***
В день, когда Кимберли твёрдо решила покончить с собой, её брат вновь обрел искру. Пускай пока совсем тусклую и почти незаметную даже для него самого, но всё же обрел. Просыпаясь, он теперь думал не «Хочу, чтобы всё закончилось», а «Ну, что ж …ещё один день». Прогресс на лицо. Каждое утро Нат вставал с постели и бросал мимолетный взгляд на холст, практически полностью заполненный оттенками синего. Картина получалась даже лучше, чем он ожидал. Едва заметно улыбнувшись, парень одевался и изо дня в день опаздывая, шел в школу. Однако теперь он пропускал начало урока не один. На протяжении всей недели, в спешке пробегая мимо школы, Нат видел стоящего у входа Луку. Завидев Натаниэля, тот улыбался. Нат так и не смог понять, что это было… усмешка, сочувствие или банальное дружелюбие? На вопрос парня, зачем Лука ждет его у входа, тот отвечал, что так обычно делают друзья и, хватая рыжика за запястье, втащил в класс. После этого назревал ещё один вопрос: когда они успели стать друзьями? Может когда вдвоем плевались кровью, лежа на асфальте? Или сидя с Аленом, Матисом и Ивет в «Зажечь весь этот мир»? Или в том туалете…? В любом случае в глубине души Нат был рад, что Лука появился в его жизни, пускай и не замечал этого. Когда привыкаешь постоянно быть апатичным по отношению практически ко всему, снова научиться радоваться довольно проблематично, как бы глупо это не звучало. Школьные будни проходили на удивление спокойно. После того, как Кима и его дружков в очередной раз грозились отправить в колонию для несовершеннолетних, они поубавили свой пыл и теперь обходились лишь остроумными, по мнению их самих, шутками. На уроках взгляд Ната порой останавливался на Маринет и Алье. В четверг, например, первая, продолжая держать Адриана Агреста за руку, что-то рассказывала подруге. Алья смеялась в ответ и всеми силами старалась изобразить радость. Однако, как бы сильно уголки её губ не были близки к ушам, эта улыбка продолжала выглядеть довольно вымученной, а смех отдавал фальшью и неловкостью. Но видимо этого никто не заметил. Тем временем Агрест стоял, тупо уставившись в экран телефона. Не то чтобы смотреть на Адриана доставляло Нату большое удовольствие, но он бы соврал, если бы сказал, что блондин порой не притягивает его внимание. Он притягивает внимание всех. Слишком красивый, чтобы этого не делать. Безупречные манеры, улыбка всем и каждому, доброта и невинность, которые моментами начинали раздражать. Адриан Агрест был слишком идеален всегда. Он как гребаный Марти Сью из историй, написанных маленькими девочками. Было время, когда Нат его терпеть не мог. Время влюбленности в Маринетт Дюпен-Чен. Даже слепой увидел бы, что она его любит. С одной стороны, Нату было даже на руку, что Адриан совершенно не понимает намеков. Но с другой он просто не понимал насколько нужно быть непрошибаемым идиотом, чтобы не замечать каким взглядом на него смотрела и до сих пор смотрит Маринетт. В любом случае сейчас это уже не важно. После школы Нат и Лука шли вместе до Эйфелевой башни, разговаривая обо всём подряд. Хотя скорее Лука говорил, а Нат слушал и время от времени старался поддерживать разговор. Когда Натаниэль всё-таки спрашивал что-то, Лука в свойственной ему задумчивой, но всё же веселой манере отвечал далеко не односложно. Сегодняшний день не был исключением и парни, выйдя из школы, направились вдоль широкой и длинной аллеи. За эти несколько дней на улице, наконец-то похолодало. Чувствовалась настоящая зима и приближение рождества. Слушая очередной рассказ Луки про концерт, на котором он побывал год назад, а на утро не смог найти ни телефона, ни паспорта, ни штанов, Нат не заметил, как из заднего кармана его рюкзака выпал блокнот с набросками. Зато эта маленькая книжечка в горчичном переплете не ускользнула от проницательного взгляда Луки. — Ты обронил. — сказал парень, поднимая блокнот, упавший страницами прямо на холодный бетон. — Ох да… спасибо. — неловко отвечал Нат. — Эй, что ты делаешь? Не замечая вопроса Натаниэля, Лука продолжил листать. Желтоватые страницы плавно скользили между тонких пальцев правой руки, пока подушечки левой оставляли невидимые человеческому глазу следы. — Ты не говорил, что рисуе… Ловким движением Нат изъял блокнот и спешно засунул его обратно в рюкзак. На душе стало спокойней. Не то что бы парень что-то скрывал, но он всегда считал свои работы, свои эскизы, даже самые простенькие зарисовки — чем-то личным… возможно даже интимным. Он вкладывал в них душу, и когда кто-то смотрел на его работы, Ната не покидало тревожное чувство, что у него бесстыдно отнимают крохотный кусочек этой самой души. Каждый раз, когда кто-то, будь то знакомые родителей, мама или… Тео, пытался провести рукой по расписанному холсту, в голове у Ната слышался хруст. Хруст костей, переломанных запястий и костяшек пальцев. Ужасная и настолько мимолетная, что казалось, её и вовсе не существовало, мысль. И вот теперь Лука также бесстыдно облапал его душу. С тем же успехом он мог бы раздеть Натаниэля догола прямо здесь и… о том, что могло бы быть после, Нат решил не размышлять. Смотря на удивленного столь резкими действиями Луку, Натаниэль сам немного занервничал и подумал над тем, не слишком ли грубо это было. Но уже через секунду рот Луки расплылся в ехидной, без пяти минут сексуальной улыбке: — Так, так, так. Секретики значит? А я с самого начала знал, что ты что-то скрываешь. — протянул Лука. Но в отличие от уже знакомой вам мадам Делаж в его голосе было вязнуть приятно. Это была не горячая смола, а обжигающий язык, расплавленный сыр на спагетти, жвачка со вкусом клубники или маршмеллоу, которые слишком долго продержали над открытым огнем. — Да ну? — Нат вздернул бровь. — Конечно, знал. Как вы, молодой человек, можете во мне сомневаться? — Лука ткнул указательным пальцем в грудь рыжику. Слишком близко. В нос Натаниэлю ударил запах дешевого освежителя воздуха, рвоты и хлорированной воды, разлитой на полу в туалете. — Прошу прощения, месье. — театрально выдавил Нат. — Так значит художник? — Вроде того. — А в блокноте эскизы? — Да. — Почему не дал досмотреть? — Это малость личное. — Врешь. — С чего бы? — Ну не знаю… может, ты там меня голого рисуешь? Ой, как покраснел! Я угадал, да? Ну не переживай, хочешь я буду твоей музой? Если до этого момента звуки, умело сплетенные в слова, плавно, но ловко скользили из стороны в сторону, а игроки этого импровизированного поединка умело парировали, то последняя фраза была безоговорочной и сокрушительной победой Луки Куфена. Комок подступил к горлу Натаниэля, дыхание перехватило так, словно кто-то невидимый и совершенно бесшумный подкрался сзади и сдавил глотку. В голове Ната стали невольно всплывать картины из давнего прошлого.***
Пожалуй, единственное место в школе, где все страсти немного утихают, в мусорном ведре женского туалета не валяются окровавленные тампоны, окурки тонких сигарет с ментолом и тесты на беременность, а счастливые дети ещё не стали такими отвратительными взрослыми — это младшая школа. Беготня, смех, обмен жвачкой и живые, смотрящие в будущее, а не рыскающие по закоулкам прошлого, глаза. В тот до тошноты солнечный январский день мама надела на Натаниэля столько одежды, что единственное, что от него осталось — это множество веснушек на белоснежных щеках и копна огненно-рыжих волос. Ну и конечно вздернутый нос. Куда же без него. Придя в школу, мальчик узнал, что первый урок изобразительного искусства будет проходить на улице. Подобная идея пришлась маленькому Нату по вкусу, и он, неуклюже переваливаясь с ноги на ногу в своих штанах с начесом и огромном пуховике, вышел из класса вместе с колонной из тридцати точно таких же «снеговиков». Каждому ребенку выдали по крохотной табуретке, набору карандашей и альбом. Задание было просто «Рисуй то, что видишь, и добавь что-нибудь своё». С первым проблем не оказалось. Неровными, но всё-таки аккуратными мазками Натаниэль вывел обнаженные ветки деревьев. Правда, солнце больше походило на желтую кляксу, но для восьмилетки было довольно недурно. Оставалось «что-то своё». Шли минуты, но мальчик никак не мог придумать. Что могло бы сделать его рисунок лучше, а не оказаться неказистым пятном и всё испортить? Сначала Нат думал нарисовать птицу, но потом вспомнил, что не умеет. От этого становилось всё печальнее и печальнее. И вот, в момент, когда, казалось, что надежды нет, и вся жизнь юного Натаниэля летит под откос, он услышала голос, откуда-то сверху. И нет. Это был не Бог. — Время вроде кончается, тебе нужна помощь? — говорил голос. Задрав голову, Нат обнаружил нависшую над ним фигуру, обмотанную толстым зеленым шарфом. Из-под тонких линз на мальчика глядела пара узких глаз, один из которых был наполовину закрыт черной прядью. — Ты кто? — удивленно спросил Нат. — Меня зовут Хьюго. — Хюго? — Хьюго. — Откуда ты тут появился? — Ваша учительница — моя двоюродная тетя. Мама попросила приглядеть за мной сегодня. — А мне разрешают одному дома оставаться. — гордо сказал Нат. В ответ Хьюго лишь рассмеялся. На вид он был ровесником Ната, но в росте превосходил его на две головы. — Не знаешь, что нарисовать? Нат печально помотал головой. Затем послышалось затяжное молчание, но, когда Натаниэль вновь поднял голову, Хьюго сидел на снегу в трех метрах от него. — Ну тогда рисуй меня. Хочешь я буду твоей музой? Лицо Ната расплылось в кривой улыбке так, что можно было без труда увидеть большую дырку между зубов. Он даже не обратил внимание на то, что Хьюго перепутал слова «натура» и «муза», он просто был счастлив. С тех пор мальчики были вместе всегда. После и до школы, на выходных и каникулах. Всегда. Как оказалось, Хьюго учился в соседней школе и в день, когда они встретились, у них отменили уроки. Месяца сменяли друг друга, и ребята даже не заметили, как пошли в 8 класс. Можно было бы сочинить множество трагичных и невероятно трогательных историй о том, как закончилась их дружба. Смерть Хьюго? Внезапно вспыхнувшие чувства к лучшему другу? К сожалению, всё куда проще. Девушка. Алэйна. Она была красива. Она была умна. Она была идеальна. Она была девушкой Хьюго. Влюбиться в девушку лучшего друга. Хреново, не правда ли? Первые пару месяцев Нат старался игнорировать эти отвратительные позывы провести рукой по её длинным золотистым волосам или прикоснуться к нежной персиковой коже. Он знал, что это неправильно. Знал и всеми силами старался сдерживать себя, но в итоге всё опять пошло по пизде. На одной из вечеринок, когда Хьюго, Нат и Алэйна сидели за столиком, распивали пунш и, пытаясь перекричать отвратную музыку, говорили о том, что непременно должны поступить в один университет, у первого зазвонил телефон, и он отошел. Их осталось двое. И на них никто не смотрел. Нат чувствовал, как вся его выдержка летит к чертям, как сердце начинает биться в такт тому ужасному дабстепу, что играет в колонках, но он терпел. Терпел. Терпел целых 24 секунды. Единственная мысль, которая промелькнула у него в голове, когда он притянул Алэйну к себе, была: «Прости». Девочка не сопротивлялась. Их губы слились в неумелом поцелуе, а сквозь пальцы Ната просачивались мягкие волнистые пряди. По закону жанра именно в тот момент вернулся Хьюго. Он ничего не сказал, просто развернулся и направился к выходу. Нат попытался его догнать, но получил лишь мощный удар в челюсть. Лежа на холодном кафеле с выбитым зубом и смотря в спину лучшего друга, парень вновь бесшумно вывел губами: «Прости». В тот день Натаниэль в последний раз видел Хьюго. Сначала ему было просто стыдно показываться тому на глаза, а когда Нат всё-таки набрался смелости и постучал в дверь, ему сообщили, что семья Хьюго съехала две недели назад. Разочарованный, разбитый и полный ненависти к самому себе парень вернулся домой и прорыдал в комнате до самого утра. С Алэйной Нат встречался два месяца, лишился девственности, а потом узнал, что она отсосала какому-то старшекласснику за возможность покататься с ним на новеньком BMW. Вот такая сказка о двух несчастных принцах и о принцессе, которая оказалась шлюхой. Но прошлого не изменишь, поэтому прямо сейчас мы возвращаемся обратно в реальность.***
— Эй, ты в порядке? — говорил Лука, щелкая пальцами прямо перед носом у Ната. — Да… просто задумался. — Вот и хорошо. Кстати… мой… знакомый занимается организацией выставок. Я бы мог ему позвонить, попросить выставить твою работу… — Нет. — Почему? — Не люблю, когда кто-то смотрит на мои работы. Лука резко остановился. — Серьезно? В этом причина? — Именно. — Послушай меня очень внимательно. Мой покойный дед каждый раз, когда упивался в стельку, говорил одно и тоже: «Не проеби, внучок». Твои эскизы восхитительны, и я уверен — у тебя есть что-нибудь объёмнее. Творец должен нести что-то людям, а не бессовестно оставлять всё себе. — голос Луки был на удивление медленным, серьезным. Натаниэль сглотнул. Впервые ему приходилось видеть Луку таким, и этого его немного пугало. — Тебе-то какое дело? — Я просто …я видел, как люди проебывают свой талант впустую. Не хочу, чтобы это произошло и… с тобой. Нат чувствовал, что краснеет. Нет, серьезно. Прямо, как принцесса в диснеевских сказках, от лести «того самого». С той только разницей, что Нат не принцесса, а Лука не прекрасный принц. А ещё он чувствовал, что готов уступить. Он действительно готов отдать одну из своих картин, отдать кусок своего сердца, крупицу души Луке, людям. Нат выдохнул. Мысленно он убеждал себя, что не хочет выставлять напоказ ни одну из своих работ, но серьезный и проницательный взгляд Луки разрушил все эти мысли, будто их никогда и не было. Нат выдохнул и подумал, что Куффен определенно на него плохо влияет. — Эх… что за знакомый-то хоть? — с мягкой улыбкой спросил Нат. Лицо Луки мгновенно преобразилось и от прежней серьезности Куфена не осталось ни следа. — Он организовывает выставки, где выставляют работы начинающих художников. — Зачем ему это? — Много денег, много желания и много энтузиазма. Так как ты уже согласился, я могу позвонить ему прямо сейчас. — Эй, я не говорил, что… Не успел Нат договорить, как Лука прикоснулся указательным пальцем к его губам, что негласно означало «молчи». Слишком близко. Опять. Эйфелева башня. Вокруг почти нет людей. К удивлению, для самого себя, Нат подумал, что прямо сейчас они могли бы стать актерами из рекламы духов. Лука мог бы прижать его к себе, оставить следы на шее. Его язык проскользнул бы в рот Натаниэлю, и тот не посмел бы сопротивляться. Ему бы понравилось. Определенно. Поначалу эта мысль показалась крайне глупой, но смотря в глаза Куфену, Нату почудилось, что парень думает о том же. И он был прав. Что-то притягивало Луку в этом рыжем чуде. Ему всегда казалось, что он хорошо разбирается в людях, но Натаниэль по-прежнему оставался для него загадкой. С одной стороны, всё было просто. Глубоко несчастный по какой-то пока неизвестной Луке причине художник. Смущается каждый раз, когда Куффен отпускает похабные шутки (но само собой отрицает это). Умеет слушать, но совершенно не умеет пить. Ну и неплохо целуется. Вот что видел Лука за этим едва заметными веснушками. Но отчего-то парню всё равно казалось, что он что-то упускает. Что-то, что скрыто намного глубже в сердце, чем все боли и печали, которые казалось, просачивались сквозь бледную кожу Куртцберга, даже когда тот улыбался. И Лука бы соврал, если бы сказал, что ему это не нравиться. Загадка, которую скрывал в себе Натаниэль, притягивала Куфена, и он уверен, что когда-нибудь определенно её разгадает. И сейчас, когда они стоят настолько близко, у него есть шанс раздобыть подсказку. Но нет. Не сегодня. Уже через секунду палец Луки скользнет по губам Ната, и парень возьмет телефон. — Один момент. — хрипло сказал Лука и отошел в сторону. Натаниэль остался наедине со своими мыслями. Он думал о том, что это была за десятисекундная пауза, когда они стояли и просто смотрели друг на друга, а Нат чувствовал на губах прикосновение холодных пальцев. Да, Лука определенно любил театральщину. Нет, он не был неискренним. Но ему нравилось, когда на него смотрят и не меньше нравилось делать людей частью своих спектаклей. Но сейчас Лука, Лука Куффен, который каждый раз безупречно отыгрывал роли в своём маленьком абстрактном театре, выглядел встревоженным. Как будто он не выучил текст перед выходом на сцену. Натаниэль не хотел этого признавать, но в глубине души он надеялся, что не только Лука влияет на него, но и он на Луку. Спустя пару минут Куффен вернулся с безупречной улыбкой, как будто того… неловкого момента и вовсе не было. — Итак. Мой приятель согласился по старой дружбе выставить твою работу, даже если там будет просто заблёванный холст и рядом нарисовано солнышко. Но с условием, что мы привезем её сегодня до шести. — Куда привезем? — Это на другом конце города. Предлагаю зайти к тебе домой, а оттуда вызвать такси. — Ну… Мысль о том, что Лука зайдет к нему домой, крайне не нравилась Нату. Родители могли прийти с работы раньше, а Куртцбергу совсем не хотелось, чтобы Куффен видел их спектакли, которые могли начаться в любой момент и из-за любой мелочи. Но с другой стороны, мысль о том, что Лука увидит другую, менее приятную сторону его жизни, забавляла Ната. Он как будто плевал в лицо судьбе и говорил: «Ты думаешь всё плохо? Опа! Я сделал всё ещё хуже!». Поразмыслив ещё несколько секунд, парень согласился, и ребята направились прямиком к дому семьи Куртцбергов. *** Перейдя порог своего обиталища Нат выдохнул. Тихо. Видимо никого нет дома. — Проходи. Пить будешь, что-нибудь? — Кровь девственницы? — Какая жалость… закончилась — съязвил Нат, закрывая холодильник. — Пошли. Поднимаясь по лестнице, Лука разглядывал фотографии, которых на стенах было более чем достаточно. Беременная женщина в красивом изумрудном платье, обтягивающем огромный живот и сияющей улыбкой, но какими-то стеклянными глазами. Куффен заключил, что это мать Ната. Он был очень похож на нее, чего не скажешь в случае с… отцом. Ни одного, даже самого крохотного сходства. — Ты совсем не похож на отца. — Он мне не отец. Заводить этот разговор дальше Лука не решился, поскольку по холодному тону Ната понял, что тема не из приятных. Рядом со взрослыми в обнимку стояли, двое детей. Скорее всего, близнецы, но возможно и двойняшки. А вот они были копиями отца. Только взгляд, пожалуй, менее… надменный? В центре сидел Нат. Он светился. Таким счастливым Лука видел его только в «Зажечь весь этот мир», когда настроение Натаниэлю заметно приподнял дешевый виски. Подумав о том, что семья Куртцбергов спаивает своего старшенького, лишь бы тот улыбнулся на фото, Лука глухо, едва слышно засмеялся. — Ты не говорил, что у тебя большая семья. — задумчиво сказал Лука — Ты не спрашивал. — Четверо детей это… круто, наверно… — Трое. — сглотнув, сказал Нат. Он чувствовал, что не стоит продолжать этот разговор, но не знал, как перевести тему. Благо, Лука всё понял. — Ну что ж, месье Куртцберг, — протянул Лука, заходя в комнату Ната, — вы можете ссылаться на творческий беспорядок, но срачу в вашем обиталище позавидуют даже шведские проститутки. — Ты был в доме у многих шведских проституток? — Куда только жизнь порой не заносит, — парировал Лука и неумело подмигнул. Резкий запах краски и масла ударил в нос Куфену. Открытые баночки, кисти, стаканы с водой — всё это было «расставлено» в хаотичном порядке по небольшой комнатке, в которую проникали лишь через огромное окно над кроватью лучи солнца. На подоконнике медленно умирали фиалки, а ковер грязно-голубого цвета посередине комнаты был заляпан чем-то коричневым. Луке искренне хотелось верить, что это шоколад. Однако Куффен, бывавший в местах намного более… злачных, никак не мог понять, что было не так с этой комнатой. Кругом хаос, а он по идее должен выглядеть гармонично. Вопреки мнению многих, хаос всегда гармоничен. В нём всё на своём месте и в своё время. Но что-то всё равно было не так. И тут Куффен взглянул на Ната, снимающего куртку, и вдруг понял. Не краска на стенах, не мертвые цветы и даже не заляпанный ковер делают эту комнату не такой, какой она должна быть. Натаниэль. На его фоне эта комнатушка теряет свой шарм. Тускнеет и теряет свою душу. Именно Натаниэль та лишняя деталь, которая портит интерьер. Даже несмотря на свой немного… грустный внешний вид, он выглядит ярче, чем любая банка с маслянистой краской в помещении. Рыжие волосы куда ярче полумертвых фиалок, а худощавая фигура смотрится изящней, чем кованые ножки кровати. Впервые за неделю знакомства с Натаниэлем, Лука подумал, что рыжик чертовски красив. — Ну, где твои работы? — Там. — Натаниэль указал пальцем на огромный дубовый шкаф в конце комнаты и сел на кровать. Куртцберг пристально наблюдал за движениями Луки, подходящего к шкафу и тянущего за ручку. Лишь раз Нат бросил быстрый взгляд на холст, лежащий за кроватью и накрытый простынёй. Только не его. Он ещё не закончен. — Вау, — ошарашено прошептал Лука. Перед глазами парня предстали десятки картин. Все они стояли боком и разглядеть их было невозможно, но само количество поражало. Лука, ловя на себе взгляд Натаниэля, аккуратно выдвинул одну из картин. Фонтан. Причудливые каменные узоры, по которым извилистыми ручьями стекает вода. На заднем фоне летает пара сотен бабочек, стрекоз и прочей живности. «Прекрасно…, но не то». Куффен задвинул холст обратно и выдвинул следующий. Старушка. Расположившись в кресле, женщина что-то вяжет. Лука не особо разбирался в живописи, но был уверен, что люди бы оценили это. Изящные мазки и контуры. Даже морщины на её лице прорисованы идеально. «Нет». Под пристальным вниманием Ната Куффен выдвигал и задвигал картины. И если для Луки это было просто, то Натаниэль чувствовал, как внутри всё сжимается. Он не мог толком описать, что это было за чувство. Не злость, не страх и даже не ревность. Предвкушение. Вот что это. К ужасу для самого себя Нат, который раньше даже взглянуть на свои работы позволял крайне редко, теперь ждал… похвалы. Одобрения и фразы: «Да, это великолепно». От осознания этого, становилось тошно от самого себя, но то приятное чувство, разливавшееся по телу, заглушало даже ненависть к себе. Картины скользили между рук Куфена, пока тот наконец-то не остановился. Натаниэль впал в ступор. — Нет. Её нельзя выставлять. — стараясь сохранять самообладание, выдавил Нат. — Она прекрасна. — Я знаю. — Так в чём проблема? — Это не имеет значения. Слова вновь начали спешно переходить от человека к человеку. Куффен аккуратно облокотил холст о шкаф и подошел ближе Куртцбергу. — Я слушаю. И снова эта серьезность. Какого хрена его вообще заботит это? Нат сглотнул и продолжал смотреть на Луку, который судя по всему не собирался отступать. — Это любимая картина… моего брата. — хрипло процедил Натаниэль. — Я думаю, он будет рад, что работу его брата показали на выставке. — Мой брат мертв. Мой брат мертв. Восемь. Восемь гребаных месяцев он не мог сказать это вслух. И вот теперь они слетели с языка, так просто, будто он спросил у прохожего, где находится ближайшая остановка. Натаниэль ждал. Ждал слов вроде: «Прости, я не знал» или соболезнований и вопроса: «Как это случилось», но кое-чего он точно не ожидал. После долгой паузы Лука наконец-то посмотрел на Ната и сделал два шага вперед. Руки Куфена обвили шею рыжика так быстро, что он не успел ничего сказать. Лука. Лука Куффен действительно его обнял. Но, несмотря на удивление, Куртцберг даже не шелохнулся. Ему было хорошо. Внезапные воспоминания о смерти брата испарились, вместе с сантиметрами, разделявшими его и Луку. Едва ли не впервые за долгое время Натаниэль был абсолютно спокоен. И он бы многое отдал, чтобы этот момент длился вечно. Чтобы они так и простояли в этой пыльной комнате до конца своих дней, чтобы подбородок Луки продолжал лежать на плече Ната, а руки обвивали бледную шею. Натаниэль чувствовал биение сердца. Но не своего, а чужого. Быстрое и ритмичное, это сердце… это Лукино сердце заглушает стук своего собственного. И это определенно нравиться Куртцбергу. Ему нравится тепло тела человека, прижавшегося к нему. Нравиться его ровное дыхание и тот тихий и нежный голос, которым он, не отпуская Ната прошептал: — Я всё ещё думаю, что твой брат будет счастлив, узнав, что его любимая работа… что твоя работа будет притягивать взгляды людей. — Думаешь? — прошептал Натаниэль в ответ, будто кто-то в этом пустом доме может их подслушать. — Я знаю.***
Новенькая Хонда стремительно неслась по бугристой поверхности дороги. Солнце постепенно исчезало за линией горизонта, а особый аромат центра Парижа растворился в запахе десятков лавок с духами, маслами и прочей ерундой, которую туристы сметают с полок втридорога. Продавцы этих самых лавок называют их золотыми рыбками, местные — идиотами, а они сами — ценителями прекрасного, желающими забрать крохотный кусочек города любви домой. Натаниэля всегда забавляли подобные места. Кучи людей готовы купить абсолютно все, если на этом написано «Exclusivement de Paris» или любая другая фраза на французском, из которой среднестатистический приезжий разберет только «de Paris». То, что произошло в комнате у Ната, ребята больше не обсуждали, а вернулись к обыкновенному сценарию: Лука шутит, Натаниэль парирует и наоборот. Но если сказать, что этот случай прошел бесследно хотя бы для одного из них, тебя сочтут пиздаболом. Однако эти события оказали на парней далеко не негативное влияние. Совсем наоборот. Лука был счастлив, что узнал про Натаниэля чуть больше, а Нат наконец-то смог сказать то, о чем думал многие месяцы. Через какое-то время машина остановилась у одноэтажного здания целиком, вплоть до дверных ручек, раскрашенного граффити. Несмотря на все возражения Натаниэля, Лука протянул водителю пару купюр, и парни вышли из машины. — Недурно, — сказал Нат оценивающе рассматривая работу граффитчиков. — Согласен. Пойдем, уже без пятнадцати шесть. Виктóр бесится, когда опаздывают. Пройдя через широкие двери, парни оказались в просторном помещении с белыми стенами, где вовсю кипела работа. Люди в комбинезонах таскали и вешали картины, которые заслуживают особого внимания. Они были разными. Совершенно. Между ними не было ничего общего. Ни цветовой гаммы, ни стиля, ни техники, ни даже темы. В эту секунду Нат понял, что эта выставка определенно отличается от всех остальных, на которых ему приходилось бывать. Посреди всей беготни, вальяжно рассевшись на потрепанном кресле мерзкого зеленого цвета, которое каким-то неведомым образом оказалось прямо посреди галереи, парень лет двадцати трех на вид листал свежий выпуск «Juxtapoz». Завидев Луку, он отложил журнал, мягко улыбнулся и направился прямо к ребятам: — Здравствуй. — обратился он к Луке. — Здравствуй. — голос Луки был совершенно обычным, но взгляд направленный на этого парня с коротким темным хвостиком и родинкой над губой, был каким-то странным. — Виктóр, разрешите представить — Натаниэль. Парень, видимо уже привыкший к театральным представлениям Луки, мягко улыбнулся и протянул Нату руку. Натаниэль быстро среагировал и, когда со всеми условностями было покончено, взгляд Виктóра устремился на холст, накрытый простынею, который Нат держал в левой руке: — Позволишь? Сломать бы тебе руки. — Конечно. — с улыбкой ответил Нат и протянул картину Виктóру. Тот снял перепачканную краской простынь и задумчиво стал рассматривать работу. Лука с Натаниэлем переглянулись, и Куффен то ли одобрительно, то ли утвердительно, едва заметно кивнул. Спустя пару минут, Виктóр поднял взгляд и обвел им Натаниэля. — Прекрасно. — с улыбкой сказал он. — А я ведь говорил, — самодовольно ответил Лука и вскинул брови. — Думаю, мы обязательно её пристроим. А сейчас мне пора. Дел по горло. — Спасибо. — Натаниэлю не доставляло удовольствия видеть чужие пальцы на этой картине, но он всеми силами отгонял от себя эти мысли. — До завтра, Виктóр. — сказал Лука, выходя на улицу. — До завтра? — переспросил Нат. — Выставка завтра. — И мы, видимо, туда пойдем? — Мы точно туда пойдем.***
По дороге домой Натаниэль разглядывал сотни звезд, чей свет ночь обнажила сегодня совсем рано. Луна выглядела, как неказистая молочно-белая клякса, на фоне сияния тысяч светил, которые, казалось, сочились звездной пылью. Из едва приоткрытого окна холодный ветер обдувал лицо Натаниэля и, отвернувшись от этого обжигающего кожу холода, Куртцберг заметил, что Лука уснул. И на этот раз совсем не случайно, а вполне целенаправленно Нат стал разглядывать лицо парня. Над бровью красовался крохотный шрам. Напоминание о первом дне их знакомства. Тогда Натаниэлю здорово досталось, но, как ни странно, он бы ни за что в жизни ничего не поменял. Взгляд парня скользнул по светлой щеке к родинке на шее. Отметина ДНК. Интересно, какие отметины на шее Куфена мог бы оставить Нат? Пожалуй, самые разные. Остановившись на руках Луки, Куртцберг рассматривал длинные пальцы и покрытые черным лаком ногти. Куффен говорил, что играет на гитаре, но только сейчас Натаниэль поймал себя на мысли, что хотел бы воочию увидеть то, что Лука способен сделать этими пальцами. Взгляд скользнул выше и остановился на тонких нежно-розовых губах. Слегка приоткрытые, они едва заметно втягивали воздух. Разглядывая нижнюю губу Куфена, Нат не заметил, как прикусил свою собственную. А знаете, чего ещё он не заметил? Как царство Морфея выплюнуло Луку из своих чертогов и вернуло в унылую реальность. Смотреть на то, как Натаниэль кусает губы не от нервов, а от взгляда на него, доставляло Луке удовольствие. Но ещё большее наслаждение Куфену доставил взгляд Куртцберга, когда тот уловил на себе взгляд Луки. Детский испуг, как если бы он был матерью Ната и застукал его за кражей варенья или просмотром порно. Неужели они знакомы всего неделю? Не важно. Единственная мысль, которая мелькала в голове у Луки в данный момент была проста. «Хочу». Куффен приподнялся и задвинул шторку, отделявшую водителя и пассажиров. Удивительно, как много может скрыть крохотный черный кусок плотной ткани. И вот их снова двое. Натаниэль сглотнул. Сколько он продержится на этот раз? 24 секунды? И вновь Нат убеждает себя, что это плохая идея. Что делать то, что он хочет делать с парнем, с которым знаком неделю, не стоит. Что за мимолетную слабость придется платить. Что такие действия не приносит ничего, кроме боли. Что по закону жанра Лука окажется той самой Алэйной из его прошлого. Но все. Все здравые мысли разбились об скалы, растворились в морской пене, наглотались таблеток и легли в гроб, когда Куффен провел пальцами по бледной шее. Теми самыми пальцами, которые Нат разглядывал пару минут назад и в голове всплывали сцены из фильмов, кассеты с которыми родители прячут от детей. Рука Луки скользнула выше и вновь дотронулась до холодной кожи. Нат подался вперед и прижал ладонь Куфена к щеке. И, опять же по закону жанра, их взгляды встретились. Они оба знали, что не нужно этого делать, но расстояние между ними неумолимо сокращалось. Веки Куртцберга опускались, и он чувствовал прикосновение к носу. Куффен наклонил голову. Сейчас. И вот спустя невыносимо долгие минуты и множество гребаных сантиметров, они оба почувствовали… боль. — Прошу прощения, господа, кошка. Мы приехали. — раздался голос с переднего сидения. Парни потерли затылки, которыми ударились о спинки кресел. С одной стороны, Нат был…разочарован. С другой… возможно эта кошка не позволила ему совершить ужасную ошибку. Взглянув на Луку, Натаниэль не смог понять, о чем тот думает. Выражение его лица было настолько неопределенным, что он с равной вероятностью мог бы думать о том, чем сегодня поужинает и о том, что хочет трахнуть кого-нибудь рыжего. Натаниэль открыл дверь и чувствовал, что должен что-то сказать, но… — - Спокойной ночи. — с мягкой улыбкой сказал Лука. — Спокойной.