23:08 Реабилитационный центр «Писфул Хиллс», штат Аляска
« Представляешь, Тейт, а я познакомилась с Капитаном Америкой. Стыдно, что не могу держать это в тайне, но ты ведь никому, правда? Это архиважно и архисекретно! До сих пор под впечатлением. Доброй ночи.
ХО, Эшли »
Минутная стрелка часов снова громко тикнула, перебравшись на деление ниже. В сестринской было сыро. Батарея, отчего-то, не грела совсем, хотя на ощупь была теплой. Помещение, в котором я провожу большую часть рабочего дня, весьма уютное, честно признаться. Поуютнее моей квартиры. Комната была размером с обыкновенную палату. В ней не было окон. Своеобразный «чулок», но мне комфортно. Мягкий теплый свет торшера, расположившегося в углу, как-то романтично обволакивал сестринскую. Это был не полумрак, но и не освещение в операционной. Что-то среднее. В этом желтом свете комната походила на какой-то домик в тайге. Или помещение, для проявления фото. Я расположилась в черном кресле, как раз напротив торшера и в метре от двери. Краем глаза, через щелку я следила за движение в холле. Пациенты должны были улечься и видеть третий сон под действием барбитурата. Меня не радовал этот факт, ведь мы заменяли одну зависимость на другую, пусть и менее безобидную, но раз их родные подписали документы на согласие…« А я внебрачный сын Энтони Старка, только ты тоже никому! Сладких снов, маленькая фантазерка.
ХО, Тейт »
Я негромко прыскаю от смеха и отмечаю галочкой в своей голове, что будь это правдой, я бы нисколько не смутилась. Он такой же харизматичный и беспардонный. Отложив телефон в сторону, я еще раз окидываю сестринскую взглядом. Передо мной стоит низкий журнальный столик с кучей неразобранных анализов, с косметичкой одной из медсестер и кипой использованных пластиковых стаканчиков. В конце цикла мы с моей сменой играем в своеобразный боулинг. Они у нас заместо кегель. Сейчас комната была пуста. Остальные медбратья и медсестры разбрелись по палатам, проверяя состояние больных. Миссис Купер никогда не перечила мне, если речь заходила о врачебном долге. Поэтому я быстро укладывала ее спать, с ней было просто. Остальных «своих» пациентов я видела крайне редко. Их брали на себя ребята поугрюмее и посильнее. Наверное, так правильнее. Вообще, я редко работаю сутки. Только по своей инициативе. Собственно, что сейчас и происходит. Около полуночи к заднему входу со стороны горного озера должны подойти Капитан, Сокол и их боксер-наркоша. При воспоминании об этом объекте в красной кенгурушке я непроизвольно дергаюсь. Он не выбил мне челюсть, нет, но он покалечил моё самолюбие. Это было гораздо серьезней, чем ссадина на скуле и обработанная перекисью ладонь. До их появления оставался час, и я недоумевала, как занять себя в это время. Взгляд снова упал на анализы. Я никогда не любила бумажную волокиту, но раз уж выхода нет, а это принесет пользу кому-то из моих коллег, то почему бы и да. Тут в основном были разбросаны анализы крови. Я не медик, я понятия не имею, что означают эти странные закорючки, выведенные в спешке каким-то лаборантом. Когда дело касается контакта и усмирения – я в своей тарелке, а вот теория…Я тоже не отличалась успеваемостью по естественным наукам в колледже. Но преподаватели поставили мне «хорошо» за стабильную посещаемость. И на том спасибо. На скорую руку, я разбрасываю бумажки в закономерности «каждая стопка – свое отделение центра». Думаю, дальше они сами. На большее меня не хватит. Я слышу шаги и через мгновение ощущаю, как яркий свет режет привыкшие к полумраку глаза. Вошел какой-то медбрат и протянул мне кружку. В ночные смены мы редко обсуждаем что-то. Мы просто оккупируем сестринскую всем составом и пьем горячие напитки, изредка похрустывая дешевые снеки. Иногда ребята делятся казусами со своими пациентами, и мы тихонько посмеиваемся. Нас, наверное, можно было бы назвать молчаливым крепким братством. Да и не видела я глубокого смысла в том, чтобы завести с коллективом хорошие отношения. Я покидаю этот город реже, чем они увольняются отсюда. Каждый раз новые лица. Но каждый раз одна и та же атмосфера комфорта в ночную смену. — Уже не такой хаос с этими бумажками. Спасибо, Эш, — его зовут Дэвид. У него завораживающие веснушки на носу, а еще у него чрезвычайно добрые глаза. Он вызывает у меня симпатию. Даже несмотря на то, что вижу я его раз в несколько смен. Он как этот светильник в комнате, согревающий и спокойный. Прекращай сравнивать людей с булками и светильниками. Это жутко. Я киваю, забрав кружку с чаем из его рук. Такой милый жест с его стороны. Я тоже иногда угощаю коллег напитками. Мелочная услуга, но на мелочах держится всё, что нас окружает. — Миссис Купер еще не оставила надежд споить тебя? — О, нет, — я отрицательно мотаю головой, прихлёбывая чай. Ее в отделении знают все. Наша местная знаменитость. За неимением большого количества знакомых, наши разговоры всегда сводятся к одним и тем же людям. Но это нисколько не минус. Просто…так. Просто так устроен Джуно. Здесь все ведут разговоры на избитые темы и ведут себя спокойно и нерасторопно. — Почему у них такая низкая скорость оседания эритроцитов? — я слышу его протяжный, свистящий выдох и нехотя поднимаю глаза. Дэвид запустил руку в крашенные зеленые длинные пряди. Мне нравились его волосы. Они были термоядерного вырви-глаз салатового цвета. Но на них было приятно смотреть. Он добавлял какой-то резкости и яркости в эту туманную и разморённую атмосферу. За спиной я называла его Джокером из комиксов DC про приключения Бэтмена. Пусть с ним и не вяжется это смелый образ. — В 400 году до нашей эры Гиппократ объявил, что болезни вызывают не демоны, — невзначай предполагаю я, снова отпив из кружки. — Класс! Демонов вычеркиваем. Несколько секунд мы ментально обмениваемся мыслями, улыбнувшись друг другу, но вскоре он отводит глаза, перебирая в руках рассортированные бумаги. А я, наблюдая за этим мирным человеком, погружаюсь глубоко в себя. Дэвид законопослушный. Он тихий и безобидный. Я очень сомневаюсь, что он сможет постоять за себя в случае опасности. Хотя, какая опасность? Это же Джуно. Тут даже отбитый маньяк-извращенец сопьется и поселится в нашем центре. Это не солнечная Флорида. Тут все иначе. И как же будет себя вести Дэвид в случае гражданской войны? Международной? Вызовется добровольцем? Станет рядовым или военным врачом? Останется ли он предан родине? Последние двенадцать часов все моим мысли кружились вокруг встречи с Капитаном. Он действительно оставил неизгладимый след на этом дне. С каждым часом я все больше теряла связь с реальностью и успокаивала себя тем, что встреча с ним предстоит совсем нескоро, не сегодня. Не в этой жизни. Мне было тошно и противно от самой себя при мысли, что я способствую возвращению в строй машины для убийств. Мне было неспокойно. Очень неспокойно. На одной чаше весов присяга, моя группа и собственные моральные нормы, на другой – Капитан Америка и желание помочь ему. Я согласилась, наверное, только из-за Стива. Поступила, как очередная глупая девчонка, которая повелась на смазливую моську. Захотела побыть героиней в его глазах. Это так глупо, так безрассудно и опасно! — Как заставить друга бросить наркотики? — вновь прерываю молчание. Похоже, сегодня я не соответствую всем устоявшемся нормам поведения. Дэвид поначалу не реагирует. Он просто впивается взглядом в какой-то бланк, но я ощущаю напряжение в воздухе. Странный вопрос, заданный в стенах реабилитационного центра. Особенно от меня. Особенно ему. — Оторвать ему руки. Его ответ я нахожу смешным. Сразу же перед глазами фигура Солдата, и становится до безобразия комичным отсутствие у него левой руки. Капитан Роджерс спасал его, как мог. Я ничего не знала о своем новоприобретенном "пациенте". Только факт его криминального прошлого, связи с Капитаном и хороший хук правой. Еще знала то, что он чертовски нестабилен и (вероятно) не любит фрукты. Или больницы. Или симпатичных блондинок. Или все вместе. Мы договорились, что я буду вести с ним особые беседы. И что я буду выполнять базовые мероприятия любого медперсонала: контроль за состоянием, принуждение к принятию лекарств и компаньонство. Что-то подсказывает мне, что все пойдет...в общем, плохо все пойдет. Зато интересный опыт…***
00:02 Реабилитационный центр «Писфул Хиллс», штат Аляска
В кармане побрякивает связка ключей, то и дело норовящая выпрыгнуть из халата. От меня все пытается скрыться, и как можно быстрее: ключи, кофе, документы. Роняю на каждом шагу и вечно сетую на свою неуклюжесть. Это раздражает. В связке несколько ключей. Один – от заднего входа, другой – от палаты в наркологическом отделении, третий – от ремней, которые будут предположительно (мало вероятно) приковывать Солдата к койке. Очень рискованно селить этого особого пациента в общем крыле, но альтернативы нет. Единственное, что я могла предложить – это самая дальняя палата без окон со звукоизолирующей прослойкой. Трезво оценивая ситуацию, я осознаю, что риск быть замеченной баснословно велик, особенно учитывая буйную натуру Зимнего Солдата. Но. Выхода. Просто. Нет. Но пока в голове мысли танцуют под незатейливую «бамбалейло», и руки нервно теребят подол халата, я уверенным и стремительным шагом спускаюсь на первый этаж и сразу же заворачиваю под лестницу. Отделение, расположенное на первом этаже, предназначалось для наркоманов. Третий этаж был раем алкоголиков. Наш центр никогда еще не был переполнен, но сказать, что пациентов в нем мало – слукавить. Их достаточно. — Капитан? — я осторожно толкаю дверь от себя. Она легко поддается и открывает без скрипа. Это уже маленькая победа. Я вижу Роджерса, опирающегося на его плечо вялого (определенно накаченного транквилизатором) Солдата и Сокола, держащего в руках спортивную сумку. Они выглядят помято. — Идемте, палата недалеко. Пост пуст, все в сестринских. Сокол заходит первым и кивком здоровается. Мне тяжело перебороть возникшую к нему антипатию, поэтому я просто отвожу глаза и пропускаю их вперед. Слышу, как Солдат издает какие-то нечленораздельные звуки, как только я закрываю за ними дверь. Холодок вновь пробежал вниз по позвоночнику. Очень надеюсь, что кто-то из них останется со мной. Я огибаю мужчин и осторожно шагаю в сторону палаты. Она в самом конце коридора, перпендикулярного лестнице. Ощущаю тяжелые шаги своих спутников. Ощущаю ту вибрацию, которую создают наши шаги при соприкосновении с кафелем. В очередной раз становится дурно. Теперь это твое вечное состояние. Страх и стыд. Замечательно. Дверь не поддается удару моего плеча, и я нехотя киваю Соколу, намекая на помощь. Он справляется с заевшим механизмом. Я захожу в комнату первая, шаря рукой по стене в поисках выключателя. Свет в палате неприятный и холодный. Отличный от торшера в сестринской. Тут совсем неуютно. — Нужно закрепить его ремнями, — оперативно мыслю я и вновь закрываю за спинами дверь. Комната не белая и пустынная, как многие предпологают. Ее стены грязно-серого цвета. Лишь один источник света – люстра в центре комнаты. Лишь три предмета интерьера: у левой стены койка, по центру стол и кресло. Они расположены компактно, что немного стесняет наши движения. Четверо человек здесь чувствуют себя, как в клетке. Я протягиваю Сэму связку ключей. Они толкают Солдата на кровать. Он совсем не сопротивляется. Как овощ. В моей голове сразу же рождается аналогия: Солдат – овощ, я – фрукт. А если я тот несчастный апельсин, лопнувший в саду, то кто он? Огурец? Отставить пошлые мыслишки, капрал Стивенсон. Тем не менее, я ухмыляюсь и открываю дверь в ванную комнату. От ванной тут только название: одинокое подобие на душевую кабину, унитаз и раковина, под которой расположилась полка с полотенцами. Свет тут помягче и не режет глаза. Если мне не изменяет память, в палате есть встроенный шкаф. Сокол как раз держал сумку. — Где сумка? — я возвращаюсь в комнату и замечаю, что мужчины давно приковали товарища к койке и хаотично разбрасывают вещи в уже найденный встроенный шкаф. Это приятно удивило. — Мы не можем тут оставаться, — Капитан делает шаг в сторону, обратившись ко мне, — Думаю, нужно составить заявление о поступлении, да? — Правильно думаешь, — я киваю, прошагав к койке. Солдат лежит с открытыми глазами, вздернув подбородок и буравя потолок своим тяжелым взглядом. Замечаю, как пульсирует венка на его виске. Он напряжен и вытянут в струну. Видно, что ремень под грудью затянули слишком туго, отчего Солдату тяжело дышать. Его лицо начинает покрывать красными пятнами. Это нужно исправить, а то Сол…хм. — Мне называть его Зимним Солдатом? — соображаю я, чуть сморщившись. Это звучит пафосно и неестественно. — Нет, — отрезает Стив, жестом призывая повернуться к себе лицом. Но я все так же напряженно впиваюсь взглядом в ремень, который словно начинает трещать под напором его ребер. — Называй его Баки. — Стив, я хочу знать его имя, — наконец отлипнув от ребер Солдата, я с вызовом смотрю на Капитана. Сокол огибает нас и тем самым прерывает зрительный контакт. Эта секундная заминка никак не отвлекает. Мой интерес подогревает тайна личности. Раз уж он подставляет меня перед страной, мог бы быть откровенным. — Сержант Джеймс Барнс. Сержант, значит…еще один старший по званию…если сконцентрироваться на этой информации, то ненадолго можно успокоить нервы. — Заполните заявление на посту. Укажите меня как доверенное лицо. Такие поступают редко, но поступают, — я кидаю беглый взгляд на кресло и вдруг ощущаю потребность в мягком сидении. Ноги ноют и глаза слипаются. Звучит неразумно и опасно, но люди, никогда не сталкивающиеся с реальной опасностью, даже не пытаются предотвратить ее. Сейчас это сыграло на руку. Кто полетит в такую даль лечить преступника? Кто вообще полетит лечить преступника? Сокол выходит из ванной комнаты и замирает в ожидании чего-то. Я не сразу соображаю, чего. — Мисс Эшли Стивенсон, — киваю ему я, опрокидываясь на мягкую спинку, и Сэм скрывается за дверью. Наступает напряженное молчание. Стивен напряженно вглядывается в моё лицо, я напряженно вглядываюсь в перетянутый ремень, а Джеймс мутным взглядом исследует трещинки на потолке. Не знаю, что сказать ему. — Я такая дура, — покачав головой, я грустно улыбаюсь и наконец заглядываю Капитану в глаза. — Нет, ты добрая. Взгляд Капитана очень мягкий. Он смотрит на меня с неподдельной благодарностью. Как-то очень искренне. Это удивляет, ведь мы знакомы всего один день. Ну, ты тоже хороша. Он хотя бы просто смотрит, а ты нарушаешь устав ради человека-однодневки. Неравноценно. — Не вижу противоречия, — я прикусываю обратную поверхность щеки, — Перестань смотреть на меня так. Я не мороженое, а ты не солнце. Не поплыву. Простого «спасибо» было бы достаточно. Стив опускает взгляд, скрывая полуулыбку. Вновь наступает минута молчания. Лицо Зимнего Солдата заметно порозовело. Но он молчит. Он снова спокойный, как удав. Но теперь меня не введешь в заблуждение. — Что я могу сделать для тебя? Какой он удивительный, все же, этот Капитан. Будь я хоть на каплю такая же беспардонная, как Тейт, то воспользовалась этим предложением в не самых приятных целях. Кому я вру. В очень приятных целях. Но вместо этого я смеюсь над глупыми мыслями и мысленно даю себе пощечину. Нужно всегда вести себя достояно, маленькая фантазерка. — Мне бы обнажённого Джареда Лето, но...пообещай, что мы повоюем в одной команде, — загадочно шепчу я, словив недоумевающий взгляд Стивена, — Что, когда тебе понадобится незначительная поддержка, ты позовешь меня. Просто хотя бы рядом постоять и попротирать щит. Стив вдруг широко улыбается и запускает пальцы в коротко стриженные волосы. Его позабавила моя просьба. Но он не откажет. Я это чувствую.***
04:32 Реабилитационный центр «Писфул Хиллс», штат Аляска
« Я сегодня работаю в ночь, но, представляешь, мне не спится! Я до сих пор не уснула в обнимку с папкой документов! Это фено…погоди-погоди…менально. Феноменально! Я скучаю, засранец. Скорей бы во Флориду.
Эшли »
Комната тёмная, ее освещает лишь экран моего телефона. Завтра утром в палату придет Сэм и сменит меня. Что будет дальше – пока туманно. На первом месте в списке дел отоспаться и провериться на содержание галлюциногенов в крови. Определенно. Все это время, и когда мужчины были в палате, и когда оставили меня с ним наедине, я не решалась рассматривать своего подопечного. До сих пор не выстроилась полная картина его внешности. Яркими пятнами в памяти выделяются лишь темные отросшие волосы, опухшие глаза и…да, отсутствие руки. Это до сих пор остается тайной. Спросить я не решаюсь, а из догадок самой очевидной является метод "вырви руки". Но это же бред, это ясно. — Баки? — я не знаю, что мной движет в этот момент. Усталость ли, отсутствие ли инстинкта самосохранения. Но объект напротив подал признаки жизни. Стало немного жутко. Марафон бездумных поступков продолжается. Я подсвечиваю комнату фонариком. Сначала свои ноги, заброшенные на подлокотники кресла, затем линолеум, металлический каркас койки, подушка…лицо. Он смотрит на меня. В свете фонарика его глаза как будто стеклянные. Они широко распахнутые и оттого кажутся нереально большими. Решив прекратить это испытание на прочность нервов, я нащупала на стене выключатель, и одна из лампочек люстры зажглась. Стив просил разговаривать с ним. Я долго обдумываю: будет ли адекватным пересесть на его койку? А безопасным это будет? Я больше не верю этому тихому питону, он только кажется спокойным. И все же, привстаю с дивана и откладываю халат в сторону. Раз он не любит медсестер…безопасней будет без него. Одернув черную боксерку, я несмело делаю шаг к кровати. Солдат снова буравит взглядом потолок. Привязан, вроде как, прочно. Даже смирился с ремнем на груди и хватает кислород короткими редкими вдохами. Лицо снова стало землистого цвета. — Меня зовут Эшли. Он как будто игнорирует моё присутствие. Вдруг начал его игнорировать. Впрочем, я всегда была одиноким болтуном и не чувствую необходимости в собеседнике. Пусть просто слушает. Устанет и попросит заткнуться. Или заткнет… Нет, привязан он крепко. Суперсолдат, привязанный обыкновенными ремнями обыкновенной лечебницы. Остается надеяться, что он обессилел или морально сдался. — Ты здесь потому, что стал героинозависимым. Мне кажется, что он тихо хмыкает. Я набираюсь смелости и присаживаюсь на край кровати, там, где должна была быть зафиксирована его левая рука. Не сажусь слишком близко, чтобы не раздражать. Одно твое присутствие уже его раздражает. Подогнув ноги под себя и приняв позу лотоса, я слегка поворачиваю корпус, чтобы охватывать глазами как можно большую поверхность койки. Сержант Джеймс Барнс все так же лежит с отсутствующим выражением лица. У Баки волевой подбородок и квадратная челюсть. Я едва заметно морщусь при виде щетины. Она выглядит совсем не сексуально. Она была «запущенным садом», да простит сержант мою поэтичность. Мысленно отговариваю себя от желания побрить его на месте же. Я замечаю, насколько дряблая и нездоровая у него кожа, глазами скольжу вверх по прямому носу к широкой переносице. У него крупные черты лица. Но это только прибавляет определенного очарования. А еще у сержанта густые темные брови. Про себя я отмечаю, что неплохо было бы их подщипать, но снова одергиваюсь. Это уже перебор. У Баки широкий лоб. И не настолько большие глаза, как мне показалось сначала. Освещение в комнате ни к черту, но я замечаю, что цвет его глаз определенно светлый. Может, светло-серый или светло-голубой. Радужка имеет довольно интересную окраску. От темного к светлому ближе к зрачку. — Сколько тебе лет? — довольно глупо задавать подобный вопрос. Я все равно не получила на него ответ. Но чисто на вскидку я даю ему лет сорок. Прости, сержант, но выглядишь ты паршиво. А еще я акцентирую внимание на его темных длинных волосах. Не зря именно эта деталь изначально впечаталась в память. Меня колет черной завистью. Его волосы были прямыми, толстыми и благородного каштанового цвета. Какая шевелюра…Даже несмотря на то, что она грязная. Хотя, нет. Его нелюбовь к душу портит впечатление. Ладно, не всегда работает функция «меняем минус на плюс». Окинув его силуэт беглым взглядом, я прихожу к заключению, что он типичный «новорожденный» наркоман. Запущенная растительность, еще не успевшее исхудать тело, но тем не менее торчащие ото всюду набухшие вены. А еще опухшее лицо. Сухие губы, опухшие веки и серо-синие синяки под глазами. Короче говоря, сержант если и пользовался успехом у дам, то это было лет сто назад, когда за одну только военную форму могли воспеть. — Знаешь, Баки, — снова начинаю свой увлекательный монолог я, — Есть одна вещь, которая мне нравится в наркоманах. Их вены. Чисто эстетическое наслаждение. Понимаю, что вены больного и уже мертвого человека, но нравится. Ничего не могу поделать. Сержант лежит пластом, изредка моргая. — Ты ведь вводил героин внутривенно, да? — предполагаю я, ожидая от него хотя бы нервного тика. Но нет. Я кричу в пустоту. Почему же он не спит? Ломает? Если бы ломало, он бы крушил все вокруг. Он голоден? Или суперсолдатам не нужен сон? — Знаешь, очень часто наркоманы вводят героин именно сюда, — я поднимаю правую руку и поворачиваю ее внутренней стороной к Баки, — Они называют ее «центр», — подушечкой пальца я касаюсь кожи чуть ниже локтевого сгиба. Он неожиданно переводит взгляд на мои руки. С секунду щурится и цепляется взглядом за черную полоску моего напульсника. Я ношу его на левой руке, на предплечье. Простая полоска из эластичной черной ленты с эмблемой любимой музыкальной группы. Потеряв интерес к созерцанию украшения, он возвращает голову на подушку. Становится невыносимо тоскливо. Попытка завести разговор только угнетала меня. Никакой темы для разговора не было в голове. Я была измотана суточной сменой. Еще чуть-чуть, и я свалюсь на койку рядом с Солдатом и засну крепким солдатским сном. — Вода – источник жизни, ты ведь знаешь это. — вновь шумно набрав в легкие воздух, я проделываю очередную попытку вывести его на эмоции, — Когда пациентов ломает, чтобы они не откинулись раньше срока выздоровления от голодовки, мы даем им воду с лимоном и медом. Не знаю, почему лимон и мед, но именно эти вкусы приходятся им по душе. Хочешь? Он снова игнорирует мои слова. Баки не вызывает у меня сочувствия. Совсем. Он вызывает только отвращение. И злость. Но что-то внутри заставляет меня подняться, взять со стола бутылку с водой, снять крышку и бережно, словно к английской королеве, преподнести ее горлышко к сухим губам Зимнего Солдата. — Ну же, сержант. — но он упрямо дырявит потолок. То, что происходит затем, заставляет меня засомневаться в своей адекватности. Я нагибаюсь к ремню, стягивающему его грудь, не без труда ослабляю его. Следом слышу шумный вдох полной грудью. — Баки, не вынуждай меня причинять тебе боль. Снова подношу горлышко к его губам, но на этот раз он плавно поводит плечами и словно намекает мне освободить его руку. Его губы пересохшие, капилляры в глазах полопались до такой степени, что его склера кажется мне кровавым месивом. Ладно, на время освобожу. Но только не сдохни от обезвоживания. Даже суперсолдаты иссыхают. Я отставляю бутылку и нагибаюсь к ремню. Даже наркоманы в исключительные моменты способны вести себя адекватно и принимать помощь. Инстинкт самосохранения. Я слегка ослабляю его ремень, но молниеносно ощущаю давящую боль. Как он успевает так быстро действовать? Опустив взгляд, я вижу мощное предплечье, протянутое к моему горлу. Он пытается удушить или задушить? КАКАЯ К ЧЕРТУ РАЗНИЦА!? Я ощущаю, как кровь приливает к переносице, как затылок становится как будто полым и невероятно тяжелым. Хватаюсь ладонями за его руку и пытаюсь оттолкнуть, но не выходит. Остается лишь хватать воздух, как рыба, выброшенная на берег. Веки тяжелеют, но я заставляю себя напрячься и упереться коленями о койку, чтобы не висеть над полом, как повешенный. У меня получается переползти на кровать, но пальцы сильнее сдавливают шею и вновь приподнимают вверх. — Не угрожай, если не можешь исполнить - это демонстрация слабости. Его голос низкий и тягучий, как карамель. От тембра по спине пробежали мурашки. НЕ ОТ ТЕМБРА У ТЕБЯ МУРАШКИ, ТЫ ЗАДЫХАЕШЬСЯ, ИДИОТКА! Я встречаюсь с Баки взглядом и ужасаюсь, насколько широкими стали его зрачки, какая ярость и ненависть застыла в них. Он словно рычит, сдавливая сонную артерию. Время пошло на секунды. Снова пытаюсь опуститься на койку. Мои колени находятся по обе стороны его бедер, удается ухватиться за них, но существенной пользы это не приносит. В глазах начинает темнеть, и я ощущаю, как от мизинца до локтя пробегает словно электрический разряд. Мое тело отказывается слушаться. Я ощущаю, что левый висок начинает бешено пульсировать, отстреливая ритм в ухо. Из последних сил я вцепляюсь в скулы солдата и сжимаю их, вдавливая в кожу длинные ногти. На секунду мне кажется, что эта манипуляция заставила его ослабить хватку. Тем не менее, я продолжаю вонзаться глубже. Моя наблюдательность меня не подводит. Солдат щурится от боли и отпускает шею, сомкнув ладонь на одном из моих запястий. — У героинщиков повышенная чувствительность. Их болевой порог снижается во время ломки до немыслимых пределов. — заикающимся голосом произношу я, отпустив лицо Баки. Он не попытается придушить меня снова. Я опираюсь левой рукой о его грудь и чувствую, как сильно он напряжен. Мысленно отмечаю, что никогда еще не ощущала настолько крепкие грудные мышцы. В нем адовая доза транквилизатора и мой сломанный ноготь с указательного пальца. Сейчас мне плевать, что, пережив героиновую ломку, у него появится новая зависимость к новому виду седативного. Мне откровенно плевать на этого выблядка. — Знаешь, меня тяжело ввести в состояние ярости. Но ноготь...я бы посоветовала тебе бежать. — зеркалю поведение Барнса и с трудом узнаю свой рычащий голос. — Оу, как иронично. Я замахиваюсь для удара, опираясь на его грудь, и с хирургической точностью попадаю прямо в висок. И второй раз для подстраховки. Наверное, мои зрачки сейчас тоже как у кота из Шрека. И, наверное, в них тоже плещется безумство. Баки откидывает голову на подушку, и я замечаю, как разомкнулись его некогда напряженные губы, как стекла на пухлую нижнюю губу капля крови, тянущаяся от его скулы.