Счастливчик Марти

Натаниэль сидел на настоящей горе подушек и озирался по сторонам, навострив оленьи ушки. Его тонкие ноги были покрыты совершенно белой шерсткой, да и растрепанные кудряшки тоже были белыми, благодаря чему он напоминал невинную снежинку. Лишь черный ошейник с мерцающими магическими символами резко и контрастно выделялся на его бледном теле. Мальчик совершенно искренне, по-детски честно выражал эмоции на своем лице. Сейчас, например, там горело удивление, смешанное с восторгом и ожиданием самого главного момента в жизни. А также проступал страх перед этим самым моментом. Комната, большая светлая, увешанная зеркалами, в которых отражалось его совершенно нагое тельце, пугала до легкой дрожи, но он старался сидеть смирно, как подобает хорошему рабу, и не баловаться. Когда раздались шаги, а дверь отворилась, Нат весь вытянулся, распахнув огромные, синие глаза. Своего хозяина раньше он, конечно же, не видел, но всем сердечком мечтал служить ему с той секунды, как узнал, что принадлежит человеку. — Здравствуйте, господин, — выпалил фавн и соскочил на пол, цокнув копытцами, а потом сразу же прикрылся ладошками. По неведомой причине его привезли в дом хозяина голым, а одежду так и не выдали, хотя обещали. — Я не разрешал тебе разговаривать, — сухо ответил мужчина, дошагав до середины комнаты. — Простите, — Нат весь поник, понимая, что испортил самый важный момент в своей жизни, момент знакомства с хозяином, и виновато опустил ушки, украдкой разглядывая незнакомца. Мужчина оказался молодым, подтянутым и не очень красивым. Правда, белый шелковый сюртук, расшитый жемчугом, определенно добавлял ему привлекательности. Волосы золотые, глаза голубые ясные… и холодные, как морозное утро. На самом деле ничего выдающегося в нем не было, если не считать дорогой одежды, но юный фавн смотрел на своего первого господина, затаив дыхание, будто перед ним самое настоящее божество. — Животное, я не разрешал тебе говорить! — более отчетливо произнес хозяин и обжег паренька резкой и громкой пощечиной, от которой тот вскрикнул и сразу же заплакал… безмолвно. Пока Натаниэль рос в лавке работорговца, ему неустанно повторяли, что его господин будет его богом, правда, забыли сообщить, что бог может быть очень и очень злым… — Меня зовут Эрдиан Домрек, но обращаться ко мне можно только «хозяин». — Горящую от несправедливой пощечины мордашку фавна приподняли за подбородок. — Это понятно? Мальчонка приоткрыл ротик, дабы ответить, но, вспомнив, что говорить ему до сих пор не разрешали, молча закивал, встряхнув целой копной белоснежных кудряшек. — Хороший фавн. — Услышав легкую похвалу, Нат засиял, подобно маленькому солнышку, и вновь радостно навострил ушки. — Убери ладони, хочу тебя рассмотреть. — Ушки упали. Сперва маленький раб покраснел, словно помидор, а через мгновение предстал во всей нагой красе, вытянув руки по швам, немного дрожа при этом. — Очень хороший фавн, — мужчина внимательно разглядывал белую, лоснящуюся шерстку на тонких, изящных оленьих ножках и не менее внимательно — пушок на бедрах и животе, — теперь можешь говорить, фавн. — Меня зовут Н…Натаниэль. Я счастлив, что буду служить вам, хозяин Эрдиан Домрек, — сглотнув, произнес парнишка, робко взглянув на господина. — М…можно задать вопрос? — Да, но если он мне не понравится, то я накажу тебя… снова, — равнодушно ответил Эрдиан, упиваясь своей властью над беззащитным существом. — Хозяин Эрдиан Домрек, а у меня совсем-совсем не будет никакой одежды, да? Хотя бы… какой-нибудь тряпочки, которую не жалко. Мне стыдно… быть… голым. Только Нат произнес последнее слово, переминаясь с копытца на копытце, как мужчина безжалостно ударил его второй раз, да настолько сильно, что несчастный чуть не упал, а на его пухлых губах выступила кровь. — Животные не носят одежду, фавн. Тебе она все равно не понадобится ближайшие несколько лет. — Хозяин Эрдиан Домрек, — тихо залепетал мальчишка, инстинктивно пятясь назад, — я… я же не сделал ничего… плохого… зачем вы т…так? Господин поймал раба прямо за волосы и наклонился к его заплаканной мордашке, заглядывая в огромные, залитые отчаянием глаза: — Потому что могу. Потому что ты — моя собственность. И если ты меня разочаруешь, фавн, или мне надоешь, то я сразу же тебя продам. Или убью. Еще не решил. — Он отвечал все так же спокойно и размеренно, не переставая смаковать чужой страх и бессилие. Мир обреченного мальчика, который до этого не знал жестокости, рос в тепличных условиях и наивно верил тому, что его обязательно купит добрый и внимательный господин, рушился, рассыпался осколочками и растворялся в тумане. Оставался только черный необъятный ужас, поглощавший целиком до последнего волоска… — Х…хозяин, — запинаясь, начал он, посмотрев на человека, что должен был стать его личным добрым и милостивым божеством, — пожалуйста… не надо так со мной… я… я честное слово… буду с…слушаться. — Я не разрешал тебе, фавн, высказывать просьбы. — Прежде, чем юнец успел опомниться или оправдаться, на него рухнул настоящий взрослый поцелуй, к которому он точно не подготовился. Эрдиан наслаждался привкусом крови и страха, изучая языком новую трепетную игрушку. Натаниэль совершенно не знал, что ему делать в данной ситуации, поэтому просто не шевелился, позволяя своему злому повелителю вытворять с его ртом все, что тому захочется. После побоев и унижений, первый поцелуй не стал чем-то особенным, таинственным, к чему готовятся с придыханием. Скорее, это было безынтересное и странное действо, которое хотелось перетерпеть, а затем свернуться клубочком и рыдать, обняв колени. Мужчина, как выяснилось, тоже оказался разочарован. Когда он отстранился, это прекрасно читалось в его холодном взгляде. — Я покупал животное, а не труп животного. — Простите, хозяин, — встрепенулся Натаниэль, вынырнув из своего оцепенения, — простите… я ничего не умею! Я очень-очень хочу научиться приносить вам радость, но я… не обучен такому… простите… но вы не думайте, я научусь! Я… — Ты слишком много болтаешь, фавн, — безэмоционально заметил Эрдиан и улыбнулся. Так улыбнулся, что Натаниэль весь похолодел и прижал ушки к голове, — за этот убогий поцелуй и за твою говорливость тебя надо наказать… — Не надо… я… Пожалуйста, не надо… — Крапива, — громко и отчетливо произнес господин. Через миг после команды символы ошейника вспыхнули синим пламенем, и Ната буквально насквозь пронзила острая раскаленная боль, которая, казалось, пульсирует сразу во всем его теле, даже в волосах. Он упал на пол и забился, срывая голос воплями и мольбами, инстинктивно цепляясь пальчиками в проклятый артефакт. А Домрек с улыбкой смотрел на чужие мучения, медленно расстегивая белоснежный сюртук…

●●●

Мартиан-Грегори, как идиот, стоял в комнате, держа поднос, на котором красовался стакан остывающего молока. Он обеспокоенно наблюдал за жестоким сном своего раба, но подойти к верзиле и потрясти его за плечо не решался, ведь даже один случайный удар столь внушительной лапищей, или еще хуже — копытом, может ему все кости переломать. Сердце юноши сжималось уже несколько минут, пока фавн ворочался, невнятно что-то бормоча в своем кошмаре, никак не реагируя на окрики и прочий шум. — Натаниэль, — паренек в очередной раз попытался вытащить исполина из цепких лап тревожного сна, только на этот раз его голос звучал намного громче. — Агхааааа. — Нат распахнул глаза и вскочил, точнее — резко поднялся и сел на матрас, затем принялся тереть веки кулаками. — Хозяин, какого черта, до завтрака еще минимум часа три. — Ты ударил стенку копытом, и упала картина… Прямо на меня, между прочим…  — Так нехер животных селить через стеночку, — сонно огрызнулся фавн, — сам виноват… теперь терпи или переселяй меня в подсобку… не знаю… во двор. — У меня есть решение получше. Это теплое молоко и снотворное. Оно на самом деле очень хорошее и мне всегда помогало от дурных снов и бессонницы, — встрепенулся Мартиан и протянул поднос с молоком и печеньками своему рабу. Натаниэль посмотрел на угощение, скептически прищурившись, потом взял стакан и залпом его осушил, и так же молниеносно расправился с вкусностями. При этом он еще и хитро улыбался, не сводя взгляд с кремовой ночной рубашки, обнимавшей сейчас худенькое тельце господина. — Хочешь… рассказать про кошмары? — тихонько поинтересовался Мартиан, и сел на самый край матраса, поправил очки и сложил руки на коленях. — Я понимаю, это, наверно, что-то личное, но все-таки… — Мне снится первый хозяин, которому я верил вот просто до кончика хвоста, а он оказался той еще сукой. Кстать, он из ваших. В смысле — понаехал с семьей из Шульгарда хер знает когда, — совершенно обыденно сообщил фавн, облизнулся и расслабленно лег на спину, подобрав свои лапищи под голову. — Можь, знаешь… Эрдиан Домрек из семьи ювелиров. — Я что-то слышал про эту семью, но не уверен, — растерянно пробормотал Марти, и, сделав небольшую паузу, добавил: — Он тебя… бил? — Избил в первый же день. Все повод искал, к чему бы приебаться. Потом плюнул и так просто избил. Ну и оприходовал, конечно. — Что, прости? Я не понима… — Отодрал с особой жестокостью. Тебе с детальками описывать, самыми смачными, или нет? Мартиан пристыженно опустил взгляд и замолк, спрятав слегка покрасневшие щеки под растрепанной копной золотых волос. — Зачем он это делал? Я не понимаю, как можно быть жестоким с тем, кто всецело от тебя зависит? С тем, кто… настолько хрупок? — Потому что мог. Потому что я тогда был его собственностью. Вещью. Живой игрушкой. А игрушку можно ломать, бить, отдавать друзьяшкам на выходные… Да не бери в голову, для таких, как я, это обыденность, — фавн снисходительно улыбнулся, будто и в самом деле ничего страшного не произошло. Мартиан вместо ответа повернулся к Натаниэлю и робко погладил его косматую гриву, а затем пробежался пальцами по оленьему ушку, тому самому, что было порвано. Он вглядывался в темные глаза, искренне сопереживая рабу, и никак не мог подобрать нужные слова, дабы выразить свои чувства, своё негодование, скорбь и… восхищение его мужеством. Но юноша так увлекся нежной и шелковистой шерсткой, что и не заметил, как наклонился невероятно близко... — Скажи мне, Мартиан-Грегори, что же ты собирался делать с фавненком, если ты пугливый девственник-стесняша? Вы бы друг другу только ушки чесали? — с усмешкой спросил Нат, и тем самым разрушил хрупкую магию. Паренек распахнул глаза, полные удивления, и в ужасе отпрянул, краснея еще больше: — Прости, пожалуйста, я вел себя неподобающим образом после твоего откровения. Я сам не знаю, что на меня нашло… мне очень жаль. Я, наверно, не выспался, то есть не до конца проснулся. — Я думаю, на тебя нашло желание потрахаться, ты же, как меня голым увидел, так слюни и глотаешь, — равнодушно зевнул фавн, — мне это льстит, чё. Предлагаю не ходить вокруг и около, а хорошенько повеселиться, — он протянул руку и поймал запястье своего хозяина. Мартиан от подобных заявлений впал в ступор, и лишь прикосновение Натаниэля заставило его вернуться в реальность. — Нет! Нет-нет-нет, — заверещал юноша, но не попытался освободиться из стальной и одновременно с этим нежной хватки раба, — я не могу! — А что так? Хочется же. Я это вижу и чувствую… А, ну да, старый облезлый фавн по статусу не подходит, как я забыл? — еще раз сонно зевнул Нат и опустил свои ушки. — Дело не в этом. Не только в этом, — Мартиан легонько обнял пальцами запястье исполина и столь же легонько погладил его, стараясь вложить в прикосновение побольше нежности, — на тебе ошейник, а это значит, что это не твой выбор. Что это принуждение, понимаешь? Я так не хочу. Это… это мерзко. — Я бы чего умного возразил, но меня че-то срубает нафиг. Ты сколько снотворного в стакан вылил, чудо? — Полфлакончика… я не знал, сколько надо для взрослого фавна, и решил накапать… основательно. — Блядь, — Нат рухнул на свое ложе и сразу же закопался в одеяла, уже не сопротивляясь цепким объятиям грез, — если я сдохну, то в этом виноват будешь ты! И труп потом заманаешься… закапывать… и вообще, я не успел пошутить насчет твоей… ночнушки… так нечестно… — Ни слова про мою ночнушку! — отрезал юноша, поправляя тряпичный кокон фавну. — С рюшечками, — хитро пробормотал напоследок Нат и целиком провалился в сладкий безмятежный сон. Мартиан еще с минуту простоял рядом, разглядывая порванное ухо, взъерошенные пряди, мужественное лицо, на котором сияла в данный момент счастливая детская улыбка, пока не поймал себя на мысли, что сильнее всего на свете он жаждет наклониться и поцеловать жесткие сухие губы фавна… ощутить их тепло… вкус. Дверь тихонько скрипнула, и хозяин быстро-быстро засеменил в коридор, стараясь отогнать столь непристойные желания.