You exist?

Каждый день был абсолютной копией предыдущего: ранний подъём, завтрак, процедуры, смены капельниц, посещение врачей, обед, ненавидимый мною тихий час, ужин и, наконец, свободное время до отбоя. Я, казалось, мог уже определить время, не глядя на часы, основываясь на том, что я сейчас делаю или чем занят. Если в палату зайдёт светленькая, очень милая на вид медсестра, буквально прижимая к груди список тех пациентов, что ей нужно обойти, то я без лишних слов поднимаюсь с кровати (спустя два дня я уже мог передвигаться самостоятельно) и следую за ней, в процедурную, из-за чего та смущённо кивает головой в благодарность. Если же это будет пожилая женщина в белом с голубой каемкой халате, со строгими лицевыми чертами и взглядом, больше похожим на хищный, то меня в тот же миг окутает её суховатый голос, требующий немедленно показаться в столовой. Столовую я люто не любил по двум причинам: во-первых, это большое скопление людей, которые разглядывают друг друга, пытаются найти единомышленников, расспрашивают о причинах пребывания в больнице, тем самым, стараясь хоть как-то украсить своё времяпрепровождение или по просту "убить время". Стоило другим попытаться заговорить со мной, я в тот же миг ощущал дикое раздражение оттого, что кто-то пытался ворваться в моё личное пространство. Проведя с Намджуном столько времени вне цивилизации, я позабыл о других, что могут быть заинтересованы во мне. Вероятно, мой вид говорит сам за себя, и чаще всего от меня тут же отстают, однако бывают и те персоны, которых приходится словесно посылать со своими добрыми намерениями. Во-вторых, в столовой было дико холодно. В верхней одежде заходить было запрещено, иначе та старушонка могла просто на просто вас загрызть, как, например, те лягушки-вампиры, взявшие нынче моду появляться у меня во снах. После того, как Юнги устроил некие переговоры с врачом, основываясь на моей эмоциональной нестабильности, тот запретил навещать меня как друзьям, так и матери. В начале мне это крайне не понравилось, что мне делать тут одному без какой-либо поддержки, да ещё и наедине с Мином каждый день? С ним нужно быть более осторожным, так что своё недовольство я высказал напрямую лечащему врачу, в ответ который, в прямом смысле, накрыл меня огромным количеством научных терминов, поставивших мой разум в большой и длительный ступор. А что я мог сказать, если даже не понимал значений этих слов? Поэтому пришлось о родственниках и друзьях забыть на неопределённое время и брать оборону с защитой самого себя в собственные руки. Итак, я сформировал план, обдумывая мельчайшие детали каждый вечер и проговаривая шепотом самому себе, будто боясь что-то забыть. Это план вовсе не о том, чтобы втереться в доверие врачам или потребовать встреч с близкими. Это был план побега. И человеческий мир, и мир Намджуна просто ужасны. Если ты не такой же, как все, то становишься в ту же секунду отбросом "своего" общества. Если задуматься, кто нам давал право устанавливать какие-то стереотипы и осуждать других?  Поэтому желание покинуть это здание было огромным, но довольно поспешным. Времени для размышления у меня было уйма, я старался замечать даже не важные на первый взгляд вещи. Например, то, что охранники сменялись в основном вечером. Первый, молодой, довольно огромный и широкоплечий, похоже, действительно отдавался работе, хмуро оглядывая всех пациентов, расположившись прямо у входа в коронной стойке солдата. Второй был уже ближе к пожилому возрасту и нередко засыпал на рабочем месте от усталости. Я как-то случайно подслушал разговор медсестер, когда те меняли мне капельницу, и узнал, что у того есть три взрослые дочери, которых необходимо воспитывать и которым необходимо уделять большое внимание. Поэтому в плане сменился один пункт: мне придётся прорываться через того самого амбала. Как бы я не хотел сбежать, во мне по-прежнему играют чувства, что и делают меня человеком. Если мне удастся сбежать в смену старика (а в этом я был на все сто уверен), то у него могут быть проблемы. Я ненавижу жалость, но сам проявляю её по отношению к другим. Я осознавал, что жизнь – вещь, с который играть не стоит. Пусть его дети спят спокойно. Опасность моего плана возросла буквально наполовину, поэтому на столько же увеличилась и моя осторожность - путешествия из палаты в комнату отдыха стали более частыми, что позволяло мне здраво оценивать ситуацию. - Что ты делаешь? - надо мной навис Юнги, перекрывая обзор на телевизор и на самого объекта моего исследования, собственно, охранника. Я недовольно приподнял взгляд, в тот же миг вспоминая о том, что неделя наказания Мина давно окончена и что его присутствие сейчас крайне неуместно. - Это я должен спрашивать, - фыркнул я, отводя взгляд в сторону и подперев голову рукой. Я не мог показывать сейчас свои настоящие эмоции, дабы не привлекать внимания к себе. Юнги сложил руки на талии, как-то странно скалясь, а потом прямиком и очень уверенно направился... К охраннику. Все душевное спокойствие, которое я пытался поддерживать, тут же разрушилось, моё лицо приняло потерянный вид, как будто у слепого котёнка. Я вскочил с места, выглядывая из-за угла и следя за тем, как Мин доброжелательно общается с охранником. Губа уже ноет и саднит оттого, что я безжалостно кусаю её. Было дикое желание что-нибудь кинуть в Юнги, ведь то, что мне пришлось пережить ради разработки моего же плана, не должно быть напрасным. Парень оборачивается на меня, подправляя свои волосы, а затем указал прямо на меня. Это конец. Он сдал меня. От нахлынувшего чувства разочарования даже в самом себе, я сжал больничную футболку на груди, будто задыхаясь. А через секунду побежал в свою палату, чуть не сбив несколько людей из мед персонала на своём пути. Юнги удивлённо проследил за моим силуэтом, попрощался с охранником, вежливо поклонившись, и последовал прямиком за мной. Я захлопнул дверь, подпирая её стулом, чтобы никто не смог зайти. Нужно бежать, пока есть шанс.