Пила: Игра продолжается

Кевина разбудил звук, похожий на писк будильника. Только за ним обычно не приходит столь резкая боль, как сейчас. Будто все тело прошило сотнями игл. А за этой болью новая — другая, не краткая и обжигающая, как вспышка, а постоянная. Не прерывающаяся и на долю секунды. В первую секунду разум отказался принимать реальность, но тело среагировало быстрее, попытавшись подняться. Правда боль от этого только усилилась, став обжигающе-резкой. По телу потекли щекочущие струи. Что, дьявол раздери, вообще творится? Руками он шевелить мог, а посему в первую секунду принялся бешено обшаривать тело, наткнувшись на что-то острое. Руку на уровень глаз поднял скорее рефлекторно, увидев, что на подушечках пальцев — указательного и безымянного — появилась кровь. Впрочем, боли, казалось, не было — по сравнению с той, что жгла торс, разрез на пальцах был пустяком. «Так и думал, что зря вляпываюсь» — докончить мысль и поразмышлять о том, во что же он зря вляпался, помешал включившийся телевизор. На экране появилась кукла с белым лицом и спиралями на щеках, уже знакомая Джейкобу и Лорен. — Здравствуй, Кевин, — заговорила жуткая игрушка, заставив мужчину внутренне сжаться: физически любое движение причиняло ему боль. — Ты был готов рисковать собой ради богатства, поставил себя в ловушку обстоятельств, которые не могли привести тебя к счастью и богатству. Так теперь освободись от этих обстоятельств, так же, как должен освободиться от цепей, сковывающих тебя. Цепи обмотаны колючей проволокой, которая крепко держится у тебя в коже, и вряд ли свобода дастся тебе безболезненно. Но если за десять минут ты не освободишься, железо под тобой начнет нагреваться. Думаю, лишиться пары кусочков кожи, чтобы освободиться, не так страшно, как зажариться живьем. Жить или умереть, Кевин, — решать тебе. А он уже один раз чуть было не решил, когда стоял ночью у перил моста, готовясь броситься в лениво текущую под мостом речку, на вид черную, но блестящую под неровным лунным светом. Он испугался безнадёжности, тяжести, давящей на череп, того, что умирать будет долго и страшно. На секунду инстинкт выживания возобладал. Лучше б тогда в воду. Мерзкое чувство кубометров жидкости, заливающейся в рот и в нос, давящей на глаза и ушные перепонки, когда заходишься беззвучным и бессильным кашлем — наверное, нечто менее страшное, чем то, в каких условиях сейчас он оказался. Умирать бы пришлось не так долго, наверное. А через несколько дней его раздувшийся синеватый труп выбросило бы к берегу. На секунду Кевину стало даже приятно это представлять. Нет, он не был танатофилом, из тех, которые ловят кайф, представляя свои похороны, то, как тело разлагается, безразличное ко всему, в обитом чёрным ящике. А родные плачут, пряча лица за кружевными платочками, утирают воспаленные красноватые глаза. Впрочем, к нему на похороны мало кто бы пришел. Так ему и надо. Так и надо тому, кто повинен в смерти нескольких человек. А ведь, чтобы быть виновным, не нужно самому стрелять или вонзать нож в плоть. Так считал Кевин. И чувство вины делало тело тяжелым, а разум заставляло пребывать в тягостном полузабытье. Будто это происходит не с ним. Время текло медленно, а он ждал — отчего-то верил, что это лишь попытка припугнуть, отчего-то не хотел ничего предпринимать. Но надо, иначе — раскаленный ад, только чертей с вилами не хватает. А это страшно. Страшно настолько, что рука сама тянется к цепи, обхватывает. И маленькие крючья пронзают кожу на ладони, которая под их воздействием лопается, словно переспелый помидор, выпуская наружу такую же томатно-алую кровь, вязкую и тёплую, медленно сползающую с цепей на обнажённый торс. Больно. Боль на секунду парализует. Но нужно действовать. Страх снова пришел, заставляя стараться выжить. Страх приходит всегда, страх вырывает суицидника из цепких лап смерти: известный факт — висельники-самоубийцы и те пытаются вдохнуть хоть капельку спасительного воздуха, расцарапывают себе горло в кровь до влажного алого мяса. Так и здесь — надо бороться, хоть будет больно, хоть будет страшно. Вырывать цепи приходится медленно, особенно учитывая, что пальцы его, перемазанные кровью, дрожат, а металл, ставший теплым от близости человеческого тела, норовит выскользнуть. Крюки выходят из плоти медленно, больно настолько, что продвинув крюк всего на несколько миллиметров, он бросает его, разжимает пальцы, дышит тяжело, прерывисто. Рука разжимается, заставляя цепь снова упасть на тело, а самого Кевина обессилено опустить конечность. Несколько секунд он собирается с силами, прислушиваясь к пульсации крови под такой внезапно нежной и хрупкой кожей. Надо попробовать одним резким движением. Мужчина обхватывает свободный конец цепи, не обращая внимания на то, что крови все больше и больше, и она уже мягкими вязкими ручейками стекает по запястью. Резко дернуть получается, но тут же приходит боль. Мужчина кричит, и крик сотнями игл протыкает ушные перепонки, вклинивается болью в голову. И все равно почти ничего не выходит. Он ждет снова, чувствуя, как утекает песок в часах жизни. Секунда, другая… Главное — собраться. Это не так трудно, как кажется. Песок в часах жизни будто сыплется тонкой струйкой на лицо, забивается в рот и нос, дышать становится труднее. И плевать, что на самом деле нет никакого песка, что это страх липкими пальцами обхватывает горло, забирается под кожу холодными когтями, сжимает сердце. Смотреть лучше куда угодно, но не на свое окровавленное тело. Так что Кевин просто утыкается взглядом в темноту. И поэтому боль кажется еще неожиданнее, еще сильнее, а крючья выходят с противным чавканьем из разверзающихся алых ран, похожих отчего-то то ли на тропические лианы, оплетающие его тело, то ли на реки, что текут в его плоти. Тоже тропические. Ибо так жарко может быть только в тропиках. Температура железного ложа под мужчиной повышается быстро: только что оно было слегка теплым будто прикосновение солнца, а теперь — яростный дикий жар, сжигающий кожу. Кажется, он чувствует, как кожа натягивается пузырями, которых только коснись — и выпустят с новой порцией боли желтовато-белую жидкость. А ведь нужно еще и суметь выбраться из цепей. Единственный акт гуманизма, который может предложить эта ловушка — быстрая смерть. Ибо человек в таком жаре может продержаться не так много, особенно, если перед этим ещё и потерял крови, из-за чего на тело накатывает вяжущая слабость, с которой не справиться даже адреналину. Так что когда ткань одежды Кевина загорается веселыми рыжими искрами, он уже ничего не ощущает, провалившись в спасительное забытье.

***

То, что Эленор просто фанатела от Крамера, не значило, что она мечтала оказаться в одной из его ловушек. Совсем не значило. Есть же люди, которые смотрят по ночам ужастики, прикалываются в компании, мол, они б не испугались поехать пятницей тринадцатого на Кристальное Озеро, или обклеивают комнату постерами с Фредди Крюгером. В этом нет ничего патологического в большинстве случаев. Им просто не хватает адреналина, и многие из этих фанов, оказавшись в реальной опасности, начали бы ценить свою жизнь и сделали ноги от объекта обожания. Эленор с удовольствием бы поступила так же. Но сперва надо было достать ключ от разрывателя челюсти и времени на то, чтобы восхищаться тем, что ловушка, в которую она попала, стала давно уже негласным символом Джона «Пилы» Крамера, не было. К счастью, в отличие от Аманды Янг, ей не пришлось искать ключ внутри трупа. Её ключ был в сейфе, а код от сейфа надо было найти за три минуты. Страшно, конечно, что разрыватель сработает, раскромсает ей череп, словно раздавит переспелый арбуз, но ей хотя бы не надо убивать кого-то, а потом жить с мыслями об этом, не надо раздирать влажные толстые кишки или причинять себе вред, срезая плоть или выкалывая глаза. Эленор досталось простое испытание. Будто подражателю льстит её внимание к образу Пилы. «Подражание — самая искренняя форма лести» — говорил Пила, как ей удалось узнать из одного досье. Вот и она тоже — подражает: собрала дома пару ловушек, но она бы никогда не решилась пустить их в дело. «Никогда,» — думает Эленор, набирая дрожащими пальцами первую цифру. Ещё две. А времени не так много. Кажется, в голове уже появились фантомные боли. Главное — сохранять спокойствие, её ведь так учили. Судмедэксперта не пугали ни трупы, которые доставались из кислоты или были погрызаны зверьём, ни маньяки, которых удалось поймать. В клетке даже зверь не страшен, в зоопарке львов детям показывают. Главное — не приближаться, главное, чтобы клетка выдержала. Сейчас в клетке она. А кто-то, конечно, не сам Пила, а один из бесконечного ряда подражателей, наблюдает холодным взглядом хищника. На секунду Эленор льстит мысль о том, что это может быть сам Крамер. И плевать, что он умер много лет назад. Хотя умирать даже от рук легенды — страшно, и ладошки противно потеют, когда она пытается подтянуться на руках, чтобы рассмотреть цифру. Подсказка маньяка намекала, что она там, в высоте, за толстой горячей трубой. Эленор не дотягивается. Наверно, придется обхватить руками трубу. Главное, не обращать внимания на то, что она может оказаться раскалённой. Да, так и есть, — думает Эленор, пытаясь удержаться на гладком обжигающем металле. Не упасть. Вверх. Ещё немного. Знала же, что ни одно испытание Пилы просто не даётся. Руки горят, хочется разжать их, и плевать, что падать довольно высоко. Но нет. Она должна ценить жизнь. Пусть гибель от этого капкана безболезненна почти — не успеешь, наверно, даже осознать, но это гибель. Конец, ничто, когда тело жрут черви, копошащиеся внутри, а тебе уже просто все равно. Потому что тебя нет. Эленор слишком много трупов видела, чтобы верить в загробную жизнь. Поэтому она подтягивается на руках, не обращая внимания на боль. Боль — просто реакция организма на волдыри, наполненные бледной сукровицей, на когда-то, кажется, вечность назад, ещё до работы, мягких ладонях. Теперь надо спускаться. Таймер тикает, отсчитывая секунды, и Эленор решает на свой страх и риск просто выпустить трубу. Падать, особенно ударяться затылком и спиной — больно — вышибает весь воздух и мысли. Перед глазами на секунду — черное и пустое. Возможно — её посмертие. Но и секунды ценны, думает женщина, вставая, убирает с глаз рыжую челку. Пряди липнут к мокрой от пота шее, а кофта прилипает к спине, но внешне женщина остаётся спокойна. Теперь надо искать третью цифру, и она спасётся. Так что Эленор просто обшаривает все камни, силясь найти какую-нибудь неровность. Цифру сверху подсвечивало пламенем свечи, цифру на наручниках было трудно не заметить при ближайшем рассмотрении. Если пленитель знает, что у Эленор не лучшее зрение и очки женщина носит не только для придания себе учёного вида, то должен и третью оставить на виду. Так, стоп, он ведь говорил. Судмедэксперт попыталась вспомнить цитату куклы дословно — в ловушках Пилы это важно. «Приветствую, Эленор,» — произнёс, когда она очнулась от разряда тока, Билли — механический помощник Пилы, точная копия которого, пусть и сделанная своими руками, имелась у неё в подвале. Может, даже подражатель похитил марионетку. Но это вряд ли — Эленор не первая из жертв загадочного убийцы, до неё были ещё несколько. И после, наверно, будут. Не все справляются и начинают ценить жизнь. Она справится. «Ты посвятила себя науке. Работать с мертвецами — не самое весёлое дело, но кто-то должен, верно? Даже если придётся помешаться на работе и забыть о близких.» Чёрт подери, она правда не могла присутствовать тогда на похоронах, хотя сама вскрывала и отца, и мать, и младшего брата, попавших в автокатастрофу. Работа у неё такая. Кто-то должен же! — Даже когда серийные убийцы становятся ближе друзей. Но я не убийца. Я дам тебе шанс переосмыслить всё. Дам загадку. Как работает разрыватель ты, несомненно, знаешь. Ключ от капкана в сейфе, и тебе нужно найти цифры кода от него. Одна — символ оков, вторая — пламя истины. Третья — сердце. Жить или умереть, Эленор, выбор за тобой. Теперь надо было найти то, что символизирует сердце. На секунду девушке подумалось, что ей может и правда придется вскрывать труп, искать ключ в его внутренностях. «Нет. Это вряд ли. Чтобы добраться до сердца нужно минут десять даже при огромной физической силе и достойных инструментах. Если, конечно, нет топора, чтобы просто разрубить кости. Но тогда ни о каком ключе не может быть речи. Эленор принялась бешено обшаривать стены, силясь найти выступ, как в кино про кладоискателей. Нет, ничего. А нет, вот, кажется! Подушечки пальцев в темноте стали невероятно чувствительными, и, даже не глядя, женщина поняла, что выступ имеет форму сердца. Надавила, и каменная глыба вошла внутрь, открывая последнюю цифру — пять. Девушка тут же побежала к сейфу и ввела дрожащими пальцами код. На секунду Эленор показалось, что она чувствует, как на её голову падают песчинки, будто она в огромных песочных часах, и само время отсчитывает секунды до гибели. Но нет, она жива, и код открыл допуск к пустому, на первый взгляд, сейфу. Женщина сунула в него руку, а где-то в глубине сознания промелькнуло, что после такого обычно из ловушек появляются лезвия или комнату наполняет ядовитый газ. Но ни того, ни другого не произошло, и вот уже судмедэксперт поворачивает ключ, чувствуя, что капкан на её голове раскрывается. Свобода! — подумала женщина, когда разрыватель упал к её ногам. В первую секунду она хотела просто оттолкнуть проклятую ловушку, но любопытство взяло верх, и спасённая принялась с интересом осматривать нечто. Легендарная ловушка оказалась — не больше не меньше — старым медвежьим капканом. Всё-таки простота конструкций Крамера напополам с их же смертоносностью поражала. Но времени играть с судьбой не было, ибо маньяк мог подумать, что женщина просто понапрасну растрачивает его дар, так что Эленор, проведя последний раз пальцами по тепловатому от соприкосновения с её кожей металлу, пошла в сторону открывшейся двери. Ощущение свободы будоражило, заставляя кровь быстрее бежать по венам, но Эленор чувствовала, что это ещё не конец, будто ощущала спиной взгляд маньяка.