Зажечь весь этот мир

В каждой стране, у каждого народа и даже у каждого человека своё представление о смерти. В большинстве случаев довольно абсурдное и даже немного забавное. Кто-то воспринимает ее, как старуху с косой, следующую по пятам в ожидании нашего последнего часа, чтобы забрать нас с собой в вечное темное небытие. Некоторые полагают, что смерть — это не конец, а новое начало. Загробная жизнь, перерождение, реинкарнация… Чего только не придумывают люди, чтобы унять свой страх перед неминуемым концом. Ну, а кто-то видит в ней спасение. Его не заботит, что будет «после», его уже убивает «до». У каждого это «до» свое. Предательство любимого человека порой заставляет нас затянуть тугую петлю на шее и толкнуть ногой табуретку. Проблемы на работе или с друзьями заканчиваются лужей крови и бездыханным телом на полу. А из-за разлада в семье дети порой делают самый важный шаг в их жизни. Шаг в окно. Шаг навстречу смерти. Но в сущности это одно и тоже. Смерть остается смертью, меняется только способ. А боль остается болью, не изменяясь никогда. Именно поэтому сегодняшний день я проведу, наблюдая за тем, как решиться судьба ещё одного маленького человека в нашем огромном и забавном мире. Проходя мимо зеркала, Кимберли на секунду остановилась, чтобы получше разглядеть своё отражение. Она искренне хотела увидеть там кого-нибудь другого. Не себя. Не Кимберли Куртцберг. Они с Тео не были близнецами, но их поразительное сходство всегда притягивало внимание окружающих. В те далекие времена, когда они были вместе, это казалось довольно забавным и в какой-то степени связывало их ещё больше. Но теперь это сходство ужасало. Не только саму девочку, но и мать, которая смотрела на неё своими прозрачными глазами и, казалось, мечтала увидеть на её месте кого-нибудь другого. Но как бы сильно Кимберли не хотела разглядеть в отражении не себя, надежды вновь разбивались вдребезги о её острые скулы. Светло-серые глаза, каштановые волосы, едва доходящие до ключиц и уши, ненавистные уши, которые всегда были слишком большими. Да, это определенно была она. Девочка немного приподняла подбородок и провела рукой по крохотному родимому пятну на шее. Она бы с удовольствием содрала его прямо с кожей, но за восемь месяцев так и не смогла на это решиться. У Тео было такое же. Удивительно, как порой мы хватаемся за воспоминания, пускай они и обжигают слишком сильно. Кимберли провела рукой по волосам. Темные, как у отца. Она всегда завидовала Натаниэлю. Ему достались рыжие, с персиковым отливом волосы, как у матери. Девочка никогда не понимала, на кой-черт он выкрашивает концы в более темный цвет. Порой это, по какой-то необъяснимой причине, раздражало Кимберли настолько, что она не хотела на него смотреть. Но сегодня ей и не придется. Нат пришел утром и закрылся в своей комнате. От него за километр разило алкоголем, но мать этого не замечала или, по крайней мере, не хотела замечать. Наблюдая сегодня утром попытки Ната подняться по ступенькам, девочка невольно вспомнила, как месяца четыре назад он тоже пришел домой, в стельку пьяный. В тот день родители уехали к кузине отца, а Кимберли сказала, что у неё болит живот и она останется дома. Враньё. На самом деле ей просто не хотелось слушать очередные соболезнования и смотреть на то, как мадам Вилар в очередной раз будет показывать свою драгоценную коллекцию японских ваз. Около четырех часов дня Натаниэль вылетел из комнаты и, надевая куртку на ходу, сказал, что ему нужно ненадолго отойти. Он вернулся в два часа ночи. Не один. Вместе с ним в прихожую ввалился парень лет двадцати. Он был не менее пьян, чем сам Нат, но стоять на ногах у него получалось явно лучше. Увидев их, Кимберли ничего не сказала, а лишь продолжала наблюдать за их медленным подъемом по лестнице, пока они, наконец, не скрылись в дверях комнаты Ната. Мы бы могли сказать, что в жилище Куртцбергов были невероятно толстые стены, но это было не так. На протяжении следующих нескольких часов по дому разносились стоны. Одни — сдавленные и тихие, другие — более пронзительные и громкие. Вторые принадлежали Натаниэлю. Несмотря на то, что для Кимберли было открытием узнать, что её брат падок не только на девушек, она не придала этому большое значения. Утром, лёжа в кровати, девочка услышала, как захлопнулась дверь и вышла из комнаты. Натаниэль стоял на кухне и жадно пил воду. — Какое жалкое зрелище, — равнодушно произнесла она. Парень обернулся, но казалось, смотрел куда-то сквозь нее. — Не говори родителям, что… — Что ты нажрался, как свинья и привел домой незнакомца? — перебила она его. Нат кивнул. — Не скажу. — на её губах появилась еле заметная улыбка. — А ты правда гей? Нат поперхнулся и поставил стакан в сторону. — Я не гей. Кимберли вздернула бровь. — Знаешь, что…это… не твое дело. Тебе пора в школу. — Тебе тоже — У меня выходной. — Это кто сказал? — Это я сказал. — Давай так. Я никому не расскажу о событиях вчерашнего дня, а взамен… никуда не пойду. Родители приедут только вечером и ничего не узнают. — Шантажистка… —выдохнул Натаниэль. — Фиг с тобой. Сиди дома. Как ни странно, это до сих пор один из самых содержательных разговоров между Кимберли и Натом за последние 8 месяцев. Теперь она хранила его небольшую тайну, и в какой-то степени ей это льстило. Однако счастье, как правило, бывает мимолетным, и это не было исключением. Уже вечером родители вернулись, и всё началось снова. Скандалы, истерики…лезвия. От рассматривания своего отражения Кимберли отвлек плач Анабет, разносящийся по дому из детской. Девочка вышла из комнаты, прошла несколько метров и оказалась прямо у кровати малышки. Нет, она не собирается брать её на руки и успокаивать. Она искренне её ненавидит. Ненавидит за то, что та родилась, за то, что всё внимание было уделено ей, хотя Кимберли нуждалась в нем намного больше. Она нуждалась в родителях. Они никогда не были идеальны… Да что там, отцу было по большей части плевать на нее, а у матери из-за вечных споров между ними просто не оставалось сил ни на кого, кроме своей драгоценной Анабет. Но, несмотря на всё это, Кимберли нуждалась в них, однако она никогда не скажет им это в лицо. Она будет резаться, потому что ей больно, будет кричать и устраивать истерики, лишь бы её просто заметили. Но никогда не скажет им это в лицо. Несмотря на конец ноября, на улице стояла приятная погода. Бесформенные коряги, когда-то бывшие деревьями, смотрелись глупо и некрасиво в лучах яркого солнца. Им больше подходило пасмурное грязно-серое небо, как, впрочем, и Кимберли. Когда ей начинало казаться, что прохожие обращают на нее внимание, она невольно отдергивала рукава водолазки. За темной тканью не было видно следов её… юности, но при каждом мимолетном взгляде, рукава растягивались всё сильнее. Кимберли шла медленно, нехотя. Школа — это последнее место, куда бы она хотела идти будь у неё выбор (помимо дома, разумеется). Однако девочка продолжала «ползти» по тротуару, медленно приближаясь к месту скопления её страхов.

***

Когда Кимберли поднялась по ступенькам и прошла по узкому коридору, где едва помещалось два человека, она увидела, стоящую у кабинета мадам Делаж. В этот момент Кимберли крайне захотелось стать невидимой или развернуться и убежать. Но, к сожалению, мир — это не фабрика по исполнению желаний, и, завидев в нескольких метрах от себя щуплую, угловатую фигуру, мадам Делаж окликнула её. — О, Кимберли! Здравствуй, подойди сюда, пожалуйста, — её голос совершенно не соответствовал облику. Невысокого роста, с «крысиным» хвостиком на голове и очках с толстыми линзами — так её бы описывали в случае розыска. Однако голос её сильно отдавал басом. Она вытягивала гласные, и вы невольно начинали вязнуть в её речи, словно в горячей смоле. — Здравствуйте…мадам Делаж, — промычала Кимберли. — Ты ведь помнишь, что сегодня ты снова идешь на прием к доктору Марсо? — лицо женщины скривилось в улыбке. — Я не думаю, что нуждаюсь в … — Мы ведь уже говорили об этом. Кимберли, он всего лишь школьный психолог. И он обязательно тебе поможет с твоими…проблемами, — настаивала Делаж. — Я поняла, — Кимберли заключила, что спорить бессмысленно. — На третьем уроке? — На третьем уроке, — подтвердила женщина и с уверенностью в выполненном учительском долге, быстрым шагом направилась вдоль по пустому коридору. Мадам Делаж — на самом деле совершенно неинтересный человек. Блеклый, скучный и ничем непримечательный. Родилась в пригороде Парижа, вышла замуж по большой любви, развелась по большой ненависти, часть денег от развода потратила на лечение больной спины и сейчас, разменяв четвертый десяток, воспитывала сына. Однако, забавная штука — она одна из тех людей, что сыграет, казалось бы, совсем незначительную, но всё-таки роль в истории Кимберли. Точнее уже сыграла. Кимберли вошла в кабинет, извинилась за опоздание и, стараясь не встречаться взглядом с ним, села на свободное место. Удивительно, как он порой сеет смуту в сознании маленькой девочки. Знакомо, не правда ли? Люсьен Готье — красавчик, безумно популярен среди учениц средней школы, богат и по закону жанра — редкостный ублюдок. Однако на этот раз самовлюбленный принц не влюбится и не изменится ради золушки. А всё потому, что никакой золушки здесь нет. Лишь останки маленькой и жалкой Кимберли. Порой, она сама не понимала, зачем пару месяцев назад рассказала ему всё. Ну правда, чего она ожидала? Что, в ответ на её неумелое признание, он кинется к ней в объятья? Перестанет быть не ставящим ни во что чувства других людей эгоистом? Признается в ответ? Нет…конечно, нет. Люсьен как был ублюдком, так им и останется, и Кимберли знала это не хуже остальных, а может даже и лучше. Сколько издевок и «шуток» с его стороны она должна была вытерпеть, чтобы перестать быть влюбленной идиоткой? Сколько порезов посвятить ему, чтобы эти «шутки» перестали причинять столько боли? Уже не важно. В конце концов, шутить про эти блядские порезы ему нравилось больше всего. Однако Кимберли продолжала его любить. Если это можно было так назвать. Она бы многое отдала за хотя бы один день, где он не был бы таким козлом, а она чуть более живой. Тем не менее, эта любовь слишком часто притуплялась ненавистью. За все. За идиотские шутки про порезы, про уши… про Тео. Она искренне ненавидела Люсьена, но всё равно, изо дня в день, пока никто не видит, продолжала рассматривать его лицо. И в этот момент, где-то в самой глубине её подсознания тихий, едва различимый голос шептал: «А может он всё-таки не такой плохой?». Дура. Физика проходила крайне скучно. Мадам Деко говорила что-то про Архимеда и про рычаги. Но, по сути, всем было наплевать. Школа создана не для учебы. Сплетни, интриги, разбитые сердца, первый поцелуй и первый секс, друзья, враги и многое, многое другое — вот для чего создана школа. Прозвенел звонок и уже через минуту почти все ученики выбежали из класса. Преподаватель сразу после звонка ушла на совещание и в помещении остались двое. Кимберли и …Абелия. Первая лениво собирала вещи в рюкзак, а вторая, стоя у неё за спиной никак не решалась заговорить. — Мы можем поговорить… Кимберли? Её голос не был пронзительным или писклявым, но резал слух Кимберли не лучше ножа. Больно. Очень больно. — О чем? — не отрываясь от своего занятия, отозвалась девочка. — Ты знаешь, о чем. Кимберли собрала рюкзак, закинула его на плечо и наконец-то повернулась. В светло голубых глазах Абелии можно было увидеть кучу эмоций. Страх, жалость, горе. Но Кимберли не желала думать об этом. Она лишь стояла и молчала. — Послушай… то, что произошло…я не хотела, чтобы так вышло. Понимаешь? Я хотела всё тебе рассказать, но… — Что «но»? Что же тебя остановило? — в голосе Кимберли слышался упрек. — Честно? Обида. Ты бросила меня. После всего, что было, ты сделала вид, будто меня не существует. Я была твоей лучшей подругой, я была рядом, когда тебе было плохо, всю жизнь была рядом, даже когда Тео…ушел. А ты просто перестала меня видеть, — глаза Абелии предательски слезились. — У меня были на то причины. — Это какие же причины у тебя были? Разве это я виновата в том, что произошло у тебя в семье? Я виновата в том, что после твоего признания Люсьен стал ещё большим подонком, чем был? Я виновата в твоих гребанных шрамах? — Голос Абелии прозвучал громче, чем ей хотелось бы. — Значит, это я виновата в том, что ты мне ничего не рассказала? — Нет…прости. Когда я узнала, что Луиза и её подруги собираются устроить какой-то розыгрыш…я и понятия не имела, что всё зайдет так далеко. Я могла ожидать от них подлость, но не жестокость… Прости. — Ты закончила? — стараясь сохранить как можно более безразличный тон, спросила Кимберли. Абелия кивнула. Кимберли развернулась и направилась прямиком к двери. — И ты даже ничего не скажешь? — А что я… должна тебе сказать? — стоя спиной к человеку, которого всего пару месяцев назад называла своим лучшим другом, вновь спрашивала Кимберли. — Хоть что-нибудь! Кимберли, прошу я …хочу, чтобы всё было, как раньше! Всё. Конец. — Ты…знала, что она хочет сделать. Ты стояла и смотрела, как меня, облитую грязью, пинали ногами её подруги. Ты даже не попыталась мне помочь. Ты не сделала ни-че-го. И ты хочешь, чтобы всё было, как раньше?! — девочка стояла спиной, но Абелия могла поклясться, что та плачет. Кимберли пулей вылетела из кабинета. Она не хотела больше ничего слышать и видеть. Хотелось умереть. Господи, как же хотелось умереть. Неужели такая мелочь заставила её плакать? Настроенная прямо сейчас уйти со школы, она бежала прямо к выходу. Однако сквозь слезы она видела лишь размытые контуры людей и предметов, и это сыграло с ней злую шутку. Не пробежав и пятидесяти метров, она врезалась в кого-то. Подняв голову, девочка увидела доктора Марсо. Тот предусмотрительно положил тяжелую руку ей на плечо, не давая пройти дальше. — Кимберли, что случилось? — Ничего. Дайте пройти. — Боюсь, нам придется пройти в мой кабинет на урок раньше. — Я не хочу. Спустя пару минут Кимберли сдалась. У нее не было сил спорить. Ей просто было плохо. И обидно. Ты можешь сдерживаться многие месяцы. Но иногда наступают дни, когда из-за чего-то незначительного ты ломаешься, и всё выливается наружу. Сегодня был именно такой день. Коридор. Дверь. Хлопок. Ключ в замке. Кушетка. Кимберли легла и тупо уставилась в потолок. Она не думала совершенно не о чем, ибо не было сил даже думать. Доктор Марсо вновь начал задавать классические вопросы. «Как дела?», «Как семья?», «Почему ты плачешь?», «Откуда новые шрамы?». Однако, если обычно Кимберли не была особо откровенна с ним, отвечая на всё односложно, то сегодня она рассказала всё. Всё. Про родителей, про Люсьена, про Абелию…про Тео. Минуты сменяли друг друга, но девочка всё говорила, говорила и говорила. Марсо сидел рядом на стуле и слушал. Между полных пальцев он вертел ручку и иногда, без видимых на то причин, прищуривал глаза. Его светлые, почти седые, волосы слабо колыхались от просочившегося через форточку сквозняка. Минут через сорок Кимберли закончила свой рассказ. Слёзы на её щеках уже обсохли, а во взгляде не читалось ровным счетом ничего. — Бедное дитя… На тебя столько навалилось, — не смотря на суть этих слов, тон которым они были сказаны отдавал металлическим холодом. — Я… могу идти? — отрешенно произнесла Кимберли. — Хм, пока нет. Твой случай крайне тяжелый. Но я смогу тебе… помочь. — Ошибаетесь. Вы не… Кимберли почувствовала прикосновение к коленке. Толстые, шершавые пальцы скользнули по ноге. — Не надо… — эта просьба была произнесена также равнодушно, как и все до этого. Девочка даже не смотрела на Марсо. — Тсс, всё будет хорошо. Прикосновение к щеке. К губам. К шее. Кимберли не двигалась. Боль и обида притупляли страх. Девочка даже не была уверенна в том, что происходит. Еще несколько минут и тяжелая рука скользнула по едва заметной груди. В этот момент пришло и осознание своего положения. Она схватилась за руку и собиралась закричать, но другая, не менее тяжелая рука зажала ей рот. — Всё будет хорошо, — прошептал Марсо.

***

Стоит отдать доктору Марсо должное. Идеально сработано. Психологически уязвимая и глубоко несчастная маленькая девочка. Одна из лучших за последние пару лет. Может показаться глупым, но найти жертву представляется крайне сложной задачей. А найти жертву, которая никому и ничего не расскажет, ещё сложнее. Однако это не всё. За много лет Джон Хаймон (это его настоящее имя) усвоил один очень важный урок, который на протяжении долгих лет позволяет ему выходить сухим из воды. Одна страна, один город, один ребенок. Так как Джон имел пристрастие не только к детям, но и к путешествиям, это правило позволяет ему наслаждаться жизнью уже многие годы. Но если никто не знает о преступлении, это не значит, что его нет. Оно есть. И жертва есть. И сейчас она идет по вечернему Парижу — городу любви, счастья и романтики — разбитая, уничтоженная и изнасилованная школьным психологом. Её зовут Кимберли, и она правда не хотела. Не хотела, чтобы Тео погиб. Не хотела, чтобы Люсьен издевался над ней. Не хотела по глупости своей терять подругу. Не хотела, чтобы Марсо расстегнул эту санную ширинку. Она не хотела, чтобы он её трогал. Не хотела кричать от боли на холодной кушетке. Не хотела выгибать спину и молить перестать. Не хотела, не хотела, не хотела! Она хотела жить. Сколько бы она не кричала обратное, сколько бы не резалась она хотела жить! Но это было… давно. Теперь она ничего не хочет. Нет, она не пойдет и не вскроет вены прямо сегодня. Не повесится на люстре в своей комнате и не наглотается таблеток. Она уже знает, как и когда умрет. Она видит это. Она чувствует это. Пускай она прожила короткую и ничем не примечательную жизнь. Пускай мало тех, кто запомнил её рождение. Но её смерть запомнят все.