[Vasaria Project — Geralt of Rivia]
Чёрные полосы сменяются длинной тропой, и Чимин, наконец, делает свой первый неуверенный шаг. Светлеют белоснежные и рельефные объёмные кляксы вдоль дороги, по которой движется король, оставляя под тяжелым подолом распускающиеся и вновь увядающие бутоны. Почва под ногами с каждым нарастающим шагом становится мягче и теряет свою твёрдую и устойчивую опору. И если начало сумбурного сна не волнует странника, то он достигает более глубоких ступеней своего бессознания. Идти становится сложнее, ноги путаются в разрастающихся вьюнках, что подобно цепким колючим пальцам жадно впиваются в кожу, и он хмурится, так как видел их однажды в юности. Они, между прочим, отвратительны. Отрубленная голова льва, потеряв былое величие, мертвенно лежит в густой траве и смотрит парой белёсой пелены в непроснувшихся глазах. А в них зацветают яркие фиолетовые астры. Чимин проходит мимо, дёргаясь, и в мурашках поправляет увесистую давящую на лоб корону, и та отпечатывает от нагрузки на коже розовые следы. Она хоть и блестит, ослепляет, но с тем же сильно мешает королю трезво смотреть на свой путь. Он вдруг слышит глухое шипение, глаза поворачиваются в сторону звука: к нему подползают чёрные змеи, мешают идти и норовят укусить. Чимин брезгливо морщится и, перебегая на мысках, раскачивая королевский подол, уходит от хладнокровных и держится прежней дороги. Он останавливается, вдали доносится женский голос, напевающий убаюкивающую мелодию, от которой у Чимина, кажется, распускается по груди тепло. Он сходит с конца тропинки и теперь бредёт во тьме на звук угасающей песни. И чем дальше удаляется Его Величество вглубь, тем плотнее сгущается вокруг него мрак, и тем сильнее он давит своим густым на уши беззвучием. Внезапная лёгкая трель арфы отражается со стороны и затихает. С другой стороны светлеет, и темнота постепенно оседает и растворяется, а на густой поляне, там где светло, распускаются Подснежники. Их бутоны пробуждаются ото сна, тянутся к несуществующему солнцу, и, наконец, пошатнувшись от упавшей багровой капли, стукнувшейся о их кипенно-белоснежные лепестки, мгновенно погибают. Постепенно, откуда-то льющиеся капли увеличиваются и без остатка словно сжигают их. Чимин поднимает взгляд и видит источник гибели прекрасных цветов — красными слезами стекают по спине молодой нагой девушки и, задерживаясь ненадолго на бархате ягодиц, срываются вниз и орошают листья смертельным напитком. Она медленно оборачивается, держась за большой живот и, увидев перед собой супруга, обнажая грудь, раскрывает руки и мило улыбается. — Я заждалась, милый, — Аннабель оглаживает восьмимесячный плод, и на коже проступает отпечаток детской ноги. Чимин улыбается, — Нашему сыну уже пора выйти в свет, — ребёнок начинает агрессивно пинать изнутри родную мать так, что кожа некрасивым образом натягивается и, не выдержав натиска, разрывается. Из порванных лоскутков кожи проскальзывает вниз черная крохотная туша и, упав на землю, раскрывает свои склизкие, колючие демонические крылья. Король ошарашенно пятится назад, спотыкается о недавно отсутствующий камень и падает на спину. К горлу подступает тошнота. Короля выворачивает наизнанку, и его собственные едкие соки стекают по щекам и ушам. Путаясь в отрывках пульсирующего в висках дежавю, он надрывно кричит и зовёт на помощь, захлёбывается в собственной рвоте, от которой сносит голову. Слёзы капают на землю, а на ней вновь зацветают те же бутоны. И после умирают. Их жизнь настолько коротка, что Чимин успевает только заморгать, как они, зародившись и раскрыв нежные свои лепестки, тут же погибают. Гниют. Уловив последнюю секунду жизни оставшегося у самого виска цветка, он слышит от демона множественным низким эхом давящее «В саду том прекрасный закат... Закат прекрасен вместе со снегом». Король заглушает неродной голос ладонями, давит на уши, но он становится всё громче и громче, будто кто-то рядом буквальным образом вливает ему в уши ядовитые речи. «Прекрасный закат, — бурчит сын, щёлкая шершавым змеиным языком, — В саду том со снегом прекрасный закат. Это будет прекрасный закат». Чёрное пятно, недавно наворачивающее круги около него, внезапно обнажает когти и запрыгивает на шею. Со рта срывается громкий крик, король просыпается с загнанным в глотку сердцем.[Thomas Hjorth, Laura Vall — Quiet Moon]
Пустая комната, одинокая постель и пугающая тьма за окнами. Чимин задыхается, его охватывает паника — он всё ещё видит перед глазами сына — демона и его красные сонные глаза. Лоб испещрён прозрачными каплями, некоторые из которых пугливо стекают по вискам. Король дрожит, его тело начинает качаться из стороны в сторону, стараясь убаюкать хозяина и успокоить. Но это, знает, не поможет. Соль на губах трескает кожу и сушит щеки, а неумолкаемый прерывистый стон и всхлипы срываются с дрожащих губ и заполняют комнату нагнетающим отчаянием. Всё в этой комнате кажется ему зловещим и опасным, поэтому он прячет голову в коленях и вжимается в подушку в попытках сбежать от этого гибельного мира. Он так устал. Его плечи вздрагивают, когда воздух срезает скрип дверной створки, и Чимин вновь начинает паниковать, завидев, как в покои врываются обеспокоенные Аннабель и слуги, сбежавшиеся на крик короля. Ему хочется раствориться в воздухе, но даже если и не может, его заставляют услышать острое: — Дорогой? Что с тобой? Чимин кричит в полутьме ещё больше с приближением света в её руках, с каждым шагом девушки к нему, и Аннабель останавливает себя. Слёзы снова увлажняют стянутые щеки, впалые синяки, а невыспавшиеся, покрасневшие от усталости стеклянные глаза в припадке мечутся по комнате и ошпаривают молниями тех, кто посмеет приблизиться к нему. Девушка наставляет позвать лекаря, некоторые, мгновенно сорвавшись, летят вниз за помощью, а король тяжело дышит, сжимается в одном ночном костюме в постель, обняв себя за плечи. Вымолвить и слова из-за постоянного удушающего ощущения не может. Видно, что загнанного зверя лучше не трогать. «Не подходи», — читает Аннабель в разъярённых и угрожающе расширенных зрачках: «Не позволено». Она пятится назад и слышит врознь мужским выкрикам от слуг нагнетающее: — Лекаря во дворце нет. Его Величество ещё вчера отпустил его домой, к детям. Руки девушки начинают дрожать, и она не знает, что делать. Прислуга выжидающе ждёт от королевы приказов. Её взгляд переходит в глубь собранной толпы, и она видит, как из темноты выходит Юн. Он изучающе и с тем же напугано оглядывает короля, хмурится и поправляет растрепанные свои волосы. Сонные, но уже отрезвленные страхом глаза переходят к Чимину, чью душу пожирает безумство и проглатывают рыдания, и он понимает, что сейчас происходит. То, что произошло в ту ночь, когда Юнги был здесь на празднике по случаю коронации. У Чимина уже был приступ паники, и Юнги знает, чем может помочь. Как и в прошлый раз. Однако близкий контакт, лишние уши и любопытные глаза мешают сказать им: «Такое уже было». Неправильно поймут, всплывут новые вопросы и закрадётся подозрение о его сущности. Рисковать опасно как его собственной жизнью, так и репутацией короля. Поэтому он поворачивается к Аннабель и твёрдым, недрогнувшим голосом произносит: — Прошу, выйдите все. Вам нужно выйти, — он забирает у девушки подсвечник, отчего кожу обдаёт приятным теплом, — Я знаю, что делать. Очевидный шёпот, шуршание и недовольство прислуги заметно проходится волной, и Юнги понимает, что вызывает у всех недоверие. Как простой садовник, прирученный недавно, может знать о короле больше, нежели их самих, что с самого детства выросли здесь? Аннабель следит за ситуацией и, небрежно подняв руку, затыкает разговоры, обеспокоенно кивает парню, с доверием сжимая в своих холодных ладонях чужую руку. С мерцающей одинокой свечой мглу комнаты распарывает истерический смех короля, а в нём самом царит бессвязное бормотание. — Слушайте, что говорит Юн, — обращается она, — Как королева, приказываю убраться сию секунду! Застопорившись и затем откланявшись, прислуга послушно удаляется из покоев. Тон супруги теперь не тонкий и мягкий. Голос её не женственный и нежный, а точной иглой в грудь колющий, повелевающий слушать приказ королевский. Даже акцент куда-то пропадает от грубости повеления Её Величества. Юнги благодарит Аннабель лёгким кивком и, облизнув губы, ждёт, когда и та покинет покои, но девушка настроена решительно. Невзирая на всю неловкость со стороны вампира, сущность которого ей неизвестна, Юнги смиряется, ведь Чимину становится с каждой секундой всё хуже, он безудержно смеётся, скрученный и вжатый в кровать, и расчёсывает тыльную сторону ладоней, и от голоса его остаётся только хриплый оборванный стон. Юнги бесстрашно хватает со столика узкий нож, что лежит рядом с фруктами, и взобравшись на кровать, полощет его концом на запястье короткую дорожку, ритмично сжимает руки в кулаки, разгоняя по венам кровь, и, схватив чужое лицо, приникает раной к королевским высохшим губам. Король будто в ребёнка превращается, отстраняется, капризно воротится в стороны, губы сжимает и противится. — Пейте! Вы должны выпить это. Вам поможет. Ваше Величество! Юнги нелюбезно жмёт щёки, отчего губы короля наивным образом складываются в трубочку, но надрывное и частое всхлипывание наконец выводит вампира из себя, и тот выкрикивает в лоб его имя. — Чимин! Имя короля без должного уважительного обращения. Сознание и упрямство на мгновение застревают во времени и, пользуясь случаем, Юн вжимает вновь разукрашенную кожу запястья ко рту, и король в исступлении послушно впивается в рану. Аннабель, тихо наблюдая, наотмашь садится в кресло в углу и даже не поправляет задавшийся подол платья. Она не сводит взгляд с ужасной картины. И в то же время завораживающей. Де Вьен видит что-то гораздо более интимнее в представленной сцене, подобную которой она никогда ранее не удостаивала чести видеть. Что происходит в голове у королевы — можно только догадываться по мертвенно бледному лицу. И лишь одному Богу известно, какие ураганы переворачивают её мировоззрение вверх ногами. Одурманенный напитком беспомощный король отпускает собственные волосы и мягко оседает светлой растрёпанной макушкой на чужие колени, неотрывно и убаюкивающе посасывая вампирское снотворное. Эликсир вечного покоя и самый ценный опий мира, ради которого Чимин добровольно падёт в ноги самому бедному и нищему. Болеутоляющее, душу успокаивающее снадобье, что никакие лекари не смогут предложить ничего столь лучшего, чем то, что уже каплями остаётся на полуоткрытых, испускающих тихое сопение губах. Юнги беспорядочно, но бережно убирает с влажного, но расслабленного лба прядки и ласково оглаживает кончиками пальцев его плечи. Водит одними лишь глазами мерно вздымающуюся грудь, внутренне и сам успокаивается инфантильной картиной, похожей на ту, когда мать убаюкивает своего годовалого сына. Юнги утомлён беспокойством. Нервы постепенно оседают на дно, а уставшая спина парня опускается на бархатное изголовье, и безмятежный сон накрывает обоих. Аннабель настороженно встаёт, ещё наблюдает за ними, складывая в голове свои бесшумные мысли по бесконечно неустойчивым полкам и, кротко оглянув спящих в последний раз перед уходом, опускает глаза, перед которыми всё размыто, и тихо прикрывает двери, стараясь не нарушить покой и томную сладкую тишину наконец неодинокой спальни.***
[Le Lacrime Di Proserpina — Hexperos/Hexperos]
—Чьё это? Своровано? —Не твоё дело. Отец. С этими словами Тэхён нанизывает холодное кольцо на скрученную верёвку, опрокинув за спину, завязывает на узел и оборачивает обратно, поправляя на груди опасное для его кожи украшение. Кольцо не жжётся — блестит на толстой серой ткани, защищающей его от ожога. Рубаха спасает, и если надеть на палец кольцо нельзя, то хранить как трофей на груди вполне достойно. — В деревне ходят слухи, — произносит мужчина, копаясь с обувью. — И, конечно же, для нас неприятные. Он с укором смотрит на вошедшую в шалаш девушку, что заносит внутрь вещи, и переводит взгляд на сына. — Какие новости? — Мальчик во дворце погиб. — Мне до него какое дело? — Тэ закатывает глаза и помогает ей с перетаскиванием коробок. — Тэхён, он умер не своей смертью. В ту ночь его убил один из наших. Парень замирает, и лицо обрамляет каменное недовольство. Он разворачивается к отцу, а тот переводит глаза на рыжеволосую. — Хёна? Что ты сделала?! — взрывается Тэхён, надвигаясь на девушку, отчего та быстро прижимается спиной в тонкую стену шатра. — Ваш план слишком глупым оказался бы, приди мы за тем, кого и не было в том замке! — растерявшись, девушка вздирает подбородок под пламенным чёрным взглядом, — Уходить с пустыми руками, когда на пиршестве бегали столь сладкие юноши, было бы обременительным для моей хрупкой натуры. Возвращаться за одним лишь вампиром? Не смеши меня! Это глупо. Вампир, оскалившись из-за дерзости выплюнутых вздорных слов, стискивает кулаки в готовности напасть от злости на неконтролирующую свой аппетит загнанную девушку, но та вдруг улыбается лестно и нежно произносит: — Зачем тебе он? Втроём мы соберём всех своих, создадим свою армию против людей и... — девушка широко раскрывает глаза и беспомощно глотает ртом воздух, что перекрывают сжимающие на горле сильные чужие пальцы. Она испуганно разглядывает мужские, и уже вовсе не слабые черты лица Кима младшего под угрожающей тенью факелов, врытых в землю, и рвано кряхтя, чувствует, как слабеет хватка рук и падает вниз. — Ещё раз я услышу подобное, и ты будешь умолять меня о смерти. Тэхён морщит нос, кривит линию губ и, покидая шатёр, скрывается в лесу, окинув перед уходом Хёну, схватившуюся в защите за горло, надменной ненавистью. Напряжённое лицо обдаёт холодным ветром, и Тэхён успокаивается лишь тогда, когда пальцы ног настигает ледяная прибрежная волна. Он отстраняется назад и падает на песок, отчего новый кулон, отскочив, успевает обжечь его щёку. Вампир не встает и не поправляет одежду, и не шипит от боли, принесённой кольцом. Он лишь опускается на спину и, глядя в ночное небо, привыкает. — Ким Тэхён, когда ты успел так быстро повзрослеть? — задаётся вопросом, топит взгляд в далёком тёмном небе. — Я так устал, ты ведь знаешь? С кем ведёт диалог — никто не знает. В кожаных перчатках перебирает серебряное украшение, изредка глубоко вздыхает, надеясь очиститься свежестью воздуха. Впрочем, хуже не будет, он в этом уверен. Вот только кольцо не отпускает и со звёзд глаз не сводит. Одним ловким движением стягивает перчатки и глухо шипит, сжав кусающийся металл в ладонях. Он терпит жжение, чувствует, как кожа буквально поджаривается, словно разбитое яйцо на летнем солнце, и тихо кряхтит от боли. Тэхён пробует всё, что интересно. Даже если объектом огромного риска будет несчастное кольцо, подаренное Чоном в знак любви к нему. А звёзды не жалят. Не приносят боль его телу, не обжигают и не ранят. Вот только исключение — терзают раненое сердце. Яркая звезда с неба нежно улыбается своей знакомой узкой улыбкой, похожей на мышиную. Она так далеко от него. И он ужасно скучает. Тэхён хочет всё и ничего одновременно. Пальцы отпускают маленькое блестящее проевшее кожу жало, а прожжённая ладонь ослаблено накрывает лицо, прорезаясь в ноздри запахом запекшейся крови. — Чон, — шепчет Тэхён, а под плотно закрытыми веками всплывает образ Юнги. И всё, что чувствует вампир — это проедавшую нутро глубокую злость. И злость эта не на Чонгука самого. А на всё. Буквально на всех и каждого, кто привёл в итоге к тому моменту, где лежит сейчас на песке отчаявшийся и не желающий никого видеть вампир. — Юн, — следом произносят губы. И перед ним образ Чона. Он вырванными из жизни кадрами проносится мимо и затухает в конце пустыми обрывками. Он сейчас смывается, а кисти художника в руках самого Тэхёна. Он сам это сделал. И он — виновник, творец собственных проблем. Какой ценой заплачена пустая сцена? Невелико то отчаяние, что сводит рассудок от невзаимности, велико лишь то, что тенью поедает последствия твоих ошибок. Оно засядет глубоко под высохшие и зажившие раны и будет медленно пускать ядовитые корни. — Я хочу домой. Домой. Домой. Домой. По щеке скатывается и растворяется в земле горькая слеза, и Тэхён позже поругает себя за эту слабость, но сейчас, пусть выйдет то, что копилось месяцами в нём и гнило ежечасно. Он поспит здесь, в одиночестве, со своими поедающими мыслями. — Домой, — сладко убаюкивает себя вампир, вжимаясь в высокий ворот.