя для твоего «Божественного начала»! И обо мне будут помнить как о герое! Что пожертвовал жизнь ради… — Отказываюсь. — Почему?! — Потому что не хочу портить кровь об склямов. — Во мне закипала злость от её горячительного бреда. — Кровь это то немногое, что у меня осталось от моей семьи! И я не хочу её смешивать с кем-либо! Не в этой жизни! — Проклятый северянин! — Склямское отребье! Я НЕ ПРЕДАМ КРОВЬ КЛАНА! — Где твоя семья?! Где она, когда она так тебе нужна?! — ОНА МЕНЯ ИЗГНАЛА! Анна резко упала на свои же колени. Её тело столь же быстро обмякло и свалилось на пол боком. Резкое чувство тошноты накрыло меня. По коже вместе с дрожью и зудом потекли эти проклятые символы. Бинты начали источать кровь и какую-то чёрную жидкость. Проклятье Глаза начали болеть. Клянусь Уроборосом, что они почернели снова. Огонь. Огонь держался, хотя и на секунду чуть ли не потух, будто бы я и его напугал своей меткой. Юнона. Проклятая Юнона… Анна, хотя и была склямкой, но она была достойным человеком. Она хотела отдать жизнь другому человеку. Спасти его. Пусть и из корыстных побуждений, но всё же это благородный поступок — принять смерть быстрее ради другого. Благородный поступок, про который на севере много кто забыл… И случай Анны, и множество одежд на ней показали, что за неё также отдавали жизни… Может, не все склямы хуже северян… Уж точно лучше этой повитухи, этого гехаймрайта моего отца, этой ведуньи — Юноны. Которая никак не может умереть.Как только я стану новым Пророком, то я построю Новый Мир. Новый Мир без смерти. В котором и мёртвые, и живые, и нерождённые будут вместе. А пока — спи в забвении — Анна из Гайпика. И я тоже… Прилягу…
***
А вообще — имеет ли право смерть забирать у Жизни её последователей и дорогих мне людей?
Я чувствую какую-то отдачу… — Оскар… Оскар… Я открыл глаза. Нахожусь на опушке зимнего леса. Деревья покрыты инеем и свежим снегом. Освежающая погода на дворе. Боль внутри рёбер прошла, как и воспоминание о пещере и склямке этой, Анне. Теперь в руках словно воткнуто два штыря. Боль из острой перетекла в тупящую, и теперь она везде — в мышцах, суставах, жилах и костях. Я решил отвлечься на причину действа. Передо мной, в моих руках, окровавленный клинок. Обсидиановый. Напоминает меч островитян востока. Такой вид клинка они называют катаной. Что-то странное в ней есть… Она словно живая. Пробуждает во мне ворох страха, словно внутри гнездо птиц растормошилось в моём сердце. Когда я смотрю на капли крови, стекающие с острого куска породы, выточенного в идеальный клинок длиной в почти в три моих предплечья, ладони сами вжимаются в рукоятку. Перед глазами размыто. В центре лба и под правым ухом устойчивая боль. Передо мной на коленях человек. Его шея ждёт моего клинка. Я слышу его слёзные мольбы. Но я не могу их расслышать внутри. Они ничего не трогают во мне. Как и десяток до него. А есть ли я… — Оскар! Брат, что такое?.. Воспоминания прошли, моя истина ушла от меня, я своего не помню имени! Я не знаю времени, я не знаю причин! Я стою здесь и держу этот клинок! Пустое место без всякого света! Я чую морозный ветер! Остаётся лишь стоять и держать клинок! Единственное, что действительно я знаю, то остаётся — кровопролитие! Взмах вверх. Удар. Отдача уходит сначала по кистям, затем по предплечью, плечам и доходит до широчайших мышц спины. Глаза закрыл, чтобы не заляпались кровью. Или просто не видеть процесса. Когда я не вижу убийство, то, кажется, будто не я его совершил. Дыхание сбито. Меня отдёргивают за руку. Передо мной человек чуть старше моего. Так похож на меня и такой… Другой. Чёрные волосы. Глаза с тяжёлым синим отливом. — Брат, может, отдашь это дело кому-то другому. Казнь всегда сложна… — Поэтому отдают это дело таким ублюдкам, как мы! Так что не отдыхаем — у нас ещё человек пять или пятнадцать таких… Впереди показался юноша старше нашего, но в одной и той же форме. Белые волосы, красные глаза. В руках два ножа. С одного он слизывает кровь, тогда как второй подкидывает и ловит в такт моему дыханию. — Мы изгои, а не ублюдки, как ты, Лигер! Мы не насилуем девушек и не убиваем детей… — Конечно, не делаете этого, ведь оставляете это вы мне! Кишка тонка у тебя — выполнять работу нашего отряда до конца! — Жонглирующим клинком он указал на человека, стоящего рядом со мной, а другим решил почесать себе затылок. — За твоего братца не скажу. Он ублюдок похлеще меня будет. — Он слегка заискрился смехом. — Я впервые вижу истинного изгоя! Интересно, что тебя держит в жизни, проклятый?! И что привело тебя в это состояние?! Предал и убил родного человека или даже больше?! — Это не правда! Оскар, чего молчишь?! Я… Ублюдок… Это может быть действительно так, и коль говорит это человек, знающий толк в этом деле. Но… — У Оскара, в отличие от тебя, есть хотя бы какая-то цель существования, червяк! Показался голос сзади. Знакомый. Красивая девушка стоит в нашей форме прямо позади меня. Кое-как улавливаю её образ. Красивая островитянка возраста чуть старше нашего. Округлые чуть раскосые глаза, тонкие губы и нос и чёрные, как смола, волосы с красными глазами плавающих в чёрном стекловидном теле. Те участки кожи, которые не закрыты одеждой, покрыты маленькими чёрными язвочками и фурункулами. Юнона. При этом слове закипает моментально и усталость от проделанной работы. Хочется ещё. Хочется сделать ещё одну работу. Зубы болят от того, как я сжал их. Но… В момент отпускает. Будто бы не время. Будто бы я не знаю чего-то ещё, чтобы злиться на неё… А тем временем «ублюдок» лишь фыркнул и ушёл обратно в глубину леса, откуда и пришёл. В сторону крик и мольб. Тонких, пронзающих мой слух словно леской по телу, многоголосых и почти неузнаваемых просьб о помощи. А мне не у кого тут просить помощи. Я не убираю клинок. Я знаю, что мне остаётся делать, и я знаю — почему я это делаю. — Я доделаю работу вместе с Лигером. Нуми, Юнона — отведите Самюэля, Сана, Гертруду и Канну обратно в лагерь и передайте эмиссару из Революционной армии отчёт. Скажите, что мы сделали своё дело и что завтра готовы к бою. Желательно лично Каине. Хорошо?.. — Хорошо… Нуми даже не стал спорить. Уже привык к моей упёртости. Как никак полжизни вместе. Я провёл эту пару взглядом и снова уставился на катану. Обсидиановый клинок напитывался какой-то энергией с поверженного тела и начал требовать ещё. Такая сильная жажда крови… Но именно она позволяет мне жить. Надо закончить дело, чтобы другим было легче…За что такие страдания моей крови? За что мы проливаем кровь друг друга? Под моим клинком был ещё один северянин. Голубовласый, в повязках города Hügelburg. И мы должны убивать ради нашего короля и его принца, что продал душу этим проклятым революционерам…
***
И я должен ради «их» Революции проливать ту кровь, что в пору мне семьёй быть. Кланом. Север — это моя кровь! И я должен очистить её от тех, кто считает иначе! Я слышу карканье! Скрипучее карканье множеств воронов, что выходит в какое-то жуткое… Песнопение… Хочется закрыть глаза и…
Открыл глаза мне взрыв близ меня. Прилетело чем-то… Чем-то. Эхо и вибрация, а также частички морелиона остались на мне мелкой крошкой. Нет времени думать, надо двигаться. Чёрные закоулки, ночь, каменные стены, ветер, плечо товарища рядом. Со всех окон по улицам ведётся стрельба. Там, где не идёт стрельба — уже идёт резня. Смешались повстанцы Пути Возмездия из Hügelburg-а, АРКетов и местные жители. На всех, на ком нет повязки на твоей руке — ждёт смерть на улице. Хотя он ходит и собирает в свою пасть вообще всех. — Сраные фанатики с их… Фанатичным упорством! Мы в са~амой сраке дерьма! Прям по локоть… — Тебя удивляет? Меня бы удивило, если бы наш отряд отдыхал во время атаки… — Если мы ещё раз окажемся в подобной ситуации, то, клянусь, я лучше застрелюсь… Нуми точно подметил ситуацию. Находиться в закоулке в центре города, считай, почти в самом тылу противника, не имея возможности получить в ближайший час подмоги или отойти — да, этим наш отряд и славился. Не менее точно Самюэль дальше развил мысль насчёт нас. Изгоев, коими мы и являемся все тут, никто не щадил. Пустить на подготовленные рубежи обороны противника без особых припасов? Скажите «danke», что у вас есть отсыревшие патроны и ржавые пушки, иначе в следующий раз оставим и без них. Пойдёте с одним ножом штурмовать, как у вас было заведено до АРК. Так что вечное нытьё Санны тут не то чтобы удивляло, а даже несколько подстёгивало интерес двигаться дальше, навстречу новой жизни — лишь бы не слушать эти панические и обречённые вздохи и этот осточертевший бубнёж. — Пгхофёмся! Шам тальше их штап! Сайдём и закончим! — Боже-гоже-Дракоже, Гера, может, ты сначала сказала бы свой план, а потом ты бы всунула клинок в зубы?! Я понимаю, традиции отряда, но всё же! Боже-Уроборос… — Ша ди ты! — Легче сказать, чем сделать. Прорваться в штаб через три укреплённых участка и вычистить там всех… Задашь чего попроще? — Шдать смерти сдесь! — Вариант дерьмовый, но я согласен с Гертрудой. — Включился в разговор Юноны и Гертруды Нуми. Он всегда старался быть голосом рассудка средь нашего отряда. Особенно когда дело касалось этих двоих. — Ждать своих долго, и неизвестно, дождёмся ли. Сейчас они прицелятся и уже будут попадать нас своими ядрами. Я решил внести в план ясность. — Разделяемся на две группы. Первая подавляет позицию, пока вторая передвигается к следующему переулку. Там они должны зачистить и подготовиться вести прикрытие для второй группы. А Санн решил подметить. — Похоже на самоубийство… — Само наше существование в армии, Санн, это способ найти смерть по вкусу! — Ну всё, появился снова из ниоткуда Лигер. Снова его азартная улыбка во все зубы сразу дала знать, что он согласен с планом. — И мне по нраву больше умереть в бою, чем от паршивой еды или от того, что наш отряд заставят спать на полу! И у меня спина уже стала колом! — Когда Лигер превратился на Санна? — Тавно! — А когда вы начали соглашаться друг с другом? — И только насчёт моей персоны?! Между Юноной и Гертруды даже появилось некое взаимопонимание на фоне грохота стоящего посреди поля боя. Самюэль и Лигер только этому дивились. А тем временем остальные готовы были к прорыву. В том числе и я. Я выхожу на мощёную дорогу. Спешно перешагиваю остатки баррикад и останки повстанцев. Пули свистом проходят около моего уха. Слышу ругательства в нашу сторону. Потом наши начали отстреливаться, чтобы мы могли сконцентрироваться на прорыве. Забегаем в ближайший переулок. Нас уже тут встречают. Со страха я сворачиваю в ближайший дом в полуоткрытую дверь. Что-то странное оттуда тянет. Непрятный тягучий сквозняк. И только в конце я увидел…Оно стояло ко мне полуоборотом. Трое красных глаз были насажены на чёрное вязкое ничто. Словно смольные болота оно меня тянуло туда. Уши заполоняли скрипучие мелодичные крики тех, кого я погубил. Мои руки покрывались перьями. Сначала чёрными, затем белыми и затем красными. Выстрелы, крики, ругань — всё слилось в мелодичную нежную акапеллу. Пения прекратились когда вязкое ничто заполонило мои уши. Залило моё естество. Я растворяюсь в нём словно таблетка кальцидонида. Я снова ничего не могу сделать как…
***
Я открываю дверь и вижу морозную арктическую пустыню. Солнце сверху, под низом белые поля и холмы с острыми скалами. Я в ней есть сейчас — пустое место. Ветер, несущий снежинки да перья. И есть я в ней тогда — маленький ребёнок, видящий, как собственную матерь рубит отец. Нещадно. Болюче. Наносит удар за ударом своим тесаком. Вседозволено и нещадно.Мою маму. Мою дорогую, родную маму! Во мне течёт кровь моя! Она такая же тёплая, как и пламя! Её глаза всё такие тяжелые, но такие красивые! Синий отлив тускнеет. Становится голубым.
Мой отец, Вальтер, был вождём клана. Главным средь нашего охотничьего кочевого клана. Моей вотчины, родины тела, души и крови. Я рождён из союза клана Партаса и Сейки. И представительница последней, моя мама… Лежит мёртвой посреди ледяной пустоши. Её тело растащено зверьём и погибла она как бы от него. Но мне было обидно не за неё. Сколько за то, что мой отец, Вальтер, нарушил закон. И заставил нарушить его меня. Этот голубовласый урод всегда попирал законом нашего клана потому что был сильнейшим в нашем клане и только по этому незаконно занял пост вождя убив предыдущего. Это недопустимо! Так ещё и убил члена нашего клана — мою маму! Такого не должно было повториться. Его бредовые слова были выжжены в мою голову словно трасер от пули или струя из огнемёта. Я стал маниакально желать их опровергнуть. — Запомни, сынок — сильнейший вершит над законом, потому что закон пишеться под сильнейшего. И если ему что-то не нравиться — то он меняет его под себя. Полюбишь кого-то, кроме мамы, то поймёшь. И у меня представился этот шанс. Представился шанс опровергнуть его слова. Он убил мою матерь, потому что у девушки, что он искренне любил появился ребёнок. И Аярами была прекрасной мачехой и я, отчасти, понимал своего отца в том, что он свершил. Я искренне не хотел делать дальнейшее. Но мне надо было доказать его неправоту. После рождения маленькой дочки Вальтера и Аярами — последняя заболела жуткой горячкой. Болезнью, что заставила её кровь становиться всё более и более прозрачней. И болела так сорок четыре дня. Хотя уже на пятый день должна была пойти в ход традиция нашего клана избавляться от больных. Чтобы они свою хворь, свою слабость не перенесла на других. И все в моём клане решили поддержать меня в том, чтобы осуществить предначертанное. Мой клан был ЗА то, чтобы я это сделал. Чтобы я убил Аярами. Собственными руками. Потому что только я мог заходить в родительские покои. Наравне с отцом и со старой повитухой Юноной, которая её «лечила». Которая уговаривала меня убить её дочку, мою единокровную сестру. Я вхожу в тёмные покои. Покрытые вязким мраком. Я вижу как Аярами держит мою сестру у себя на руках, пока та пьёт её молоко. Она меня не замечает. Скорее всего она знает зачем я здесь. Обсидиановый кинжал в моих ещё детских руках держится неуверенно. Трясётся в судороге от того как я его сжал. В горле непонятный ком, а по щекам что-то тёплое катиться. Аккуратный вертикальный надрез под ухом. От раковины до ключицы. Шепчут уста последние слова. Струйка крови катиться прямо на темечко моей сестры. По предсказанием повитухи — она погубит наш клан. Убьёт последнего его представителя. Дитя монстра и невеста всего демонического. Она не должна была начать существовать. Не должна была рождаться. Пока что маленькая, беззащитная, слабая…Эсдес из клана Партас
Я хотел проделать ровно то же над ней. Безболезненное исполнение воли моего клана. Довершить дело, исполнить традицию. Но… Рука даже не поднялась. Просто окровавленный клинок прижался плотно к моему бедру и я смотрел как с умиротворённым видом умирает моя мачеха. Она была прекрасной молодой девушкой и, наверное, была бы прекрасной матерью для Эсдес. Она была бы той, что подарила бы Божественное Эсдес. Не я, а она. Любовь отца и всей его жизни. И я её забрал.У отца не хватило силы забрать мою жизнь. Он был в ярости, но не смог убить меня. Слабак. Где твоя хвалённая сила была тогда?!
Он решил вынести меня на суд перед кланом. И никто передо мной не заступился. Все те лица, что уговаривали меня сделать это. Все эти охотники, ремесленники, собиратели и прочий пугливый сброд смотрели на меня с наигранным осуждением. Никто не посмел возразить отцу. И тот решил изгнать меня из клана. Приказал Юноне наложить на меня метку Изгоя. После чего я ушёл из клана с чем был — с одним обсидиановым ножом. На котором была запёкшаяся кровь моей мачехи. Матери моей единокровной сестры. Метка. Большую часть времени она невидима, но она чувствуется всеми остальными. Очень болезненно. Осуждающие взгляды клана и ненависть моего отца впились в меня. Создали ауру и барьер вокруг меня. Ауру презрения, мерзости и брезгливости ко мне. Ауру страха. Но они не понимали, что Юнона готовила мне… Клан превратился в толпу. Безликую волну, ведомую неведомым демоном моих воспоминаний. Все они покрылись перьями и смрадом мрака и тьмы. Глазами. Множество очей ворона глядело на меня с осуждением, глумом и сожалением. Три ока, три тройки глаз и все желали лишь одного — чтобы я взял контроль над ним. Над ними. Над всеми. Над этой проклятой силой. Проклятый Бог отчуждённых, забытых и невинно осуждённых. Он меня выбрал как своего Пророка. Как того, что освободит его из заточения. Великий Бог-Дракон Уроборос, что решил даровать мне судьбу. Судьбу героя! Слабым и обессиленным я дошёл до дома моей матери. Они меня приняли только по настоятельству сестры матери и её сына, моего двоюродного брата. Все года в семьи Сейка, в семьи матери пролетели быстро. Хотя меня принял как по настоящему родного только Нуми. Приглядывал и учил, как старший брат и должен был делать. На его примере я научился, что вот так следует обращаться с теми, в ком течёт твоя кровь. Что надо защищать слабых будучи сильным. И когда началась война я решил, что герою следует на неё идти. Чтобы отстоять честь клана Сейки вместе с АРК. Чтобы вернуть порядок и процветания в эти земли. В мои земли! Война была Адом. Она зарубцевала моё тело и мою душу. Ежедневные смерти, страх, ужас. Словно война — моя метка Изгоя на нашей земле, только наложенная всеми людьми Севера. Хотя, настолько ужасная вещь эта война была, то и насколько прекрасные вещи она может иногда дарить. Я и не знал, что тогда повстречаю прекрасных людей. Хоть они и были, как и я, изгоями — но при этом о каждом можно будет вспомнить что-то прекрасное. Они мне были братьями и сёстрами не по крови, но по духу. Искреннему желанию сделать Север единым и сделать его домом для наших людей. Основной костяк нашего отряда, наш хребет, все они: Гертруда, Санна, Лигер, Самюэля, Канну — были чудесными людьми. Но в конце… Тьма перестала быть прозрачной. Из мрака появился я. Монстр снова вернул меня в клан. Вокруг меня толпа, бывшая моим кланом и домом Сейки, вся эта война в целом превращается в тела моих сослуживцев. Перетекает в сосуды трупов тех, кем я дорожил. Кого хочу я вернуть снова в строй. Волны мрака гибки и текучи как дым моей сигареты. Кровавые подтёки формируются в шар, что я держу в моей руке. На ощупь он упругий и крайне холодный, но стоит вдавить пальцы сильнее так острым камнем режет мне пальцы. Я, покрытый чёрным мраком, стою посреди белого ничто и держу этот красный шар. Вижу в нём судьбу моих сослуживцев. Гертруда погибла при том штурме от дурной пули. Санну зарезали в плену. Лигер сгорел. Самюэль отдал свою жизнь за нас с Юноной и Нуми. Канна повесилась на собственном ремне после смерти Самюэля.Каждый раз вспоминая их — моё сердце бралось болью. Покрывалось ранами, что тьма услужливо латала. Я не мог умереть. У меня нет на это права. У меня забрали это право.
Далее шар показывает мне всё то, что со мной случилось. Нуми получил ранение из-за моей глупости. Хотя я просил его не лезть тогда. Что я сам попробую спасти Каина из той передряги. Но он решил меня не оставлять. В итоге отравленный газ проел ему глаза из-за чего у него почти пропало зрение. Его синие глаза также помутнели как у моей мамы. Поблекли. После победы АРК ситуация на севере только стала ухудшаться. Кланы и племена стали истребляться, привычный уклад рушиться у нас на глазах. Из-за прошедшей войны это чувствовалось куда явственнее. Голод, холод, беззаконие, неуверенность в завтрашнем дне и страх заставлял меня усомниться в праведности моих действий. Смотря на то, как мой этнос, моя северная кровь начала самоедствовать и постепенно уничтожаться суррогатом веры в «свободное будущее», то мы с братом решились на страшное. Сама судьба сподвигла нас с Нуми сделать это. Мы решили исправить нашу ошибку. Мы совершили переворот. Не сразу, конечно, и даже несколько спонтанно для нас самих. Бело-красная форма сменилась чёрной-белой. Революционное королевство Севера и Архипелага было крайне неустойчивым формированием и мы быстро нашли сторонников. Как и в политическом плане, так и военных. С меня было силовое крыло, с Нуми — идеологическая сторона. Он — дворянин-ветеран, что пошёл вместе с братом в отряд Изгоев, которых АРКеты посылали на смерть. Я же — человек внушающий страх и знающий это. Я научился контролировать страх, источаемый мной. Тую злую силу, тую метку что должна была меня погубить. Я сделал её силой подчинения. Я научился внушать людям страх неподчинения. Что если они ослушаются меня то умрут на месте. Так и было, в общем-то, хотя и забирало чертовски много сил. Нуми фон Сейка умел говорить то, что люди хотели слышать и внушать то, что он хотел чтобы люди делали. Речи о несправедливости, о надобности изменений и возвращения к старому порядку (к старой вере также), о предательстве со стороны Революционной Армии и Бывшего короля да сомнения в системе королевств в принципе. Выступления на площади, возле раздач пайков, в домах для больных, возле дома правительства, в домах рабочих, в церквях, на заводах и гильдейских местах. Разве что в пивных не выступали. Кажется, что я помню всё и ничего из того, что мы тогда говорили с братом. Знаю одно — за всем этим следил пристально Уроборос в лице Юноны. Начали мы с тюрем, где сидели солдаты кланов — представители предыдущего режима с которым мы боролись. Также сидели наши солдаты, что отказались сотрудничать с Революционной армией. Редко там сидели бандиты (потому что политические оппоненты опаснее для режима, нежели бандиты), но и те, что сидели, чаще всего присоединялись к нам и сражались с ещё большей яростью. Как пример — Мария. В последствии фон Кейнхёрст. Далее армия. Впрочем, там было всё на удивление просто. Местные эмиссары были застигнуты врасплох одним подрывом их корабля. И порта с ними. И их комитета. А дальше всё посыпалось самим. Дворец Революционного Королевства был взят только моим отрядом. Дальше пришлось взять под контроль остальные территории государства. Когда у тебя бедное, измученное и аморфное население, перестающее верить чему либо, то надо удаваться к действиям. Чтобы показать простому люду «эффективность» своего правительства. Остатки АРКетов остались даже без остатков их тел. Кланы пошли под нож и заменялись племенами (нелояльных глав меняли на лояльных и переформатировали под нашу нужду). Для этого требовалось — рубить. Много взмахов этим проклятым клинком, выкованным с того кинжала, что я убил свою мачеху. Я чувствовал, как поглощал их кровь и души, чтобы жить. Чем чаще я использовал силы страха, тем быстрее оно меня убивало. И только мой проклятый клинок давал мне жить забирая силы у других. Конечно приходилось идти на сделку с Империей и Западными королевствами. Одной из сделок была защита их населения от репрессий и чисток. Взамен они обеспечивали нас провизией и припасами. На склямов и на восточников не распространялось. Цифры при правительстве Нуми достигали до сотни людей в день в первый год. После чего пошли и те территории, которые следовало вернуть под контроль. Они решили отколоться после начала войны. Одной из которых был мой клан. Моя вотчина. Клан Партас. Когда мой отец только завидел меня — он даже не думал выслушивать меня. Сразу повёл клан на меня. Сражение длилось почти весь день, но мои солдаты и я сам сразили их. А чтобы убить моего отца потребовалось отдать на растерзание моему отцу почти одну десятую той Манипулы легионеров, что я вёл за собой. Мы ушли с третью войск. Я был ранен и утомлён, но до меня донёсся этот крик, когда мы ушли с Марией за холм. — Отец! Я был уверен, что это была Эсдес. Хотя ни разу не слышал её голос.***
Шар разбился в моих руках и оказался грудой медальонов моего клана. Чёрно-белые кресты с заострёнными краями. Они повисли у меня в руках. Это была моя точка невозврата. Я знал, что сделал что-то не так. После случившегося я решил уйти из правительства возглавляемых Юноной и Нуми, чтобы путешествовать. Найти способы отомстить этим гнусным Революционерам, фанатичным Западными лже-пророками, проклятым склямам и уродской Империи. Всех их я собирался уничтожить. За то, что они сделали с Севером. За устроенную войну, за всю ту боль моей земли! За то, что они вынудили сделать меня это. Потому что я чувствовал, что что-то или кто-то следит за нами. Кто-то собирается нас всех пожать и уничтожить в своей пасти. Эта идея меня не оставляла. Я был болен ею! Я искал людей, что смогли бы даровать мне победу. Нейл и Доротея с их научными разработками и не совсем «этичными» исследовательскими методами из погрязшего в «неправильной» веры. Часть отколовшейся инквизиции с Западных королевств, которые уверовали в Уробороса. «Новые Революционеры» из Архипелага, которые хотели «Нового Божественного Порядка», как и я. Даже Шура, сын Премьера, и Челси из наёмничьего отряда Меры решили мне помочь в этом деле. К последней я до сих пор питаю тёплые чувства. Это был некий резонанс. Можно даже сказать — любовь с первого взгляда. Желания изменить всё вокруг нас было столь сильным, что мы не смотрели то, как мы это собираемся это сделать. Как я думал тогда. В ней всё же осталось человеческое. И она пыталась сохранить это во мне. Но потом…Я вернулся обратно в СССП. Союз Свободных Северных Племён. Чтобы закончить свою судьбу героя.
Нуми меня пытался остановить. Как я думал — Юнона запудрила ему мозги. Только потом я узнал, что он был ведомым Челси. Они хотели остановить меня от моей затеи. Слиться с неизвестной силой. Стать Пророком восставшего Бога-Дракона под именем Уроборос. Это был единственный выход для того, чтобы я смог остановить надвигающуюся катастрофу. Которую я чувствовал, что она приближалась. Некий шторм, некая буря во мне вилась в моём сердце когда я думал о ней. Словно кто-то заложил во мне эту мысль или я сам убедил себя в ней. Но Юнона всё вовремя подстроила. Она подговорила Марию помочь мне и она в нужный момент предала Нуми. Всё произошло так быстро и легко, что я осознал всё только когда у меня была в руках цепь, а на том конце цепи — ошейник, перевешенный через горизонтальную балку крыши. И в этом ошейнике задыхается мой брат. Моля о пощаде и просит всё объяснить… Я не наслаждался этим. Ничуть. Я просто не понимал что творю из-за злости. Какое-то странное чувство заполонило моё естество мраком. Такое ощущение, что моё сердце окончательно остановилось. Из-за чего я стал слеп почти ко всему. И не понимал, что мной играют как марионеткой. То Юнона, то Челси.Далее война с Империей, которая обернулась войной со всем миром. Последняя попытка уговорить Эсдес встать на мою сторону и провальная. Я чуть не погиб. Точнее я погиб и меня вновь «спасла» Юнона. И теперь я вынужден был это сделать. Отчаяние поглотило меня и подливала масло в огонь моя паранойя. Я не выдержал.
***
Моей последней надеждой была Эсдес. Моя сестра. Я хотел, чтобы она встала рядом со мной. Чтобы она смогла дать мне то человеческое, чтобы я смог быть более аккуратным. Чтобы я мог развидеть это всё, чтобы развеять мрак Божественного света! Чтобы я смог жить полноценно! Но она потеряла человеческое. Как я думал тогда — она встала на другой край того моста, где я стоял. Она превратилась в демона — ведомым своим первичным желанием. Кровожадность, садизм, эгоцентризм, себялюбие, гедонизм и отсутствие искренних чувств к окружающим. Но я всё равно желал спастись. Желал доказать, что я был прав!***
Твоя могила зарастёт. Забытые воспоминания становятся сухой землёй вокруг неё. Из этой земли вырастают чудесные цветы страхов, из них плоды кошмаров. Но в отражении кошмаров можно увидеть себя. Даже если воспоминания и кошмары не принадлежат тебе.
***
— Извини, Эсдес… Эсши внезапно открыла глаза после этих слов. Вот чего-чего, а под утро такое услышать было неожиданно. Не то чтобы Тацуми не мямлил во сне. Мямлил и постоянно. Только раньше было невозможно, даже музыкальным слухом, разобрать, что он там говорил. Ибо неразборчиво и тихо. Но сейчас отчётливо можно было услышать извинения перед Эсдес. Вряд ли он говорит про какую-то неизвестную деваху из её поколения. За что он там извиняется? Что ему там сниться? Что он такое читал перед сном? — Так… — Тихо сказала она, потягиваясь. В сон не особо клонило. — Надо бы встать и умыться. Поезд всё также стучит колёсами. Всё также нёсся хвойными лесами и горами. Всё также тихи были коридоры между, как бы сказали в западных королевствах, «купе». Остановки ещё полтора часа не будет. А курить охота. Свои закончились прошлой ночью. Да и сигарет у Тацуми больше нет. И стрельнуть не у кого. Беда. Но, тихим сапом, она смогла проникнуть в желанное место. Уборная была ухожена. Холодная вода освежила голову и слегка сняла ноющую боль в голове. Быстро оглядев себя она поняла, что слегка по-другому выглядеть стала, нежели когда уезжала из Столицы. То ли здоровее, то ли веселее, то ли свободнее. Не знает. Но изменилась она точно. Взгляд был более спокойнее. Менее суетлив. Блекло-красные глаза контрастировали с голубыми волосами и оставшимися розовыми близ кончиков. Какой-то странный груз упал с плеч и она выпрямилась. Что-то такое ждёт её в Столице, о чём она ещё не догадывается. Но пока она была в спокойствии. Могла быть чуточку собой. Она возвращается обратно в купе, а Тацуми продолжает мямлить что-то непонятное. Не обращая на это особого внимания она лезла в карманы своей сумки. Не знает для чего. Просто механическое действие когда ты думаешь о своём. Но всё же с кое-каким результатом. Умудрилась найти пачку леденцов на палочке. Вишнёвых. Такие шарообразные, в бумажной упаковке. Как они там умудрились попасть? Она же с детства их не ела! Но тайна была быстро раскрыта. На самом дне кармашка была найдена маленькая фотокарточка. Как на паспорт. А с ней записка.***
Здравствуй Эсши. Я знаю, что ты сейчас возвращаешься в Столицу и что ты снова забыла взять себе сигареты. Так как я не хочу, чтобы ты курила, то, я думаю, леденцы тебе больше подойдут. А, и ещё — желаю удачи в путешествии! Пожалуйста, будь аккуратнее и осмотрительней к своему попутчику.Твоя Аярами Аусфлюхте.
P.S. За Академию не волнуйся! Я заранее оформила отпуск так как знала, когда ты уедешь. Жду не дождусь твоё возвращение с твоим попутчиком!***
На фотокарточке был запечатлён молодой Тацуми Ла Аранеа со своим сбитым набекрень беретом крайне уставшего вида. Сзади него обвивались чьи-то длинные женские руки.