Грань

      Давно ставшая привычной обстановка рабочего кабинета сейчас казалась совершенно чужой. Я словно не осознавал окружающие меня предметы: книжные полки, бар, гладкую поверхность рабочего стола, на котором преувеличенно упорядоченно разложены досье, отчёты, планы. Недавний разговор с Джоном Ватсоном о моём брате сейчас потерял какой бы то ни было смысл.       Всё началось донельзя банально – с телефонного звонка.              Оперативно действовать – это была первая мысль, сформировавшаяся в моём мозгу в ту самую ночь, когда мне позвонил Джон Ватсон и срывающимся голосом доложил, что мой младший брат попал в беду.              Хладнокровно мыслить – это была чёткая установка, принятая, чтобы не терять лицо и самообладание и не срываться на посторонних.              Продолжать функционировать – это основная концепция, которой я придерживаюсь вот уже не первый день с момента, когда всё полетело в тартарары. И которая треснула, как стакан с замороженной водой.              Совершенно позабыв о потребности человеческого организма во сне, я держал под неусыпным контролем всё. Абсолютно всё. Группа учёных в Баскервиле получила срочное задание исследовать давно закрытый проект «Хаунд», но не с целью возобновить работу над улучшением его травмирующих мозг человека характеристик, а выяснить способы нейтрализации воздействия аэрозоля и лечения повреждений, полученных в результате агрессивного воздействия его концентрата на мозг.       Пока результаты были неутешительными. Да и что можно сделать за считанные дни? Даже при всех моих интеллектуальных способностях я едва ли смог бы за такой короткий срок обнаружить и проработать противоположную грань исследования. Проект «Хаунд» предназначался для стратегии атаки, и защита от него не предусматривалась – что оказалось крайне недальновидно, даже при том, что проект закрыли, не доведя работу над ним до конца. И ожидать, что несколько учёных смогут добиться необходимого результата с минимумом возможностей для тестирования и мизерными сроками, слишком самонадеянно.       Помимо деятельности в Баскервиле я взял под наблюдение и динамику, а точнее, её отсутствие, состояния Шерлока. В моих силах было многое: обеспечить моментальную транспортировку, госпиталь с несколькими уровнями безопасности, лучших специалистов, закрыть финансовый вопрос обследований – но я не мог решить главную, финальную проблему. И от собственного бессилия в этом вопросе становилось почти больно.       Сообщить мамуле о случившемся я не решился – не тогда, когда ещё слишком много неясностей. Она будет переживать – в любом случае, что бы ни было сказано – и её беспокойство скажется на моей работоспособности. А жертвовать своей способностью трезво и хладнокровно мыслить я не готов.       Даже хаос способен войти в колею. Держать себя в руках и решать по мере поступления те проблемы, которые в моих силах решить, – вот та линия поведения, что я избрал в попытке удержать остатки контроля.       И вот тогда раздался телефонный звонок.              Есть новости, которые подобны удару в солнечное сплетение. Они вышибают дух, нарушают концентрацию, перекрывают доступ кислорода и совершенно дезориентируют. И обрушиваются они именно в тот момент, когда самонадеянно решаешь, что смог стабилизировать ситуацию и теперь можешь разбираться с ней постепенно, тщательно, не упуская ни одной, даже самой незначительной детали. Каждый раз, когда подобное происходит, я невероятно близок к тому, чтобы поверить в судьбу и карму. Вселенная словно напоминает: «Ты не всевластен. Контроль – иллюзия. Всегда остаётся неучтённый фактор».       — Мамуля, почему ты не привила своему сыну ни капли терпения?.. – пробормотал я, смаргивая туманную пелену, застившую глаза. За стеклом автомобиля проносились здания, одно за другим, неумолимо приближая меня к стенам больницы, где я оставил Шерлока.       Самым постоянным – нерушимой константой – неучтённым фактором в моей жизни остаётся мой младший брат. Ему даже не нужно стараться, одним своим существованием, случайным интересом, извечным любопытством он умудряется спутать самые тщательно проработанные мои планы. Чего только стоит история с Ирен Адлер? Восемь секунд – и он раскрывает этой женщине план государственной важности. Лишь потому, что она оказалась достаточно умна, чтобы понимать, что мотивирует его. Похвала. Искреннее восхищение. Как был ребёнком, так и остался, братец.       Возможно, по этой же причине Шерлок так привязан к Джону Ватсону. До его появления лучше кого бы то ни было к Шерлоку относился инспектор Лестрейд – он признавал его способности, осаживал свою команду, когда те начинали плеваться ядом больше, чем обычно, — правда, не более того. Лестрейда Шерлок просто принимал и так же спокойно мог обойти его или говорить сквозь него.       А вот доктор Ватсон с самого начала неприкрыто выражал своё восхищение умственными способностями Шерлока – совершенно непривычная для того реакция, вызвавшая недоумение и определённо польстившая. И Джон Ватсон моментально стал лучшей заменой черепу на каминной полке, потому что череп при всей своей молчаливой внимательности не мог воздать Шерлоку должное и похвалить его за очередное раскрытое в рекордные сроки дело.       Сорваться в размышления о брате и его взаимоотношениях с окружающими людьми было просто, но проблему решить нисколько не помогало.       Это произошло снова – мой младший брат опять невовремя напомнил о себе и сделал это наихудшим из всех возможных сейчас способов – он очнулся.       Признаться честно, я не мог с уверенностью утверждать, кому из нас придётся тяжелее: Шерлоку – ведь его повреждения, если он окажется в силах их осознать, поставят крест на всём, что ему привычно; или мне – из-за того, что мне предстоит увидеть, как мой брат разрушается изнутри. И из-за понимания, что после этого я сам не останусь целым.       Каждый шаг по светлому коридору больницы отдавался эхом в ушах и болью в висках. В конце коридора слабо мерцала лампа – то гасла полностью, погружая его в полутьму, то вновь загоралась, как будто и не было неисправности. Ироничная усмешка изогнула мои губы: кто говорит о свете в конце туннеля? Есть лишь светлый коридор, в конце которого угасает лампа и ясность сознания, уступая место неопределённости.       — В настоящий момент можно с уверенностью утверждать только о нарушении внимания: ваш брат не может сосредоточиться на одном предмете более, чем на несколько минут, теряет нить повествования, легко отвлекается на посторонние факторы. Он не даёт развёрнутых ответов на вопросы, поэтому мы не можем точно определить степень повреждения высших когнитивных функций.       «Я не хочу этого видеть,» — успел подумать я, прежде чем распахнуть дверь в палату Шерлока: достаточно просторную комнату с нейтрально выкрашенными стенами и рядом мелочей, придающих помещению подобие уюта.       Уши мгновенно наполнил мерный звук прибора, считывающего сердцебиение Шерлока – спокойное, в пределах нормы. «Ты должен взглянуть на него». Подчинившись внутреннему голосу, я повернулся к кровати, на которой полусидел мой младший брат, увлечённо рассматривающий стены.       — Шерлок? – я сделал несколько шагов к нему.       Он перевёл взгляд на меня, и даже не будучи врачом, я понял, что реакция последовала на звук, а не на имя. Потому что светлые глаза смотрели на меня с лёгким любопытством, даже изучающе, в то время как я надеялся на привычную безучастность, лёгкий прищур, предваряющий язвительную реплику, типичный взгляд «ты идиот, брат, и сейчас я скажу об этом вслух». Ни тени узнавания.       В эту секунду я готов был трижды проклясть того писателя, который придумал злосчастную фразу: «Сердце пропустило удар». Пульс сбился, тревожно застучал в висках, а в груди возникло неприятное ощущение, будто что-то вызвало компрессию грудной клетки. Для того ли я столько лет отстранялся от эмоций, чтобы сейчас стоять в палате брата и бессильно осознавать, что он меня не узнаёт?..       — Он меня не узнаёт, — эхом повторил я болезненную мысль.       Доктор сделал пометку в медкарте.       — Это может быть связано с нарушением функции зрительного восприятия. Корректная работа данной функции позволяет нам узнавать лица родных и друзей или отличать одни предметы от других. Поговорите с ним. Возможно, он узнает ваш голос.       Мелко кивнув, я приблизился к кровати и опустился на стоящий возле неё табурет – Шерлок следил за моими движениями, не отрывая глаз. Это вновь полоснуло по сердцу – обычно он демонстративно отворачивался, перебирал струны скрипки или издевался над моим слухом, извлекая из неё звуки придавленной дверью кошки.       «Мне совершенно нечего сказать».       — Здравствуй, брат, — криво усмехнулся я. Извлекать из себя слова оказалось неимоверно сложно. – Я… Пожалуй, больше всего я хочу высказать тебе, что думаю по поводу твоей самодеятельности и вопиющей неосторожности…       Начавшаяся пылкая речь оказалась бесцеремонно прервана. Нарушенное внимание Шерлока привлёк зажим для моего галстука, и в следующую секунду я перехватывал на удивление резвую руку брата, потянувшегося к блестящему предмету.       — Нет уж, соблаговоли послушать меня хоть раз в жизни, — я поджал губы. – Раз уж представился случай, когда ты меня не перебьёшь… Что ты делаешь?       Я мягко отстранил руку Шерлока, снова попытавшегося схватить зажим. Судя по всему, моя реакция нисколько ему не мешала – едва ли он осознавал, что я ему говорю.       Доктор деликатно кашлянул:       — Важная функция лобных долей – контроль и управление поведением. Именно из этой части мозга поступает команда, препятствующая выполнению социально нежелательных действий, например, хватательного рефлекса или неблаговидного поведения по отношению к окружающим.       Я снова перехватил хрупкие пальцы брата.       — Он не останавливается.       — Это персеверация, — кивнул доктор. – Одна из форм нарушения работы лобных долей мозга. Это… скажем так, зацикленность больного на каком-либо действии. Она может проявляться как в речи – в виде повтора слова или фразы, так и в других действиях, например, в бесцельном перекладывании некого предмета с места на место.       — Или в чрезвычайном интересе к моему галстуку, — пробормотал я, удерживая ладонь Шерлока. Спустя минуты две он явно устал созерцать более недоступный зажим для галстука и вновь заскользил рассредоточенным взглядом по комнате.       Попытки поддерживать односторонний бессодержательный разговор затухали одна за другой. С каждой впустую сказанной в воздух фразой всё яснее становилось, что Шерлок упускает подавляющую часть услышанного. Даже если ссылаться на то, что он только очнулся – не могу заставить себя хотя бы просто подумать, что он пришёл в себя, потому что это не так – и что его состояние ещё стабилизируется, сейчас человек, сидящий передо мной, и близко не мой брат. Не по содержанию.       Трудно представить, что может произойти, если в какой-то момент он начнёт осознавать себя, уловит в памяти то, кем был, чем занимал свой разум. Ведь сейчас все его мысли – спутанный клубок из обрезков нитей разной длины и толщины. Потянешь за одну и только сильнее затянешь узлы других. Не имея возможности упорядочить свои воспоминания, ощущения, поступающую информацию, не умея различать людей и вещи… Что ж, я не преувеличивал, когда говорил Джону Ватсону, что в таком случае мой брат захочет, чтобы всё просто закончилось. Нет корректной работы мозга – нет привычного образа жизни, динамичного, наполненного красками и адреналином. Нет стимула познавать грани этого мира и дальше.       Должно быть, я действительно очень глубоко задумался. В лабиринтах своего разума я машинально отмечал повороты на пути от больницы к клубу «Диоген», ощущал под руками знакомый рельеф подлокотников кресла, прохладную глянцевую поверхность рабочего стола, чувствовал запах на страницах старых книг, наблюдал, как в ровном свете приглушённых ламп неспешно дрейфуют по кабинету пылинки, устало смотрел, как колеблется в такт дыханию поверхность уже остывшего чая.       Должно быть, я и вправду проделал этот путь по дорогам безупречно работающей памяти, оживляющей все виденные когда-либо картины, воскрешающей ощущения: цвета, вкусы, запахи, звуки.       Должно быть, я на самом деле хотел, чтобы это произошло. Чтобы я мог следовать привычному маршруту, внушающему: «Всё в порядке, всё точно так, как и должно быть». Всё по-прежнему, всё по плану и ничего не пошло криво, нет никакой ошибки. Чтобы можно было следовать распорядку, заведённому так давно, что нет и смысла задумываться, когда и почему это стало так.       Наверное, у каждого человека есть место где-то на задворках его сознания, где он может спрятаться от проблем, пережить самую острую стадию, а потом отдышаться, принять действительность и начать действовать, исправляя всё, что было нарушено. Я был уверен, что для меня это место – рабочий кабинет, где я могу почувствовать себя почти всевластным.       Но только что я осознал, что долгое время жил с этим заблуждением. Потому что тишина кабинета стала вдруг отталкивающей и отдающей запустением, и, защищаясь, мой разум привёл меня к камину, в котором весело потрескивает огонь, а на каминной полке лукаво смотрит на неожиданного гостя череп, прячущий за сомкнутыми челюстями почти полную пачку сигарет. И на кресле, ждущем своего хозяина, в мерцании пламени стоит, прислонённая к спинке, заботливо и со знанием дела настроенная скрипка, а смычок лежит рядом и приглашает извлечь им из натянутых струн мелодию, уже впитавшуюся в стены, изрядно подпорченные бессмысленной пальбой по нарисованной жёлтой краской улыбающейся рожице.       Островок покоя, отправная точка захватывающих приключений, дом самых невероятных, непонятных простому обывателю, совершенно невозможных гения и доктора, не сумевшего отпустить поля сражений, — квартира по адресу 221Б по Бейкер-стрит. Квартира, из которой обитатели срываются в любое время дня и ночи в любую точку страны и всегда – всегда – возвращаются.       Должно быть, именно это – то место, где я смогу пережить трудные времена, отдышаться, а затем принять действительность и исправить все огрехи, произошедшие по глупой случайности, нелепому повороту судьбы.       Должно быть так.       Однако, ощутив тепло огня в камине, я открыл глаза в погружённой в мягкий ночной полумрак палате, сидя возле кровати, на которой спал мой младший брат, доверчиво схватившийся за рукав моего пиджака. Бережно сжав хрупкие пальцы, я севшим голосом проговорил:       — О, Шерлок… Возвращайся, слышишь? Как бы ни запутался твой разум сейчас, ты всегда найдёшь дорогу домой. А там тебя будем ждать все мы… Джон, миссис Хадсон, инспектор Лестрейд… и я. Мы ждём тебя. Возвращайся к нам.       Ответом стал чуть слышный вздох и мягкая полуулыбка, осветившая открытое во сне лицо.