Inside

— Вам нужна жена, Ваше Высочество. Королевская губа закусывается, окаменевшее лицо Чимина слышит эту фразу, чьи ладони растирают ткань накидки, желая перенести внимание на вкус атласа. Чимин знал, что этого не избежать, тяжелый груз ответственности за будущего наследника ложится молодому королю на плечи и поочередно вертит ножками. — Нам важно правильно подобрать Вам спутницу, — наворачивает узоры вокруг заглушающего тошноту Пака. — Нам выгодно закрепить союз с дальними землями. Западная часть процветает, можете выбрать любую страну. Чимин обездвижено сидит в кресле, упираясь локтями в колени, и думает, что Хосок — единственный, кто ближе всех общался с его покойным отцом, и ему, скорее всего, можно доверять. Он ещё раз хмурится, поспешно собирается с мыслями и, мазнув пальцем по губе, мысленно просит вселенную сказать, что это все сон, что показалось, и что Хосок просто шутит. И шутки у него, столь не веселые. — Поверьте, я желаю Вам только добра. Хочется верить. Но почему-то сухая кромка воспоминаний шелушится, разносясь ветром, и процветать дальше не желает. Высыхать дважды не намерено. Мертвые клетки ороговели толстым слоем, но Чимину нужно. Он обязан. Он смотрит на него так, будто бы узнал о надвигающемся на их дворец цунами, что твердит едкое и выжигающее легкие «Король обязан». Даже если титул ему желанным никогда не был. На протяжении всего подросткового юношества, за исключением того года заключения в церкви, его обучали искусству владения мечом и поначалу ставили в противники провинившихся по мелочам слуг, которые либо не доживали из-за страха нанести царапину принцу либо из-за банального неумения держать оружие. И, допусти в их случае первое, все равно понесут наказание. — Хорошо, Чон Хосок, — отдирает язык от нёба, прокручивая моменты с отцом, — Я тебе верю. И надеюсь, королевство не предашь, иначе, ждет тебя такая же участь, какую настигли мои родители. Я вверяю тебе свое слово, так же как и вверял мой покойный отец, оно многое значит. Отныне, ты — мой ближний соратник и правая рука. Обещай, что будешь достойно нести этот статус. Даже если придётся ради спасения короля подставить спину или покорно склонить голову под лезвие острой и мгновенной доблести. Чимин отточено выговаривает каждое выбитое из-под зубов слово, старается быть убедительным для себя самого, вливает в уши Хосока всем знакомую угрозу за неповиновение, которая в случае предательства разъест его язык за ложь, разорвёт перепонку жидким серебром и дойдет до мозга, поражая своей обжигающей кислотой внутренние органы. Потому что второй раз Чимин предательство не переживет. И рядом с телом предателя мертвой тушей упадёт. Хосок знает. Он учил Чимина не поддаваться эмоциям, и только ему подвластна способность считывать эти эмоции даже за сотнями перегораждающих установок, и скрывает улыбки, потому что гордится им. Своим творением. Это он в святая всех святых отгонял всякие чувства, оставленные некогда дрянным Чон Чонгуком, что стоптал невинную и чистую. Прекрасную и искреннюю. Во времена, когда маленький принц был самым чистым лепестком душистого цветка, привлекающий к себе своей яркостью таких же невинных бабочек, его окружало только белое. От ещё неопытности и безобидности, щеки принца носили розовый румянец, а губы блестели на солнце, стоило по ним пройтись языком. Именно Хосок вытравил из него ту гниющую боль, питающуюся отравляющими чувствами. Чимин был болен неправильной любовью. Фальшивой любовью. Здоровая любовь ведь никогда не ранит. Она его поглотила полностью, и священнику пришлось постараться, чтобы выбить всю лишнюю с принца дурь. И не теряющий хватку король ему, впрочем, благодарен, но напуган своей излишней черствостью. — Чимин, — с дрожью в голосе надеется на понимание Хосок, а король уже сбрасывает с себя специфичную порцию знакомых мурашек. Необычно слышать такое близкое обращение, будучи взрослым. Он и забыл. — Королевские браки — это браки по расчёту, не иначе. Здесь нет места для любви, ты же это прекрасно знаешь. — Знаю, — шевелит губами беззвучно король. — Прекрасно знаю. — Я скажу тебе одно, — тихо, наклоняясь к самому уху, говорит священник. — Наследник — это одно из обязательств. Супруга тоже. Но настоящее твое желание никогда не будет ею. Любовь и брак слова разные, милый. — У Чимина ноги холодеют от взбудораживающего слова, напоминающее времена, проведенные в церкви. — Считай это некой работой. А чувства появятся в свое время, и они будут искренними. Не грех питать к человеку теплой нежностью, если у тебя брак по расчету, — подмигивает священник, растягивая губы в доброй улыбке. Чимин только слабо кивает. Хотя за последнее время это уже огромный шаг к оживлению мраморной холодной статуи. — Улыбка Вам к лицу, Мой Господин. Хосок опускается на колено, заглядывает в глаза напротив и, окинув мягким взглядом выбившиеся светлые пряди, посчитав, что жизнь его близкого человека не так уж и обречена на страдания, оставляет Чимина мучиться от мыслей, захвативших его голову.

***

— Я ему не доверяю, Чонгук. — А ещё что тебе не нравится? — Закатывает глаза принц и перекатывает по столу спелое яблоко. — Ты должен быть осторожен. Я не шучу, — считая, что дело добром не кончится, Джин опускается рядом с будущим королем и, недоверчиво скривив рот, относясь к новому юноше во дворце как к чужаку и вору, потирает переносицу. — Я наблюдаю за ним, и он не вызывает во мне ни капли доверия. Я прошу, — слуга опускает на последнем слове свою ладонь на королевскую, выискивая во взгляде понимания. — Брось. Что он мне сделает? Что он сделает будущему королю? Он скидывает руку слуги, и хоть Чонгук и говорит уверенно, но вот в голове сидит сомнение. Схватив и надкусив наливной фрукт, чувствует, как во рту образовывается непонятная горечь. — Червивое, — брезгливо корчится принц, высунув язык наружу. Ударившись о пол, яблоко трескается, лишая жителя-червя дома, заставляя заползти обратно в мякоть. Джин молча проводит фрукт взглядом и, смирившись, кланяется принцу и покидает комнату, волоча за собой неудовлетворенное чувство. — Будет ещё мне указывать? Его взгляд стремится за круглое окно, далёкому заходящему солнцу, коралловым лучам заката, протягивающимся по деревянному полу до королевских ног. Он хмурится, ослеплённый неприятным солнцем, проходящим сквозь сомкнутые перед ним пальцы Тэхена. — Раздражает? — Высокий парень опускает ладонь перед принцем, как только второй поднимает взгляд на него. — Ты, — заключает, вздыхая, Чонгук. — Кто тебе дал право входить в мои покои без разрешения? Тэхён слабо тянет уголок губ и поворачивается к окну, заключая руки за спиной. — Я почувствовал, что вы во мне нуждаетесь. — Вот ещё, — от усталости потирает виски принц, — я не... — замолкает, следит за юношей, что уже цепляет пальцами зелёный фрукт с общей вазы и кусает, громко отрывая от яблока кусок. Чонгук наблюдает, и его эта халатность поражает. — Кислое, — кидает Тэхён и, увидев под столом чужое червивое, усмехается, — зато чистое. — Дерзишь мне? У Чонгука лава внутри разогреваться начинает, механизмы уже в работе: крутят шестерёнки, температуру повышая. Его палец угрожающе скользит по губам, а чёрные глаза разъедают грудь Тэхёна. Они смотрят куда-то сквозь него, буравя всё его существование, проклиная, желая сжечь. — Отнюдь, — тянет он, — как я смею. Ненависть к этому человеку с каждым разом повышается, но где-то глубоко него пылающая жажда согревает этой ненавистью холодные чувства. Даже если это неприятно и не свойственно. К слову, принц и не замечает, как невольно тянет губы в улыбке, пока глаза пристально цепляются за его лохматую макушку, свисающие ниже плеч волосы и его изгиб широкой шеи. Тэхён, заметив это, одаривает принца белоснежными зубами и вопросительно качает головой. — Что-то не так? — Ох, просто помолчи. Ты меня раздражаешь. — Я вижу, — кивает парень. Садится на стул, мазнув пальцем по столу и засучив рукава, опускает лицо на ладонь. — Так сильно? — Не представляешь, как сильно. Чувствуется, как между ними тяжело натянутые нити режут густой воздух, сдавливающий легкие своим напряжением. Отныне, для Чонгука это уже не актёрская игра для развития своих способностей. Теперь, это высокое искусство пьесы толстых масок, оценить которую сможет лишь истинный ценитель прекрасного. Диалоги вяжутся в ледяные уколы, а огненные языки высасывают с чужого тела непорочность. Которой, впрочем, никогда и не было. Оба об этом знают, но ловко обращаются с собственным инструментом, и тактика по завоеванию своего почетного места победителя тянется длинною в жизнь. И даже если вечером, того же дня улыбка с его лица сходить не хотела, то всё, что было вне поля зрения одной важной персоны, раздражало. Присутствие Тэхёна рядом с ним будоражит его интерес. Такого он не ощущал никогда. Поднимающая головы демонов интрига разгоняется внутри него специфичными трещинами, которые набирают скорость в его нерушимом терпении. Очередная лопнувшая чаша подгибается под юношу некрасивыми позами, смущающим избытком, выливаясь изнутри. Он помнит каждую ночь в этих стенах, слушающих запретные голоса, приглушенные широкой ладонью или подушкой. Чонгуку нравится, его Высочество смеётся. Ликует, из души вырываясь яростным блеском в глазах. Безумным терпким вином плотными шагами буравит его сердце, вот-вот готовое взорваться от одного лишь прикосновения его длинных пальцев. Он любит их чувствовать у себя внутри. Во рту, на коже, в волосах. Попробовав один раз, отказаться от следующего невозможно. Принц до тянущего желания в бёдрах хочет опробовать всё существующее и невозможное. Испить до дна каждую каплю похоти, сосудом которого являлся хищный оскал. Ядовитый правда, но уже что-то менять поздно. Чонгук отравлен. Отравлен полным забвением до краёв, ему не важно, кто он и для чего. Его волнует чужой низкий тембр голоса у самого уха и горячие губы в ответ принимающие. Он питается хриплыми стонами и плотно прижимающимся к нему телом. Чонгук сходит с ума. Опьяненный неправильным вожделением, отстраняется от ближних, уходит глубоко в свои потребности. Которые ко всему прочему были фальшивым побуждением от возбуждающей крови. Обман и подлость пляшут вокруг принца, водят хороводы, подготавливают костёр, ждут жертвоприношения. А Чонгук и не замечает, как собственноручно кидает родную плоть на огонь, масло подливает. Тэхён радуется, хитро улыбается. А принц лишь рот свой раскрывает, принимает сполна, хозяина удовлетворяя. Ночи сменяются противными будничными рассветами, а закаты в кровавое марево. Каждый вдох как смысл сценки, а сонные вечера - громкие шлепки, доносящиеся до стен коридоров, в которых не первый раз его слуга обреченно уходит в свою комнату. Тэхён молча смотрит, как Чонгук жадно пьет вино, как осушает бокал полностью, как прикрывает глаза, а первый давит в себе смешок от нелепости картины. Ему смешон Чонгук. Этот человек потерян. И речь идёт о каждом из них. Принц в голове принимает желаемое за действительное, путая правильные вещи. А Тэхён смело щекочет своим хвостом королевский нос, не боясь принять ответного удара. В груди сжимается надежда на что-то хрупкое, но отнюдь, такие вещи имеют свойство ломаться. Поэтому Тэхён почти смиряется и восхищается марионеткой в своих длинных ловких пальцах. Он больше не видит в этих глазах того фиолетового оттенка, что заинтересовал его тогда в лесу при встрече. Чонгук совершил непоправимое – он предал самого себя. Цвет исчез вместе с покинутым львом. И Тэхёну это на руку. Он в очередной раз режет запястье и наполняет бокалы терпким алым напитком, сводящим Чона с ума. В его руках нож острый, и дольки лимона на тарелке возле Тэхёна. У принца бокал ежедневного в рационе вина в пальцах крутится, самозабвенно утягивая его глубокие зрачки в омут алого грехопадения. Юноша забирает у него нож, режет яблоко на дольки и возвращает прибор на место. — Ваш нож, Высочество. Будьте осторожны с ним, он очень острый. — Звучит как угроза, — хмыкает Чонгук, а Тэхён не отвечает. Молчит.

***

За прикрытыми окнами, на раскрытой постели юноша, разглядывая в пальцах вязь нитей, на конце которой раскачивается обрывок старой бумаги с выцарапанным на нем именем, читает имя. Он осторожно переворачивает его в надежде зацепиться за любую деталь, которая привела бы его к одной женщине. — Ким Юнги, — прерывает его внезапно вошедший в гостевую Намджун и откланивается. За что — Юнги до сих пор не понимает. — Да? — Как самочувствие? Голова уже не болит? Намджун в одной согнутой в локте руке держит банное полотенце, а другая заведена за спину. — Не болит. — Отлично, — откашливается слуга, — мне нужно сопроводить Вас в купальню. Я лично проведу омовение в знак прощения за тот случай. — То есть, — заключает Юнги, — Вы меня в лесу ударили? Хоть и сомневается в этом. — Не могу ответить. А теперь, собирайтесь, мы идём купаться. — Нет, пожалуй, я Вам откажу, — фыркает Юн и ворочается на постели. — А я у Вас и не спрашивал. Это утверждение. Собирайтесь. — Повторяет слуга, понижая тон голоса. — Вам нет поводов не доверять мне. Юнги хотелось бы в это верить, но мужчина слишком много знает, исходя из аккуратно подобранных слов и действий. Ему вообще за всё это время существовать в замке неудобно было, он колется об иглы неловкости, спину хрупкую от взволнованности напрягает и уже обувью шуршит, вещи собирая. Намджун, казалось, человек надёжный, но со своими внутри хитрыми бесами, которые умно поправляют оправу очков и лукаво улыбаются, опуская подбородки. И всё же, Юнги в противовес своим принципам оказывается в небольшой темной купальне, наполненной лишь тусклым светом настенных подсвечников, и плетётся вперёд, подгоняемый сзади слугой. Влажный теплый воздух в помещении вызывает на коже лёгкую испарину, на щеках проглядывается румянец, Юнги готов залезть в одежде, но Намджун просит раздеться. — Хотя бы возьмите это. Намджун протягивает парню белую хлопковую ткань и отворачивается, выжидая, пока Юнги переоденется. — Можете не торопиться. Это некая процессия очищения. Юнги пыхтит и смущается, цепляя на обнаженное тело набедренную повязку. — Всё, — хрипит Юн. Провожая рукой, Намджун помогает парню опуститься в горячую воду. Он разворачивается к очагу, подкидывая в него бревна, и слабо улыбается юноше. — Это поможет Вам расслабиться. Юнги отпускает тяжесть, тело приятно прогревается до костей. Черной его макушки тонко касается струя горячей воды из под кувшина. Слуга мягко поливает его плечи, голову, поднимает нежно тонкие запястья, орошая теплотой грудь и спину. Юн недоверчиво отводит взгляд в сомнениях, смотрит на водную рябь от капель, стекающих с его черных прядей, и тихо спрашивает: — Как Вас зовут? Намджун вскидывает брови, останавливаясь на секунду. — Ким Намджун. У нас одна фамилия, верно? Слуга обращает взгляд на себя и обнажает одну из своих ямочек на щеке. Между тем, Юнги, кажется, начинает расслабляться, опоённый и раскумаренный, он задает еще один вопрос: — Как мне к Вам обращаться? Ему хочется провалиться сквозь землю, когда Намджун чуть не задевает его повязку. — Господин Намджун? — Выходит вопросительно, и смеётся, услышав свой ответ. Обоим это кажется нелепым, поэтому Юнги не сдерживается и тоже тянет улыбку. — Как скажете, господин Намджун, — саркастично понижает тембр своего голоса и снова сливается со слугой в смехе. Массажными рукавицами из люфы он бережно трет порозовевшую кожу юноши, разогревая худое тело. — Почему, — начинает Юн, но ловит себя на мысли, что задал уже достаточно много вопросов, — Вы обращаетесь ко мне на "Вы", хоть я во-первых, младше Вас, а во-вторых, я никто в этом замке. И даже не слуга, я просто ночую здесь. И если Юнги понимал, что Намджун знает о нём больше, чем хотелось бы, то всё же не останавливает себя. Терять нечего. — Ваша кровь, Юнги, гораздо ценнее, чем Вы можете себе представить. — Шепчет близко на ухо слуга, поливая свободной рукой хрупкие плечи напряжённого юноши. И этот юноша догадывается. Однако кровь его лишь успокаивает. Важности никакой не играет. Гораздо дороже стоит кровь его старшего брата. Здесь никому нет равных. — Я могу поспорить, возможно, Вы ошибаетесь, но она имеет свойство... — Нет, — отрезает Намджун, — я не о том, что Вы вампир. У Юнги поджимаются ноги от новой волны страха, крепко стиснутые зубы затрещали, выдавая с потрохами волнение хозяина. — Бросьте, я Вас не выдам, — успокаивает его Намджун, замечая дрожь побледневшего, — я же не хочу Вашей смерти, — слуга шутит, а вот Юнги почему-то не до веселья. Он с усилием проглатывает ком сомнений и слушает внимательно. Даже вода затихает, концентрируя слух юноши на чужих словах. Намджун повторно смотрит по сторонам и, убедившись, что в купальне они одни, почти шёпотом проговаривает: — В Вас, мой милый Юнги, течёт королевская кровь.