Дикая охота

Грелль встретился с Рональдом в Департаменте. Оба прятали глаза друг от друга, наскоро поприветствовав. Рон был хмурый, похоже, явился с больной головой. Заглянув в журнал смертей, Сатклифф не без удивления обнаружил под данными о вчерашнем профессоре штамп «Дело закрыто». Когда успел его поставить, что-то не припоминал. И лично у него примечания были. - Ну, и где ты вчера потерялся? – наконец спросил Грелль у напарника. - Я потерялся?! – изумился Рон. – Это ты меня бросил! Рванул танцевать под молниями. Гроза же была. Потом я увидел вспышку, понял, что ты смылся. - Ага, поэтому ты решил залить горе в баре! – съязвил Грелль. Рон не обиделся, но изумлённо захлопал ресницами. - А ты откуда знаешь? - Видели тебя кое-кто, – Грелль не стал распространяться. – А профессор?.. - Что? – Рон опять был в недоумении. – Профессор, как вышел из домика, отступил на несколько шагов и рухнул, паралич разбил. Мы своё дело сделали. Тебя молнией ударило, и память отшибло? Это ещё вопрос, кому память отшибло, а лучше сказать, перековеркало. Грелль промолчал. Рон изучал свежую прессу. - Интересно! В сегодняшних лондонских газетах пишут, что профессор бесследно исчез. Неужели смотритель не увидел труп своего гостя у собственного дома? Почти сутки прошло, – снова удивился Рональд и поднял взгляд на напарника, поправляя очки. Наивно ожидал пояснений или предположений. - Меня не интересует лондонская пресса, – равнодушно ответил Сатклифф. Да, гораздо больше его заинтересовало другое. К Рональду зашли подружки, о чём-то пощебетали, и он бросил пару хитрых взглядов на Грелля. Оказывается, весь Департамент обсуждал потрясающее событие. Мистер Доминик Анку ещё вчера любезничал с одной из девушек на приёме-выдаче Кос Смерти. А сегодня он мило болтал с ней целых десять минут, потом они вместе отобедали, он угостил её десертом и, кажется, пригласил на танец: через три дня намечается корпоративный бал в честь окончания аттестации. Кстати, там официально будут объявлены призёры. Грелль просто вскипел. Разумеется, он виду не подал, что его это как-то задело. Но он разрывался на части. С одной стороны, Гробовщик ничего не обещал, и почему бы ему с кем-нибудь не общаться, пусть и с девушкой, очень неплохой, насколько Грелль о ней знал. С другой стороны, он сам опять кому-то напрасно доверился, и останется один. Глупо поймался на красивое начало, как рыбка на крючок, яркая, красная рыбка с распушённым хвостом… Масла в разгоравшийся огонь добавил Уильям Т.Спирс. Жнецы обступили его, расспрашивая о предварительных итогах аттестации. Конечно, всех занимало, кого из них отметил или хотя бы заметил старший жнец. По словам Уильяма, он очень хорошо отозвался о Хэмфри Марло. Ещё бы, гордость Департамента, идеальная Смерть, строжайше следует Уставу, прямо сказать, живёт по нему, в его работе никогда не случается осечек. Также ему понравилось, как работают в паре Эрик Слингби и Алан Хамфриз. Он упомянул ещё кое-кого. - А про нас что сказал? – полюбопытствовал Рональд. - О вас, господин Рональд Нокс, он не говорил ничего, так же, как и о мистере Сатклиффе, – обронил Ти Спирс. – Впрочем, он лично с вами пока не отрабатывал, только вы двое и остались, так что у вас есть шанс показать себя с наилучшей стороны. Пять часов пополудни – традиционное время чая, и жнецы из тех, кто пока не спешил, сходились в холле отдела поболтать, обменяться новостями. Грелль надумал приготовить себе кофе, ему-то никто не станет подбирать сорт и крепость чая, тем более, не озаботится преподнести готовый. Набежали ещё из других отделов, как взяли в привычку последнее время. Ведь здесь был мистер Доминик, некоторые даже не скрывали, что хотели бы стать к нему ближе, гораздо ближе, чем предусмотрено распорядком Департамента. Заняли все сиденья, облепили, как мухи, оставив один, более-менее свободный проход. Пробираясь с чашкой, Грелль споткнулся на ровном месте, он точно ощутил подножку. Кофе выплеснулся на белоснежную рубашку старшего жнеца, а сам Грелль, на глазах у всех, потеряв равновесие, завалился сверху, уткнувшись носом ему в живот. Грелль не знал, куда деваться, и как пережить такую подставу. «Простите», – только смог пролепетать, неловко поднимаясь, покраснев, как собственные волосы. Разумеется, его состояние никого не волновало, все закружили около Доминика. - Ничего страшного, – спокойно, даже с улыбкой, отвечал он, тоже встал. - Сатклифф! Ваши каблуки… – недовольно бросил Уильям, тут же обратившись к старшему: – Мистер Доминик, примите извинения, пройдёмте, вам надо привести себя в порядок. - Ах, Сатклифф, всего три безнадежных дня осталось, тебе решили помочь? – ехидно пропел кто-то в ухо. Ещё эти намёки. Над ним откровенно смеялись, выставили на посмешище. Грелль обернулся, взметнув длинными волосами. - А не он сам тебе подставил ногу? – хихикнув, подсказкой ляпнул Рон. - Что?! Буря эмоций ослепила. Мгновенно развернувшись, Грелль, не думая ни о чём, влепил кулаком в восковое лицо. Кто-то охнул, остальные вокруг заткнулись и застыли, разом прервав суету. На глазах жнецов происходило невообразимое: рядовой диспетчер поднял руку на старшего?!! Даже хладнокровный Уильям Ти Спирс вылетел из толпы вперёд. Но вмешаться никто не посмел. Струйка крови потекла из уголка красивого рта. Лицо Доминика Анку осталось по-прежнему абсолютно спокойным, не изменив выражения. Кончики губ хранили чуть уловимую улыбку. Он только промокнул кровь безымянным пальцем в перчатке и обольстительно коснулся его кончиком языка. Нападение на старшего приравнивается к бунту и карается на эшафоте. Если, конечно, он сам его здесь не прикончит. Внезапный резкий удар в грудь выбил у Грелля дыхание, сердце всплеснулось и замерло, как стиснутое ледяными пальцами. Он очнулся, соображая, что лежит щекой на идеально начищенном ботинке и сейчас получит им прямо в лицо. Острый пинок в плечо отшвырнул Грелля на стену. - Грелль Сатклифф, надеюсь, вы понимаете, что эту ночь проведёте в карцере, – холодно сказал Ти Спирс. Там держали до казни приговорённых. Короткий трибунал приговорил к двум суткам карцера, вместо казни. Сутки в карцере формально приравнивались к году тюрьмы, но после трёх суток жнецы выходили оттуда не в себе. Большинство из них не стали прежними. У всех по-разному, некоторые потеряли себя совсем, их убрали. Лучше бы сразу казнили. В подземный бункер Сатклиффа провели длинными пустыми коридорами, в наручниках, босиком, из одежды оставив лишь рубашку и штаны, никаких ремней и подвесок. Отобрали очки, они не понадобятся. Открытая тяжёлая металлическая дверь пропустила во внутреннюю темноту полосу света. И там, к удивлению, на полу вольно сидел Доминик, сплетая в косу свои длинные лунные волосы, в таких же остатках одежды. Внимательно глянул на Грелля и улыбнулся. Дверь намертво захлопнулась за спиной, погрузив в непроглядную тьму. Грелль неуверенно шагнул вперёд, ничего не видя. - А вы почему здесь? – поинтересовался у старшего жнеца. - Мне не следовало тебя бить. - Ну да, следовало убить. За полное нарушение субординации, – с вызовом фыркнул Грелль. - Ты хорошо знаешь положения Устава, красный жнец, – насмешливо отозвался Гробовщик. - Это ты сделал мне подножку? - Нет, не я. Тебе назвать его имя? Если увидел он, значит, так же видели другие. И все промолчали. С начальством понятно, и старшему жнецу не пристало указывать пальцем. Но остальные?.. Впрочем, не всё ли теперь равно. - Оставь его при себе, – отказался Грелль, помолчав. Он хотел оглядеться, или хотя бы наощупь определиться в пространстве. Жнецы видят в темноте, но здесь кромешная тьма, ни конца, ни начала, ни проблеска. Плотная, словно овеществлённая, казалось, её можно было потрогать. - Что это за место? – спросил Грелль. - Оно создавалось пленными демонами. Здесь нет времени, вернее, оно течёт так, как ты сам для себя определишь. Пространство искажено, бессмысленно его мерить шагами, ты можешь бродить по кругу и заблудиться, отойдя в сторону на вытянутую руку. Способности жнецов здесь погашены. Мы, как жалкие человечки, остались наедине только со своей памятью и страхами. - Вот уж не думал, что здесь найдётся уголок ада, – и Грелля вдруг осенила догадка: – Ты здесь уже побывал раньше? - Это возводилось при мне. - Сколько же тебе лет? – поразился Грелль. - Столько не живут, – хихикнул собеседник. Он выглядел не старше лет двадцати семи, на взгляд человека. - Но всё это не помешает сломать мне шею, правда? - Ты боишься смерти? – в бархатном голосе неприкрытое удивление. - Ты ведь и есть Смерть. Не несущий её, а прямое воплощение, – высказал Грелль всё, что накипело. Он попробовал подпрыгнуть. Прыжок не удался, во всяком случае, такой, к каким он привык. Не получалось взмыть и спланировать, лишь обычный человеческий подскок, как ни пытался. Наконец подвернул ногу, оступившись, и свалился: «Ай!». Лодыжка заныла, Грелль уже позабыл подобные ощущения. Это обескуражило, и что-то надломилось внутри. Двигаться бессмысленно. Рядом тот, кто должен его убить, иначе зачем их посадили вместе. Там пощадил. Да уж, доброта из него так и хлещет через край… Однако отойти, отползти подальше казалось ужаснее: лучше находиться поблизости с живым, пусть с собственным убийцей, чем потеряться в неизвестной тьме. Хотелось свернуться калачиком и заснуть. Ни первое, ни второе тоже не получилось. Мешал жёсткий пол, стало холодно. Грелль никак не мог согреться, как не сумел заставить себя думать о чём-нибудь приятном. Он сел, сжавшись в комок, обхватив руками колени. - Зачем нам оставили людские ощущения и чувства? – Грелль снова задал вопрос в пустоту. - А как бы ты оценивал человеческие воспоминания, не понимая ни их чувств, ни эмоций, – ответ прозвучал, точно издалека. Сколько прошло времени, минут или часов, Грелль не знал. Холод пробирал до костного мозга. Он просачивался как зубная боль, пронизывал и заполнял изнутри, постепенно вытесняя даже обрывки мыслей. Себя Грелль уже почти не воспринимал. Какая ирония! Он не желал быть убитым, но оказался заживо погребённым в могиле, из которой не выбраться. За гранью отчаяния наступало безразличие. Перед беспамятством вдруг осознал себя огарком свечи, который уже терял тусклый огонёк, осталось напоследок вспыхнуть и погаснуть, утонув в расплавленном воске. Из самых глубин памяти поднялись и еле слышно потянулись с губ незамысловатые строчки: «Только ветер пролетит Над землёй, траву клоня…» Колыбельная жнецов. С этой песенкой они приходят в свой мир – первое, что слышат избранные бывшие самоубийцы, медленно осознавая себя в этом посмертии. Напевает ли её кто, или там только запись голоса, непонятно. И с нею же уходят в небытие: она звучит у погребального костра тем жнецам, кто удостоился такой чести. Они могут напеть её и человеку, когда и почему – никто не скажет. «…Пеплом тлеют угольки. Вейся, искорка моя…» Не то тихий стон, не то вой. Грелль не размыкал губ. - Иди ко мне, – бархатный голос в темноте позвал, как из могилы, звякнула цепь наручников. Грелль подполз на последний звук, всхлипнув, прижался к Гробовщику, ткнувшись в такое знакомое тепло. Гробовщик запустил пальцы в его волосы, ласково играл ими, тронул губами. Грелль вздрогнул и попробовал отстраниться. - Твои поцелуи… они ядовиты. Не трогай меня! – последнее почти выкрикнул. Жнец снова притянул его к себе, стараясь успокоить. Но игривого, томного Грелля как подменили. Он бешено рвался, шипел одичалой кошкой, норовя вцепиться в чужие волосы: - Ты отравил меня, я знаю!.. И ты каждый раз хотел меня убить! Ты убивал… - Уймись, – в холодном спокойствии проронил Доминик, удерживая его. Неожиданно с силой схватил и повалил его на спину, вмиг распахнул на нём рубашку, срывая пуговицы. Сдирал с него штаны, придавив всем телом. Грелль всё ещё пытался вырваться из-под него, сбивая дыхание, бросал сквозь зубы: - Ты убийца…безумный убийца… Ты убил меня тогда, в первый раз... И ещё раньше… я дышал этим ядом… – каждая фраза прерывалась поцелуем, словно в ответ на нежный комплимент. Гробовщик ловил его губы и удерживал за волосы, подсунув ладонь ему под затылок, чтобы при всём том не бился головой о каменный пол. Сладкие шаловливые поцелуи сменились другими – терпкими, с горечью, требовательными и властными, до крови, вслед за бесстыжими руками ласкали самое потаённое. Худощавое тело – пучок мускулов – сжатой пружиной выгибалось в этих руках. Гробовщик смирял его и ласками, и напором, в дикой, животной устремленности. Выдрессированное тело наконец поддалось. Грелль вдруг обмяк. Распахнув глаза, прислушался к ощущениям. И внезапно снова дёрнулся изо всех сил, попробовал сбросить его с себя, при этом ещё садануть коленом в пах. - Отстань от меня! Не смей!.. прикасаться… Плоть врезалась во влажную и горячую тесноту, прорывая её, принуждая раздвинуться, уступить. Руки взметнулись вверх и опустились, Грелль мягко запутался пальцами в шёлковых прядях, стараясь не цеплять их наручниками. И сразу получил в ответ нежный поцелуй, скользнувший по векам. - Чего ты мечешься. Впусти меня. - Да… И получил на полную. Партнёр входил в него целиком, сразу глубоко и жёстко, быстро, даже не думая его щадить. Грелль срывал голос, заходясь в мятущемся крике, окончательно теряя рассудок. Он затих лишь потом, распластанный и вполне умиротворённый, под тёплыми поцелуями благодарности. Гробовщик не спешил покидать его тело, ласкал, потакая собственным желаниям. - Ещё… – вдруг прошептал Грелль, повернув голову в полубеспамятстве. - Что? - Возьми меня ещё. Так, как ты хочешь, – Грелль двинул бёдрами ему навстречу, всё же стиснув зубы. – Сильнее. Ещё! – потребовал, и не сдержал стон. Любовник развернул его, поставив на четвереньки, и не позволил ему расслабленно уронить голову на руки, прильнул всем телом. Он проникал пальцами ему в рот, заняв ими острые зубы и язычок, в том же темпе, что и входил в него сзади. Наслаждаясь его алыми волосами, утыкался в них, касался губами, щекоча дыханием. Грелль рад был визжать от блаженства, но вырывались только вскрики, он не сдерживался, то постанывая, то скуля. Он забыл обо всём, что было, ничего не существовало, кроме любимых рук и губ, мужчины, которому так жаждал принадлежать. …Встрепенувшись, Грелль отнял голову от его груди, которую устилал собственными волосами. И снова успокоено прилёг, устраиваясь поудобнее в сильных руках. - Сейчас ночь или день? - Какая разница, – отозвался Доминик. - Пить хочется, – Грелль вздохнул еле слышно и безнадежно, воспалённый от поцелуев рот напоминал подсыхающую рану. Гробовщик вдруг приложил к его губам собственное запястье, сдвинув кольцо наручника насколько возможно. - Пей, – спокойно сказал. Он сам наколол вену на острые зубы Грелля. – Пей, других вариантов нет, – повторил, целуя ему висок. Грелль осторожно приникал к ране, словно старался залечить её поцелуями. И любовник поймал его соблазнительно перепачканные губы, языком собирая с них остатки солоноватой сладости. - Почему ты не скажешь своё настоящее имя? – спросил Грелль. - У меня его нет. Оно стёрто из памяти, даже из всех записей и книг в закрытых архивах. Сам хотел бы его узнать. - Ты Кромешник, – Грелль вымолвил наконец то, что давно вертелось на языке. - Да, – промурлыкал ему в ушко, целуя и нежа. Грелль ловил губами его пальцы. - Но вас ведь нельзя наказать. Значит, ты сам, по своей воле, пришёл сюда, только чтобы я не свихнулся, – вдруг понял. – Какую изощрённую казнь ты выбрал для меня… мой Кромешник, – упоённо шепнул, отвечая на его поцелуи, навивая на пальцы его шёлковые волосы. - Понравилось умирать от любви? – лёгкий смешок, и зубы прикусили сосок. Грелль тихо ахнул, весь подавшись навстречу острой ласке. - Мне так хорошо с тобой… Гробовщик опять оказался сверху, Грелль не сдерживал прерывистые вздохи, сам в ответ трогал его чувствительные точки, уже готовый застонать от жгучего желания. - А правда, что вы питаетесь кровью?.. – не посмел договорить, чьей: по слухам, кровью жнецов. Любовник тихо рассмеялся, прервавшись на миг. - Скоро сам всё узнаешь и поймёшь. Мой алый огонёк, – и послышалось, или так захотелось это услышать: «Я люблю тебя…». Они только занимались любовью. Потом дремали в обнимку, отдыхая, и снова предавались страсти, то яростной, то трепетно-нежной, как морской бриз. Двое суток жёсткого наказания стали подарком, когда им ничто не мешало насладиться друг другом. Всего двое суток пролетели незаметно. - Теперь послушай меня, – говорил старший жнец, натягивая на Грелля штаны, и где он нашёл их, давно отброшенных в темноту. – Выйдешь отсюда, ни о чём не заботься. Больше никто не посмеет тебя задеть. Я всё думал, как к тебе подойти, чтобы не кинулся на меня наперевес с косой, после корабля… Неважно. Я без ума от твоих буйных выпадов, от твоих капризов, всплесков твоих багряных волос, – он шептал, утопив пальцы в этих густых прядях, любовно перебирая их. – И да, меня тоже тянет заняться любовью сразу после горячего дела. Скажи, ты пойдёшь со мной? Я надеюсь, станешь мне напарником. - Я?.. – растерялся Грелль. – Но ведь Хэмфри… все знают, что ты выберешь лучшего. - Я выбрал самого лучшего. Ты мне не вчера душу пронзил, – Гробовщик улыбнулся, лаская ему лицо. – А Хэмфри не способен напасть на двоих Кромешников, притом перебить им цель. Для таких, как он, и существует Устав вместе с приказами. Но ты мне не ответил! - Думал, откажусь? – Грелль его крепко обнял. – Не дождёшься! Внезапно раздался лязг железной двери, и полоса света разрезала темноту, осветив их обоих, прислонившихся друг к другу. - Грелль Сатклифф! – прозвучал почти металлический голос. Гробовщик мягко оттолкнул Грелля. Неверными шагами жнец вышел на свет и оглянулся. Доминик улыбался, оставшись беспечно валяться на полу. - Ваше заключение окончено, – вблизи равнодушный голос показался тише и спокойней. Наручники немедленно сняли. – Остальное вас не касается. Грелль брёл по коридору, думая о своём любовнике, и будущем напарнике. Который просто спасал его, не дал убиться в истерике, не позволил утонуть в пучине беспросветного мрака, помог всего лишь не сойти с ума и остаться собой. О вконец замызганных брюках и рубашке, превращённой в тряпку, он вспомнил, лишь одеваясь к выходу из узилища. В личном шкафчике всегда была наготове смена форменной одежды, но туда надо было ещё дойти, и не хотелось кого-нибудь повстречать даже случайно, только потому, чтобы не отвлекаться от мыслей, вдруг ожививших мечту.