flashback
— Давай посмотрим? Чонгук с воодушевлением тянет крохотную руку покрасневшего от стыда Чимина на себя, которому вовсе не нравится идея брата. Накручивая прядь мягких волос на палец, он хмуро и неуверенно озирается по сторонам. — Но это же неправильно, — заикается на букву «П» маленький принц. — Да и неприлично подсматривать за нагим телом женщин. Мальчишки ищут лазейку у деревянной стены парной бани и напряженно переминаются с ноги на ногу. Чонгук сгорает от предвкушения, а Чимин от стыда. — Чимин, тебе неинтересно что ли? Ты же мужчина! — злится и подгоняет брата Чон. — В конце концов, ты мне брат. В этом нет ничего такого! Мы уже взрослые, а ты всё до сих пор бегаешь за этими тошнотворными няньками. Тайное подглядывание остается не по душе робкого мальчишки. Женщины, впрочем, тоже не по душе. Он хоть и любит проводить время с другом: не останавливаясь, бегать по маковому полю, лазить по крышам, вытянув руки в стороны, гонять на рынке птиц и просто сидеть, и слушать его нескончаемые разговоры о том, как принц, пока его мама переодевалась, делал вид, что спит. Чонгук тот ещё дрянной мальчишка, думается Чимину, но чувств негатива это не вызывает.Чону бы повод для обсуждения прекрасного пола, а Чимину — просто его голос.
Ежедневная рутина, в которую входит влюбленное и самозабвенное хлопание ресницами, поглядывание на вовсе не заинтересованного в небратской химии черноволосого, хоть и подозревающего, но отторгающего любовь брата Чона. На то, как воодушевленно Чимин распахивает глаза, Чонгуку плевать. Плевать, когда, ведая одну из потрясающих историй о том, как дёрнул юбку молодой служанки, и как та пристыженно убегала от него, блондин, не слушая байки, пытается незаметно приблизиться и почувствовать воздух между ними. Странные чувства внутри него разливаются теплой негой на душе. На то, как изгибаются его остроконтурные губы при смехе и как нарочито он улыбается, оголяя свои неровно сросшиеся передние зубы. На то, как ломаются брови от удивления, когда Чимин в очередной раз невзначай берет его за руку. Просто потому что хочется в данный момент сделать это. Чонгук не понимает его отношения, а Чимин не понимает себя. Зато ему нравится. Даже если Пак не знает, что именно, ему нравятся такие приятные эмоции. Будто мурлычущий трехцветный котенок зарождается в его груди и сладко вылизывает пушистую шерстку. Надув губы, Чимин утыкается взглядом в землю и невесомо гладит большим пальцем тыльную сторону ладони Чона. Однако ответная реакция слишком очевидна, чтобы удивляться. Вопрос в глазах и непонимание. — Чимин, не забывай, зачем мы сюда пришли, — отдергивает руку Чон и кривит губы. — Давай, покажи ту дырку в стене. Чимину стыдно. То ли от их совместного мальчишечьего плана посмотреть на голых женщин, то ли от прикосновений. Невзирая на постоянные насмешки, ему просто приятно существовать даже рядом с таким невежей как принц Чон Чонгук. Светловолосый нежный мальчик, пыхтя, аккуратно убирает охапку листвы от стены бани и зачищает дыру от мелких веток. — Здесь. Чонгук радостно мычит от предвкушения и, склоняясь у стены, довольно поднимается на цыпочки. Чимину неинтересно, но он спрашивает, потому что так нужно: — Что там? Чон заглядывает в отверстие и, облизав нижнюю губу, выуживает ремень из пояса. Прослеживаемая Чимином ловко отделившаяся пуговица вгоняет мальчика в краску. А запустившаяся рука в штаны вгоняет Чимина в еще большее потрясение, выбивает из легких воздух. Гормоны Чона кипят и подгорают, таким образом, заставляя Чимина повторять подобное, лишь бы не выделяться только тем, что объект желания вовсе не за стеной. Если это идет против моральных принципов. Если приятно не от вида женского тела. Даже если предметом воздыхания и возбуждения оказывается его собственный брат. Розовощёкий задыхается при виде блаженного Чона, задирающего свою рубашку. Заворожённый грязной, но сладкой картиной, принц Пак ускоряет ладошку и, повторяя за ним, сглатывает скопившуюся во рту от жажды слюну. Последний момент, и он готов сорвать запретный плод, что так дурманит его глаза. Он готов пойти на самый низкий грех ради лишь одного с ним соприкосновения в данный момент. Чимин тихо стонет в ладошку и замечает, что Чон уже на грани. Чимин тогда тоже. Ему нравится доходить до пика одновременно со стоном, в котором он незаметно для Чонгука произносит имя брата. Скользящие движения не прекращаются, пока маленькая ладонь Пака не опускается черноволосому принцу на член, и тот, опешив то ли от сделанного, то ли от эякуляции, разлепив веки, бурно кончает на чужую рубаху. — Что? Что такое? Неуверенно отходя, Чимин говорит, что нужно уходить. — Как скажешь, — бросает неуверенно Чонгук и, сворачивая вещи, оставляет улыбающегося Чимина одного. Пухлогубый расплывается, растушёвывает пальцем молочную на рубахе сперму брата. Провожая полуголого Чона взглядом, он заканчивает свое удовольствие, смешивая результаты на ладони вместе, но уже в одиночестве, в котором хоть и мысленно, но представляет брата рядом. Ведь однажды, расположившись на поле подсолнухов, эти двое мечтали. Смотрели на облака, изображая плывущих животных, перебирали во рту стебли сорванных цветов, кричали солнцу о наболевшем и смеялись воздуху в лицо. Искренность. Мальчик со светлыми волосами был влюблён, а юный принц напротив, был возлюбленным – его вдохновением и одновременно отчаянием. Мальчик со светлыми волосами неловко касается костяшками пальцев оголенного живота воображаемого перед собой Чона. Мальчик со светлыми волосами греется надеждой о счастливой любви, несбыточной, правда, но такова воля его сердца. Мальчик со светлыми волосами любил, но нелюбимым был. Потому что юношу любить неправильно. Сейчас, будучи взрослым принцем, он, в свою очередь, должен соответствовать своему продуманному идеалу. Выгравированному до совершенства. Не раньше, но сейчас, в зрелом возрасте. Как только познал всю горечь истинных, но безответных чувств, напоминающих по вкусу кислые безысходность и одиночество. Такая порция была добротно съедена им и переварена по воле Чона. Впиталась внутривенно, разгоняясь в жилах, и прожгла детскую наивность. Жалкая попытка уйти от мира в юном возрасте нанесла ему шрамы и оставила неизгладимое отвращение к самому себе за слабость. За слабость и мягкотелость превратиться в холодную сталь не жалко. Потух тот чистый природный огонек в его очаге и больше не горит. Оттого, что чувств не осталось вовсе. Прошлые неверные поступки, и вот он, споткнувшись, утирает кровь с уголков губ. Раны помнят, как Чонгук ударил четырнадцатилетнего, не совладавшего со своими чувствами юнца, что вдруг неожиданно для самого себя поцеловал принца. Просто потому что хотел. Ошарашенный внезапным действием Чон рефлекторно бьет в живот. Скрючившись от боли, Чимин ёрзает по мрамору и ждет ударов. Не сопротивляется и последующей разъярённой порции ярости. Гнев и злость кипят и выплёскиваются на бедного, но потерявшего яркость любви парня, наружу ядовитыми розгами ошпаривают сердце. Душат и отравляют ненавистным взглядом брата. А Чимин в нем тонет. Колется, обжигается, но тянется, заслуживая новую порцию боли. Он наказан. Насильно подавлять собственные эмоции — худшее наказание из всех, даже физических. Даже если они были по-детски чисты, искренни, он вдвое заплатит за них собственной душой. Ради очищения и умиротворения. Ради правильных устоев. Ради Чон Чонгука. Отныне, чувства — едкая слабость, думается нынешнему Чимину, которая загрязняет устойчивые нравы королевской крови. И Пак Чимин ототрёт каждую неровную каплю, упавшую ему на глаза. Ведь сердце и душа уже чисты. А может, это и дыра вовсе, принятая по ошибке за пустую чистоту, и теперь в ней гуляет ветер и не ворошит старые моменты. И ему плевать, потому что он слышит только внутренний голос. А он, в свою очередь, смиренно молчит, и больше не болит. Потому что потухший огонь не жжётся и не душит горло. Остался белым осадком и исчез, гонимый ветром.Чимин — больше не кукла. Чимин — выкованная собственной рукой статуя.
И мать его – ценитель данного искусства. Пойдет некрасиво трещина – вольет горячего воска, разотрет неровности, придавая статуе былую гладкость и величественность. Её холодная белая поверхность привлекает взгляды многих придворных и простых, даже тех, кто в красоте не заинтересован был. Отныне им любуются не только женщины и все те, кто имеет возможность выносить внутри чадо, но и те, кто рожден, чтобы их оплодотворять. Юноши-безумцы падают на колени, моля о просьбе лишь посмотреть в их сторону, а девушки прячут взгляд в страхе быть пойманной им. Ведь Пак Чимин отныне, будучи хладнокровным человеком, хранит в себе вязкую липкую смоль, которая жаждет насыщения. Кипит внутри горячим напитком, шкворчит утробно и, если вдруг посмеет вырваться наружу, с ним выльется и жажда отмщения. За прошлую боль и обиды он расплачивается крупной кровавой картой: он рвёт и терзает плоть юных девиц, обнажая плохие деяния луне, небу и этим звёздам. Раскаяние, исповедь и греховное замаливание сменяется отвратным пошлым оскалом на губах Пака, и тот в свою очередь ни перед кем не оправдывается. Он потерян глубоко в себе, заперт изнутри твердой стали и больше не кричит. Голос пропал вместе с когда-то потухшим пламенным огнем в сердце. Яркая полоска, оставленная от ножа, всхлипы бедной служанки, красящей белоснежную постель в темно красный, при виде которой Чимин расслабляется и откидывает со лба растрепанные пряди светлой челки. В руках острый потрепанный телом инструмент, а в душе умиротворение. В кровати издыхающая и молящая о помощи туша хватается за горло и отчаянно мечет взгляд по комнате в поисках чего-то, что Чимину не интересно. Медленный вальс занавесок, играющих на ночном ветру, провожают заблудшую женскую душу в свет. Откинув нож, Чимин трёт грязными руками сонные глаза. — Очередное искушение… — тянет Чимин. — Прости. Парень не специально. Парень ненамеренно. Парню жалко девушку. Но парню так же больно. И ему нужна разрядка. Как любому другому человеку, который изголодался и готов прыгнуть на первую попавшуюся жертву. Как степной волк в поисках добычи, который, совершив ошибки в охоте, намерен действовать жёстко. Принц – не исключение из правил, однако эти правила имеют специфический привкус на губах. Ему неинтересны девушки как предмет удовлетворения своей похоти. Они – сладкие поломанные марионетки, проходящие через всё то, что прошёл светловолосый мальчик. А если моральную боль передать нельзя, то он действует по своим устоям. Физическое насилие никто не отменял, и Чимину оно нравится. Ежедневные потехи над телом мучениц, порезы и укусы — все это доставляет ему приятное удовольствие. По ногам и рукам бегут бодрящие мурашки, а губы растягиваются в сонной умиротворенной улыбке. И снова боль. Горечь подползает в горлу и неожиданно для самого Чимина вырывается в словесное: — Я же любил тебя. Минутная тишина сменяется звуком сорвавшейся из глаз соленой капли. Она ударяется с тупой бессмысленностью и растворяется в тёмном ковре, что хранит в себе пропитанную боль потерянного юноши. Каждый день это место принимает его в свои глухие объятия, и принц, будучи в полном одиночестве, даёт волю чувствам. Потому что только в этой комнате он может быть искренним. Может быть честным хотя бы с самим собой. Каждая пролитая на пол капля крови отбивается эхом, пульсацией в висках и кляксами на белоснежной коже. В свою очередь, Чимину и это надоело, он готов платить вдвое больше ради новых впечатлений. Рутинные ночи хоть и являются неким способом расслабления, но с тем же выматывают его тело полностью. Приняв ванну с ароматными маслами хвойных деревьев и погрузившись в свои глубинные мысли, Чимин быстро обтирается лоскутом ткани, голым ложится на кровать и засыпает, как только его голова касается подушки.***
— Ли Тэмин! Яростные крики разносятся из спальни принца и доходят до прикрытых ушей самого Тэмина. Ему, как личному учителю при короле, была дарована возможность обучать юного Чимина, о которой он сам горько жалеет. Однако, уверенная цель и план в голове отрезвляют его намерения. И вот уже жалкая добыча, что так раздражает его уши, стоит под его носом растрёпанным мальчишкой. Хмурые сонные глаза сердито сверлят старшему переносицу. Равнодушно поклонившись, Тэмин дёргает бровью и выпрямляется, заглядывая принцу в глаза. — Чем могу помочь? — Ты можешь сдохнуть, — кидает светловолосый и хлопает перед его носом дубовой дверью. Вредные привычки, оставшиеся у него с детства, щекочут всем нервы и режут слух. Дают пощечину при неверном обращении, поведении, а если повезет, выходят на свет незаинтересованностью Его Величества. Узкие рамки всегда выходят за кривые края и окатывают ледяной водой за провинность. В свою очередь тот, кто отдает приказы, ухмыляется, натянув уголок губ, и удаляется прочь, махнув королевской мантией. В свою тёмную спальню вместе с невинным телом, но порочной душой девушкой. Расплата за грехи — обязанность, которую он выполняет с охотой. Чимин не догадывается, но вся его злость подсознательно срывается на тех, кого обожал когда-то Чон. Женщин. Сладкая месть плетёт в глубине свои корни и отбрасывает новые сорняки, внедряясь даже в самые недоступные и потаенные места разума. Он и не знает, что причина его необычных увлечений по-прежнему кроется в забытом и некогда любимом человеке, которого он пытается стереть из памяти каждую ночь. И в одну из них, врывается перекрестившаяся у порога матушка и, окатив сына неодобрительным взглядом, смотрит сквозь него. — Дай, Боже, этому прескверному очищения души, о, Милостивый, — обращает взор в потолки к вымышленному отцу, который никогда и не слышал. А если и слышал, то подобно Чимину, он уверен, закатывает глаза. Женщина проходит мимо стола, проводя по слою пыли толстыми пальцами, за что Чимин мысленно отрезает ей их за вторжение в личную неприкосновенность. Категоричность Пака прекрасно знакома матери, и что нельзя дотрагиваться и прикасаться к предметам его королевского пользования. Но она трогает. Пускай это будет пыль. Она в его комнате. Зона его будущего Величества ограничивается четырьмя стенами его спальной комнаты, в которой только он один имеет право распоряжаться вещами, как его душе угодно. Психологическая травма из детства трескается по швам, высвобождая наружу ледяного демона, и чистые эмоции, которые стерлись из жизни, оставили лишь неровные разводы в сердце. — Пошло ли тебе на пользу пребывание в святая всех святых мест? История, некогда имеющая яркие акварельные, облизанные кровавым пламенем краски, потухает и разносится по ветру серым пеплом. История, в которой юный мальчик был безнадежно влюблен в родного по крови человека. История, которую он желает забыть навечно и больше не видеть всплывающие куски из юности. История маленького принца, который наивно верил в будущее с ним и провалился в бездну, получив двойной удар со стороны как матери, так и возлюбленного. Отныне он никому не верит. Никто не достоин доверия принца рода Пак, и это правило усвоил каждый здесь служащий ему человек. Но Чимин помнит тот прошлый год, проведённый в церкви. Помнит, как мать, отославшая родного сына на попечительство известного на всё королевство священника, спокойно кивнула Хосоку и настояла на исключительно строгом воспитании в святой школе. — Как скажете, госпожа, — ответил тогда ей Хосок и, нежно опуская ладони на хрупкие плечи Чимина, продолжил. — Мы вырастим отличного будущего короля, можете не переживать. Да хранит вас Господь. Жаркая кибитка, загруженная одеждой, книгами и бумагой для письма, тронулась. Чимин сразу принялся читать заповеди, не удостоив родного замка взглядом, и ворота за ним затворились.***
flashback
— Зачем ты это сделал, милый? Хосок плавным движением руки поделил пряди красных волос пополам и встряхнул головой. Вопрос был адресован мальчику, что провинился когда-то по случайной глупости. А может, прихоти. Чимин не говорил об этом никому и упоминать совершённые ошибки не хотел. Священник сложил руки перед собой, опустив их себе на колени, и мягко растирал двумя пальцами чёрную ткань священного одеяния. Лёгкое постукивание ногтём по мощному столу отдавалось далёким эхом в просторном и полном святых икон помещении. Запах уже потухшей кадильницы распространился по церкви и приятно расслабил принца. Хосок, заметив это и дернув бровью, поднял голову и, наблюдая за мальчиком, аккуратно задавал вопросы. Он не хотел травмировать и так покалеченного судьбой юнца, и, даже если он прекрасно знал о том, что натворил Чимин, Хосоку нужно было это слышать из уст самого Пака. — Ты можешь мне доверять, Чим. Жгучее покалывание в районе живота откликнулось на прозвище, которое дал ему когда-то Чон, и Чимин невольно поморщился. — Можно Вас попросить не называть меня так? Хосок удивленно вскинул брови, но спокойно согласился. — Тогда, как мне тебя называть, милый? — Мм, — Чимину не нужно давать кличку как домашнему животному, он же человек, рождённый с подаренным его отцом именем. — Никак. Священник помолчал минуту, но разговор прерывать не собирался. Нужно было добиться от него рассказа. А точнее, раскаяния за содеянное. — Хорошо, «милый» сойдёт? Ты правда очень мил, юный принц. Тебе идёт. — Как пожелаете. Они сидели в тишине около часа, слушая поскрипывание окошка сверху и звук трения мантии, пока Чимин, наконец, не начал: — Я был влюблен. За окном светило солнце и пропускало через окна тёплые лучи. Ветер задувал в щели, напевая спокойную песню. А мимо них проплывал запах свечей. Хосок молчал, подавая знак, что слушает его, и изредка хмурил брови. Внимательно вслушиваясь в речи принца, он откинулся назад, расслабился и увёл взгляд в сторону для осмысления сказанных слов. — Я был наивным, — продолжал светловолосый, — и непорочным.Исповедь.
Чонгук стоял позади Чимина, выглядывая из-под его крохотных плеч, и часто спрашивал того, не идет ли кто навстречу. Чимин лишь пожимал плечами и уворачивался от прилипшего к нему брата. Суровый чёрный взгляд Чона сверлил ему переносицу и, скрестив руки, он отчаянно начал ныть. — Не будь таким скучным! — приставал Чонгук и тянул Чимина за конец его белых рукавов. — Я не вытерплю, если ты мне откажешь! Паку надоело выслушивать просьбы брата, и, наконец, развернувшись, он дал ему согласие. Двое принцев-подростков снова пошли подглядывать за голыми девушками, и Чимину, конечно же, идея пришлась не по душе. Даже то, как возбужденно дрыгался бугорок в штанах его родного и воодушевленного брата. — Следи, чтобы никого не было, — бросил Чон и уже активно начал разогревать скользящими движениями свое королевское достоинство. Волнение и тревога сменились странным ощущением внизу живота. Чимину на грудь легло молочное чувство блаженства и успокоения. Он прикрыл глаза и присоединился к брату. Их возбуждение отличалось: одно было животным, а второе — сладким и запретным. Настолько манило оно своим хитрым хвостом вокруг носа светловолосого мальчишки, что тот, одурманенный запахом Чона, не заметил, как уже вплотную прижался к нему и нежно, приоткрыв рот, касался своими алыми губами чонгуковой шеи. Чонгуку было не до него, не до моральных устоев и «правил» дурного поведения, когда разрядка подходила к своему долгожданному пику. Он и не заметил, как добровольно сам в ответ сомкнул губы с братом. Приятная нега утопила обоих, и если один умирал каждой клеткой от переизбытка чувств, то второй гнался за похотью и личной выгодой. Сбившееся горячее дыхание на коже, мокрые дорожки поцелуев на шее и тихий стон в ушах. Чимин был готов взорваться, а Чонгук ждал момента. — Чонгук, п-прошу, м-можно? — влажные глаза, молящие о просьбе, прилипшая неровно ко лбу светлая челка и вымотанная терзаниями душа. Принц был не в состоянии держаться самостоятельно на ногах, поэтому он облокотился рукой о плечо Чона и задыхался, повиснув на нем. — Скули. Ярость и плавленый токсин в чёрном взгляде Чона. Отвращение и презрение. Униженный до глубины подсознания Чимин был готов даже на это. И он начал скулить. — Хороший мальчик, — потрепал Чон светлые волосы Пака и резко потянул их вниз, выгибая шею до хруста, — а теперь, на колени. Пак выполнял все его прихоти. И не потому что он жалок, а потому что хотел сделать приятное любимому человеку. Хоть и впервые, но он это сделал и теперь узнал, что такое минет. И ему понравилось. Он хотел большее, а Чонгук большего. Скрипнула дверь. Чимину нужна была секунда, чтобы понять всю горечь происходящего. Но этого оказалось слишком мало для того, чтобы переместить взгляд на прибежавшую к ним мать Пака. Ужас в глазах и дикий визг стоял в помещении, пока наконец Чонгук неожиданно не оттолкнул Чимина и не начал плакать. Он нацепил на себя самую ужасную гримасу из всех, что когда-либо доводилось видеть Чимину, и эта хоть и была неузнаваемой, но была последней. Чонгук подполз на коленках к матери Пака и, хватаясь за её юбку, рыдал и всхлипывал. Чимин ничего не понимал до тех пор, пока указательный палец Чона не был направлен в его сторону и из его уст не слетело: — Это он... Э-это он меня заставил! Он виноват! Он пытал меня! О-он угрожал мне, Госпожа! Женщина тряслась в истерике, губы дрожали, а руки уже поднимали бедного мальчика. Страх в глазах матери превратился в гнев. Он перерос так быстро, что мальчик даже не успел встать, как та, трепля его за плечи и хватаясь за лицо, уже начала судорожно перебирать вслух молитвы. — Ничего, сын мой, я ничего не скажу родителям, хорошо? Да простит же тебя Господь наш милостивый и да очистит он твою душу за грехи этого некаянного! Благослови нас всех, о, Великий! — женщина рыдала, подняв руки вверх и молила о раскаянии. — Беги сынок, ты ничего не видел, хорошо? Лишь Бог един — свидетель, да сгинет эта участь с нашею могилой. Чимин не понимал. И, впрочем, понимать не хотел — будет больно. И эта боль уже пустила корни, вгрызалась в сердце и отщепляла от него куски свежего мяса. Горячее пылающее превратилось в каменный кусок потухшей магмы. Потому что перегорел и потух навечно. В глазах на смену чего-то живого вылезла гниющая пустота, и захлопнувшиеся навсегда пред ним двери отбросили глубокую любовь, что так бережно он нес в своих теплых ладошках, в бездну. Забытую и вычеркнувшую из жизни чёрными чернилами. Жирная клякса в письме, сожжённом на собственном очаге пламенной любви к нему. А теперь шипел, ошпарившись, и потухал. От него лишь плавная струя дыма — единственный признак, что он всё ещё был жив. Мнимый им идеальный мир рухнул, а желание существовать перестало иметь какой-то смысл. И Чимин умер. Внутренне. Перестал жить, дышать и чувствовать. Время медленно лечило раны, и им двигало желание мстить. Рвать и метать. Он превратился в идеальную копию своего выдуманного кумира. Отрешённость и хладнокровие. Прошлый Чимин мертв. Пред Вами наследный принц короля Пак Минсока, отточенный образец собственного творения, воплощение превосходства и совершенства, идеализированный венец высшего и жестокого, возрождённый и перевоплотившийся — будущий правитель королевства Пак Чимин.***
— Он предал меня, а я был верным. Он врал мне, а я верил. Он бросил меня, и я стал покинутым. Забытым. Я любил, а он был любимым. Он разбил мне... сердце? Нет, он разбил меня. Мою душу, жизнь, всё. И отныне я пустышка. Понимаете? Чимин смотрел на свои израненные пальцы, а Хосок, погружённый в мысли, провалился взглядом в пол и прерывисто вздохнул. Он молчал, потому что рассказ был искренним. Чимин поделился с ним своей рваной душой, и он, в конечном счете, мог понять юношу. Неразделённая и невзаимная? Неправильная любовь. — Юношу любить… — Неправильно, я знаю, — отрезал принц. — Нет, мой милый, — понимающе объяснил Хосок, — юношу любить нормально. Блеск в его глазах выделялся контрастом в уже тусклым освещении зала. Солнце давно село, уступая место круглой луне. Сумерки, темно. Незажжённые свечи и гуляющий прохладный ветер. Священник нежно взял Чимина за ладонь и взглянул в его опустошенные глаза. — Я ведь тоже юношу любил.