Эми раскладывала вещи, пока её принцесса перед зеркалом пыталась собрать волосы в пучок, создавая подобие причёски. Служанка посмеялась, отвлекаясь от вещей, и взглянув на Аннабель, ухмыльнулась. Она поправила подол платья и подошла к ней, двигаясь аккуратно и пытаясь не споткнуться о кружево одежды.
— Так, как он Вам?
Аннабель заёрзала на месте, покрываясь лёгким румянцем, и заулыбалась отражению служанки.
— Он очень… очарователен? Прекрасен? Бесподобен? У меня нет слов, чтобы описать его красоту!
Эми замешкалась, наблюдая, как та спускает с пальцев золотые пряди.
— В красоте ли счастье?
Принцесса сощурила глаза и непонимающе взглянула на служанку, обернувшись к ней лицом, явно выражая своё «а в чём же ещё?», но увидев серьёзность Эми, неловко отвела взгляд в сторону и ответила:
— Ну… Он красив и душой.
Руки её нервно теребили ткань бархатного платья, задевая пуговицы.
— Уверены? Вы с ним едва знакомы. — Эми подошла к принцессе, высвобождая руки от скомканной юбки и начала заниматься её волосами, умело собирая их в нетугой хвост. — Не думаю, что пока можно ему доверять, принцесса.
— Но он мой будущий муж. Здесь без доверия не обойтись. — Кожа ладоней покрылась тонкой испариной от волнения, вопросы служанки тревожили, так как Аннабель не была уверена в своих ответах, но строила вид, полный решимости.
— Хорошо, Вам виднее, принцесса. Или может, Ваше Высочество? — Эми игриво защекотала Аннабель, отчего та звонко засмеялась, разгоняя по комнате заливной смех, смешивающийся с тёплыми лучами за окном.
Невзирая на уходящую осень, на улице всё же было тепло. Комната прогревалась домашним огнём, с приездом девушек, она заполнилась уютом и женским теплом, которого здесь в дефиците. Здесь некогда в воздухе плавал холодок, а в очаге дворца царила мерзлота. Им выделили комнату наверху, на другом конце от королевских покоев. Чимин бы не позволил нарушать его личную тишину женскими визгами счастья и... Счастья?
Нет, это чуждо. Неприятно, липко. Каждый взгляд на эту девицу уже покрывает кожу мурашками от чужих эмоций внутри. Ему не весело, не горестно. Ему пусто. Поэтому он делает очередной глоток воды и смотрит в окно. Поодаль от него, за спиной короля суетился Хосок, погружённый в недобрые мысли.
— Ты сегодня какой-то потерянный.
Священник не сразу слышит вопрос, но останавливается, переводя взгляд на короля, и на секунду замирая, возвращается рисовать шагами круги за креслом, где сидел Чимин.
— Что тебя тревожит, Хо?
— Вам ли об этом спрашивать, дорогой, — ёрничает мужчина, задирая брови. — У меня плохое предчувствие. Что-то не так.
Монотонный стук каблуков по полу отдавался в стенах, словно древние часы, забытые мастером в шкафу за пыльными стёклами, ходят не спеша и подают признаки жизни лишь после шестидесяти таких монотонных шагов. Они тикают, напоминая Хосоку о чём-то важном. Что тревожит его сердце - ему было непонятно, но одно он знал точно - нужно вернуться в церковь, произошло что-то страшное, он чувствует. А его верная интуиция никогда не подводила. Хосока терзают сомнения, он озабочен местом, где его ждут люди и... его покладистый прислужник. Последнее важней. Он собирает волю в кулак и, осторожно повернувшись к королю, коротко произносит:
— Мне нужно обратно. Я им нужен. Ненадолго.
— Конечно, — быстро отвечает Чимин, — поступай, как знаешь. Но про своё положение не забывай. Не хочу оставаться наедине с самим собой.
Хосок хотел бы этому противиться, ведь у короля отныне есть невеста, но прокрутив в голове повторно свои мысли, сам смеется над сказанным, и удаляется из комнаты, поклонившись королю в благодарность за исполнение воли.
Чимин возвращается к воде, опустошает бокал и со звоном возвращает его на стол. В столовую входят слуги, оповещая о том, что пора отобедать вместе с Госпожой. Король неполноценно делает кивок, похожий на пробуждение ото сна в положении сидя, и натягивает губы в безупречной наигранной улыбке.
— Как я рад, — шепчет он сквозь зубы королю, что сейчас скрипит нутром у Чимина в груди.
Голова его резко поднимается, заслышав в помещении присутствие чужого, а глаза провожали плывущую за ней служанку.
— Она будет обедать с нами за одним столом? — Чимин тычет пальцем на Эми, даже не одаривая её взглядом.
Аннабель испуганно сжалась, но виду не подала.
— Да. Она моя личная слуга, везде со мной.
— Не позволено. Смешно. Абсурдно. Ей здесь не место. Если ей нечего делать, то я обязательно найду чем заняться. Дел хоть отбавляй, — король - холодная статуя, это прописано в книге жизни, но представления принцессы о нём всё равно не рушатся, даже когда Пак приказывает увести Эми со столовой. — Будешь жить по моим правилам... — останавливается, вспоминая имя своей супруги, — А-а-ннабель?
— Да, верно, — срывается под землю принцесса, придерживая пальцами край стола, ощущая реальный предмет, цепляется за него, уговаривая себя, что это не сон. — Как скажет его Величество, — глаза поднимать не смеет.
— Правильно, — теряется Пак от непредвиденного послушания, но продолжает гордо держать подбородок на вершине своей власти. — Я люблю послушание, Аннабель, — тянет низко Чимин, буравя взглядом принцессу. — А непослушных казню. Просто ведь, да? Повтори.
— Непослушание наказуемо, Ваше Величество. Я буду послушна.
Аннабель не боится, не теряется. Аннабель улыбается, дрожа от ослеплённости. Аннабель сверлит зрачками поверхность стола, пересчитывая в нём полосы дерева, и поднимать лицо себе не позволяет. Принцесса задыхается, когда слышит удовлетворённое:
— Умница. Присаживайся.
И весь обед наблюдает за разорванными кусочками мяса в тарелке. Их трапезу сопровождают немногие. Здесь присутствуют гордость и власть, подчинение и служение. Вот только девушка заблуждается в своём восхищении, её путают сковывающие ноги сети ниток, тянущихся вверх к королевским пальцам. Она охваченная божеством марионетка, и божество это - Пак Чимин. Её легковерная душа пропитана ядом зелёных змей, ползущих со рта короля. И каждый приказ отдаётся ритмом лёгкого биения за грудной клеткой.
Они расстаются, покончив с едой. А точнее, Чимин покидает комнату, оставляя принцессу наедине со своим помутнением. В её голове чёткая граница обожания и любви смешалась криво с другими чувствами, отличить которые не сможет, да и незачем сейчас. Ведь объект восхищения одарил её на прощание взглядом и разрешением ответить тем же. Её ноги подкосились в тот момент, а всё существование провалилось под нежными ступнями.
— Он прекрасен, — шепчет принцесса, —
прекрасен.
Не важно, сколько она просидела в полном забвении, принцесса отрешённо отвечала на вопросы служанки и скомкано провалилась в кровать.
За глазами сверкала надежда, а в ногах тяжелело с каждым уверенным к королю шагом. Их отделяла большая лужа, прозрачная и чистая. В отражении она видит свое счастливое лицо, а вдали у самой кромки – королевскую спину. Принцесса, невзирая ни на что, погружается в неё, волоча за собой ватные конечности, тянется к королю рукой, но тот не поворачивается и не слышит её криков. Вода сгущается, становится грязной, вязкой, она засасывает принцессу на дно, не позволяя коснуться желаемого. Аннабель тонет, спасения не видит. Оседает вниз, скручиваемая неводом. В мягком иле её ласковая Эми с протянутыми руками тянется к принцессе, заволакивая в свой защитный купол объятий. Всё тело юной брыкается от нехватки воздуха, кажется. Она не уверена, где правда или ложь, принцессе жутко страшно. Аннабель противится, встречи с королём желает. Так сильно, что вырывается из цепких лап служанки и плывет наверх, охваченная ужасом и страхом опоздать. В нос врезается долгожданный глоток, а глаза, облепленные грязью, раскрываются, мечась вокруг в попытках найти супруга. Широкая спина всё так же одиноко смотрела на неё. Король был обездвижен. За ним что-то блестело в тусклом свете кровавого марева. Запястья девушки скованы верностью, она с головой себя топила в нём. Колени судорожно втаптывают землю, платье испачкано, ей должно быть стыдно за свой неприемлемый вид, но сердцу не прикажешь. Волнение усилилось, когда девушка поднялась с колен и встала близко к королю.
— Обернитесь, моя Светлость. Взгляните на меня, — улыбаясь, молит Аннабель.
Мужчина медленно обернулся к принцессе и одарил её теплой улыбкой, не обнажая зубов. Его ладони нежно коснулись мягкой щеки и скрылись где-то в волосах за ухом. Король, выгнув молодую шею, прильнул губами к коже, желая вкусить женскую отраву, раскрывая рот и выпуская из себя невидимых для её глаз щупалец. Аннабель под тяжестью тела обмякла в мужских руках и послушно открылась королю. Голова её легла на плечи Пака, а взгляд лениво поднялся на то, что так ярко блестело за его спиной. Обрамлённое золотым узором зеркало во весь рост показал девушке истину. В отражении она видела, как обнимает чёрный силуэт, сотканный дымом, извергающий струи гнили и слизистых пиявок, вьющих пустую кожу короля. На бархатной щеке под королевской рукой от прикосновений вьются черви, просыпаются от мертвого сна и рыщут подпитку, пробудившись живым плотским соком. Они ползут за рукой хозяина по поверхности девушки, неловко падая на живот и ноги. По венам течёт отрава, окисляя рассудок непониманием, голова, словно карусель детская, качается в стороны, завлекая скверных посетителей войти в открытую дверь. Беззащитную и доступную. По локтям короля течёт густой смрад, загрязняя девушку, затаскивая в свой низкий мир, полный отчаяния и безумия. В нем крутится механизм без остановки, не позволяя сойти со жгучих оков. Аннабель пытается оттолкнуть размякшее полужидкое существо, но все попытки тщетны. Оно уже внутри неё, течёт вместе с кровью, заражая кислотным напитком.
—
Я внутри тебя, — слышит, — ты моя собственность. Полностью принадлежишь мне. Тебе не сбежать.
Тело сковывают чёрные языки, стягивают попытку на движение и в конце перекрывают доступ к воздуху, рот и глаза сливаются в тот момент, когда Аннабель с криком просыпается в кровати.
— Что случилось? — Перепуганная служанка, ранее спокойно дремлющая вместе с принцессой, вскочила на локтях и обеспокоенно посмотрела в перепуганные глаза Аннабель. Она поочерёдно вглядывалась то в один, то в другой глаз, пытаясь найти причину её испуга, но так ничего в них не найдя, аккуратно опускает ладонь ей на плечи и гладит по спине, утешая дрожащую.
— Сон. Это был сон. Страшный сон. Эми, мне приснился страшный сон, — не унимает слез принцесса. — Я задыхалась. Там был он.
— Кто "он"? — Хмурится Эми.
— Мой супруг! Я так перепугалась за него, ты бы знала!
Её хрупкое тело содрогается от всхлипов, а служанка сильнее прижимает её к себе.
— Всё хорошо, Госпожа, это был кошмар.
***
Новая стража не радовала, мозолила принцу глаза своей заезженной обещанной преданностью. Чонгук на это плюётся и обещает отрезать головы, если те повторят поступки прошлой.
— Твоё имя. Отлично. Впрочем, не важно, подготовь, то о чём просил.
— Всё готово, Ваша Светлость. Мне его разбудить?
Чонгук скользнул пальцем по губам, растянув ухмылку.
— Что ты, я сам это сделаю. А пока, спусти все инструменты в подвал. Ему там, наверное, скучно.
Чонгук охладел. Охладел ко всему. Ему плевать на мнение родителей, плевать на то, что расплата вампира пришла к его брату, хоть в том ни в чем виновен не был. Ему было плевать. Он был внутренне опустошён и полон одновременно, его пожирало одинокое отчаяние и всепоглощающая, отравляющая обида. Эту грязь он старается вытравить из себя посредством мягкотелого и беззащитного Юна, что легко принимает в себя наказание. Не потому что хочет, а потому, что препятствий для этого никаких нет. Нет близких, нет опоры и нет тех, кто смог бы заступиться за него, спасти и защитить. Все сбежали. Трусы.
Спускаясь по лестнице в подвал, пальцы зачесались от предвкушения, в горле разгорелась интрига, спуская на свободу разъярённых львов, что, изголодавшись, уже обнажили клыки, желая впиться в любого, лишь бы заглушить внутренние терзания. Чонгук довольно скалится, добравшись до темницы, в воздухе которой разносился густой смрад, мокрые пятна на стенах начинали блестеть, привлекая внимание огня, потрескивающего на дубине.
— Соскучился, сладкий?
Чонгук стучит дубинкой по прутьям клетки, пробуждая Юна из забытья. Его заломанные руки кровоточили под челюстями железных оков, а на шее ярко красовался ошейник, украшенный специальным образом серебряным узором с внутренней стороны.
— Нравится? — Хватает Юна за подбородок, вытягивая опухшее лицо на показ своим голодным глазам. Они страстно требовали зрелища, а сердце начинало заходиться лишь от одного представления, что он может сделать с ним. — Ким Юнги, мне так тебя жаль, милый. Тебя все бросили. Разве ты им был нужен, раз они так поступили с тобой? Даже близкие люди тебя бросили, — королевские пальцы продавливают кожу груди, водят углубляющие дорожки, останавливаясь на мгновение у пупка, — мы похожи, верно? — Открывает на показ свой хищный, жаждущий мести оскал. — Но страдать должен один. Возьмёшь на себя эту ответственность, м? Юнги? Я не слышу.
Бледнокожий парень, кажется, лишился слуха, его тело сломлено висело на цепях, а разодранные от боли собственными зубами губы, защипали, высохшие ранки на них треснули, стоило Юну скривить рот от очередной порции жжения в районе бёдер. Сквозь сжатые челюсти Юнги хрипел и брыкался, скручивая пальцы в кулак, и оставлял от них кровавые следы на ладонях. Серебряный металл в руках будущего короля мёртвой хваткой прирос к нему, стал родным, подстроившись идеально под прихоти хозяина. Чонгук рисовал на бледном полотне вампира алые узоры, смело чертил на нём дерево, создавал листья, распускал на них бутоны, выливая на грудь мученика тонкие серые струи жгучего серебра.
— Я выжму из тебя все соки, Юнги. Можешь не сомневаться в моем королевском обещании.
В кипящую воду на дно с характерным звуком падают приборы, и этот приём не для дезинфекции. Это для обострения ощущений. Когда жертва напугана и ждёт своей участи, задыхаясь, вся процессия становится в разы приятнее, а в животе завязываются чёрные бабочки с рублеными крыльями. Такой разносортный десерт Чон получает ежедневно по ночам. Выпускает псов, обжигает вампира, мучает, избивает. Делает все, что требует ненасытная королевская душа, в которой дыра огромная зияет, оставленная тем, кто за нос всё это время принца водил. И её он старательно заполняет криками страдальца, что платит за грехи предавшего его брата.
В дверях появилась вошедшая стража. В темницу насильно, заламывая руки и волоча по полу, тащили мальчишку. Его подгоняли, пинали и в конце пути унизительно посадили на колени, открывая лицо на показ принцу. Он был почти мёртв, из него последняя жизнь утекала через рваные порезы на горле. Избитые губы читали молитву, бились в немом крике, дрожали, сжимались, душу не выпуская.
— Ваше блюдо подано, — кланяется в глубоком реверансе принц, раскрывает грудь, в объятия будто бы приглашая, и тянет ликующую улыбку.
Юн не понимает до тех пор, пока принц, наконец, не плывёт к рукам палача, чтобы принять длинный блестящий меч.
— Важна, дорогой мой друг, подача, — Чонгук шагает с оружием вокруг мальчишки, что мечет свой взгляд от принца к Юнги в надежде найти спасение. Наигранным голосом Чон, словно читая рецепт приготовления сочного блюда, рассказывал поочерёдно каждый шаг к правильным пропорциям. — Сковать и обездвижить - основа всех основ, милые мои. Вы же не хотите, чтобы ваша еда убежала, верно? — Кидает шутку палачам, и те смеются в унисон, поддерживая сценку. — Затем, аккуратно расслабить, дать жертве довериться вам, но не теряем бдительность, сворачиваем ей шею и вскрываем горло. Эффект внезапности, — из капающей раны хлынула кровь, мальчик схватился, сжимая пальцами отверстие и задыхался, выжимая из себя булькающие звуки. Юнги стиснул зубы, прокусывая щеку с внутренней стороны от злости, его не тревожила собственная боль, он к ней привык. Его терзала жалость. Напрасно убитый человек, который мог бы радоваться солнцу и свободно смеяться, умирал под королевскими ногами и, кажется, выпустив последний с лёгких воздух, погас. Навсегда.
— Отлично, а теперь самая важная часть, — не отвлекается Чонгук, сбрасывая с обуви бездыханное тело. — Целительный яд.
Будущий король подставил стакан под медленно стекающие капли, и довольно цокнул, наполнив сосуд до краев. Юнги не понимает, откуда в Чонгуке столько ненависти. Не понимает и то, зачем принц подходит к Юну, выгибает большим пальцем его челюсть, бокалом приникая к губам, и ждёт.
—
Напиток Джульетты, — хищник скалится, смотрит исподлобья, насмехается.
Юнги дёргается, осознавая намерения Чона, брыкается, лицо воротит.
— Пей.
Челюсти сжаты, губы сомкнуты. Чонгук давит стаканом рот Юнги, глухо скребётся стенками об его зубы. Пальцами нос зажимает, выжидает. В Юнги кислород заканчивается, кожа краснеет, вампир не выдерживает, воздух жадно глотнуть пытается, но взамен чувствует тёплую жидкость, стекающую по горлу, пытается выплюнуть, но тщетно. Чон держит его, рта раскрыть не позволяет. Мертвенный напиток внутри, выхода нет. Это и есть его смерть? Уже пора?
Вся сущность перед ним проваливается в густое головокружение, он перестаёт чувствовать себя. Он умирает.
Чёрные зрачки напротив плавили яростным возбуждённым взглядом, втаптывали его сущность в грязь, под его ногами хрустели кости, в прах превращались, до небес почти доходя, но Чонгук не так прост. Грубо сует два пальца ему в глотку, рвоту вызывая. Из него выходит кровь вперемешку с желчью, вампир задыхается, харкается, воздух ртом глотает. По лицу удары получает.
Нагое высохшее тело безжизненно обмякло вниз, задранная за волосы Чоном голова ещё издавала признаки жизни, пульсировала, разгоняя по венам муки, губы о чём-то шептали, глаза тянулись к лунному свету сквозь оконные решётки с просьбой о помощи.
— Нет, сладкий, не спеши. Не надейся - не сбежишь.
За что получает такую горькую порцию - неизвестно. Он не заслужил такой участи. Разорванное в клочья сердце больше не тоскует по Тэхёну, оно наливается кровью при упоминании его имени. Оно сочится ядом изнутри, стоит подумать о предателе. Впрочем, Юнги с принцем соглашается, они похожи. Только вот в ответ получают разное. Один боль принимает, второй её дарит. Замкнутый круг, из которого нет выхода. А если и есть, то ради этого нужно иметь хотя бы силы. А у Юнги их нет больше, всё потрачено.
— Не отвлекайся, малыш. Мне же будет скучно одному, вернись сюда, — Чон тянет лицо Юна к себе, громко хлопая по щекам в попытках разбудить увядающую душу. — Ещё не время, нет, я тебя к ней не отпущу, пускай подождёт, — смеётся принц, глядя смерти в её бездонные глазницы. — Она ведь как-то и меня чуть не забрала, — начинает рассказ Чон, попутно хватая следующий инструмент, но замирает, меняя решение, и перебирает пальцами толстую тяжёлую цепь. — То, что нужно.
Радости в принце не было предела. Или же это была искажённая безумием эмоция, которую понять поверхностно нельзя. Для этого нужен опыт, такой же горький и безвкусный одновременно.
Чонгук звенит цепью, наматывает на руку, обводя локоть. Кожа Юнги глухо зашипела, как только металл нежно опустился на шею. Под её тяжестью наружу сквозь кожу лопаток просочились кровавые слёзы, аккуратно капая на холодный грязный пол. Принц рисует глазами яркую картину кровавого бессилия и утробно рычит, сплетая пальцы с чужим горлом, выжимает, давит из него крики пощады, но Юнги слишком иссяк, чтобы подать хотя бы голос. Даже шёпот и тот вырывается шкворчащим звуком, подобие жизни висит на волоске, намереваясь сорваться, стоит Чону вновь приблизить своё хмурое лицо к окровавленному рту, чтобы унизить очередным словом, поступком. И Юнги не сопротивляется, он пуст. Давления не чувствует, душу тоже. Её вырвали насильно, разорвали по швам, сотканным большим трудом, и теперь здесь сочится густой мрак. Юнги разлепляет глаза, фокусируясь на черных напротив зрачках, полных агрессивного желания, и прилагает остаток сил на попытку притянуться ближе, чтобы сомкнуть наполненный собственной кровью рот с королевскими губами. Удивление в распахнутых глазах сменяется сопротивлением, Чонгук хочет отстраниться, но младший кусает его нижнюю губу, не отпуская, глубже врывается. Вслушиваясь в родное биение за клеткой, Чон не шевелился, ждал чего-то. В голове мысли разом лопнули, сбежали от хозяина, посыпались врознь, опустошая разум и оставляя его одного в тишине. Вампир тянется сильнее, натягивая ручные оковы, продолжает целовать, мажет наотмашь алыми губами кожу вокруг королевского рта, ответа требует. Задыхается, считая последние минуты утекающих сил.
И он его получает. Решительную твёрдую хватку ощущает. Принц сердится, цепляет пальцами подбородок Юна, поцелуй углубляет, прежде взглянув на самое дно чужих зрачков, выискивая в них намерения. Этот поступок казался ему полным абсурдом, сумбуром за коркой смешивался, причины искал, однако сейчас это не важно, он подумает об этом позже, а пока Чон прикрывает глаза и хмурится, ощущая новые эмоции и чужой язык. Юнги на секунду обрывает, поцелуй, чтобы сказать тихое:
— Сними их.
Чонгук впивается вновь, цепи сбрасывает с шеи, губ не отрывая, мычит рассерженно, сминает Юна под себя. И... кажется,
расслабляется.
У Юнги последний шанс в голове вырисовывался ранее, когда кровь собственную глотал. И причина такого поведения крылась не в желании.
"Она успокаивает", - повторял про себя он, планы строил, пока ещё мог думать. Пока не поздно. Пока есть надежда на спасение. Брату подражая, мозги королевские запудрить хочет. Только намерения отличаются. И если Тэхён делал это ради выгоды, то Юнги делает это ради защиты. И не важно какой ценой, он платит вдвойне ради глотка свободы. Он очень устал.
Принц, пошатнувшись и пару раз лениво моргнув, попятился назад, сощурил глаза, вглядываясь в вампира перед собой. Сонно потёр переносицу, о чём-то задумался, нахмурив лоб. В нём что-то перевернулось. Он молча освободил Юна с оков и повернул ключ в замочной скважине на два поворота, закрывая клетку. Он оставляет парня наедине с тишиной. Скрежет железной двери оповещает, что Чон удалился.
— Мы слишком
разные, чтобы хоть чем-то быть похожими, — выдыхая, плюёт Юнги вслед принцу, морщась от боли, перед тем, как лечь и провалиться в долгожданный сон.
***
Протоптанная постель, судя по скомканным одеялам, кажется, не застилалась долгое время. Белокурый парень сосредоточенно вышагивал по ней, останавливаясь у прикроватных столбов, чтобы повернуться в противоположную сторону и пойти топтать другое место. Близилось воскресенье, а священника всё не было, служение проводить было некому, хотя Идону на это плевать, его интересовало внимание именно к его персоне. Его не заботили слепые верой люди. Он огрызался себе под нос и ворчал проклятия от беспокойства, пиная ногами складки шёлковых простыней. За спиной раздался скрип, а в дверях появился долгожданный объект.
— О Господь, Святой Отец! — Идон, сломя голову, бежит к Хосоку, чтобы утонуть в его крепких объятиях, — я же скучал! — Требовательно скулит, принимая от старшего ласку.
— В Бога уверовал? — Смеется священник и гладит ладонью чужие щёки. — Прости за это.
Хосок и сам дико скучал по своему мальчику. Тёплые его руки зарываются под хлопковую до колен рубашку Идона, кончиками пальцев касается бархатной бледной кожи и, наконец, тяжело выдыхая в закрытые глаза, встречается с губами в нежном долгом поцелуе. За спиной падшего расправляются разорванные белые крылья, к небесам тянутся, трепет в душе лёгкий ощущают. Белоснежный ангел открывает томно глаза, влюбленно сквозь Хосока смотрит. Внутри плавится желание, в узлы завязывается, под демона прогибается, а тот, в свою очередь, словно пушинку поднимает своего ангела на руки и уносит в спальню. Откуда ночью доносились срываемые глубокие стоны и крики о бездонной любви.
***
Спящий мужчина ничего не подозревал, пока в его покои не вломились с громким стуком Намджун с новым приспешником. Искажённое эмоцией, похожей на то, когда человек не слышит своего собеседника и щурит глаза, переспрашивая, так и лицо Намджуна повернулось на пол оборота, как только его глаза увидели то, что видеть не хотели бы.
— Стучаться не учили? — Грозит Хосок, разлепляя глаза.
— Учили. Видимо забыл, — склоняет виновато голову Джун. — Чон Хосок, мы не просто так пришли.
— Да я уже понял, судя по вашему визиту, — священник бережно прикрывает одеялом спящего Идона, что прильнул к его груди, и аккуратно выбирается с объятий, стараясь не разбудить парня. — Слушаю.
Хосок с тихим щелчком прикрыл дверь и облегченно выдохнул. Видимо зря, потому что следующая новость его явно не обрадовала.
— Чон Чонгук, — начинает Джун, и следит за взглядом Хосока, что уже пристально оценивает нового человека, — он узнал.
Священник меняется в лице, плавно переводя глаза на говорящего.
— Узнал
что?
— Простите, я не уследил, это моя вина, Чон Хосок...
Намджун не унимался, постоянно прося прощения, но Хосок не отрывал глаз от него, вглядывался в его вздёрнутые на излом брови и, не вытерпев, вскрикнул:
— Чёрт тебя побери, Ким Намджун, говори по делу!
Джин вскочил от неожиданности, но продолжал отстранённо стоять за спиной Намджуна, всё так же крепко держась за его руку.
— Тэхён перед гибелью своё дело сделал, но... Что-то пошло не так, и в общем Юнги, он... Он у Чонгука.
— Что?! Юнги? Один? С
Чон Чонгуком?!
Хосок швырял всё, что попадалось ему под ноги, хватался за волосы и кричал на Намджуна. Его голос дрожал, срываемый злостью, а глаза бегали по комнате в надежде зацепиться хоть за что-нибудь. За любую идею. Но мысли исчезли, уступая место ярости. Он обречённо повалился в кресло и, потирая переносицу, провалился в себя.
— И что ты будешь с этим делать, м? — Хосок рычит, впиваясь ногтями в кожу рукояти, стискивая зубы от подкипающей злости и трёт языком нёбо, пересчитывая кончиком бугорки.
— Спасать Юна? — неуверенно предлагает парень.
Хосок на это только саркастично смеётся и качает головой.
— Не смеши меня. Тебя никто не пустит.
Священник периодически закусывает губы, трёт их пальцем и наклоняет голову в стороны, хрустя напряжённой шеей. Он соединяет кончики пальцев одной руки с другими и продолжает задумчиво.
— Что ж, не получилось с Тэхёном, получится с другими, так ведь?
— То есть...
— Да, Намджун! Никак иначе. Займись ими. У него не должно остаться никого, — Хосок тяжело вздыхает и, кажется, уже сомневается в сказанном. — Я очень зол, Джун, поэтому, пожалуйста, оставь меня.
Намджун разворачивается, чтобы уйти, но Хосок задерживает его последним вопросом. Скорее, адресованным Джину.
— Он же мёртв?
Джин замирает на мгновение, чтобы ответить тихое:
— К сожалению.
