[Lisa Batiashvili— Nureyev]
— Ваше Величество? В двери стучится служанка, посланная для того, чтобы позвать короля отобедать, но ей никто не отвечает. Юнги вздрагивает от стука и жмурится, почувствовав онемевшие конечности и ноющую спину. Всю ночь его тело пребывало в неудобном положении, и лишь тихое чужое сопение на животе вгоняет парня в события о прошлом вечере. — Ваше Величество? — прибавляет в голосе девушка и, постучав дважды, стоит некоторое время у дверей, а затем неуверенно развернувшись, топчется на месте. Юнги ещё наблюдает, напрягаясь, за переминающимися ногами под щелью створок, оценивает ситуацию и облегчённо выдыхает, когда за дверьми наступает тишина. Его взгляд возвращается на спящего короля: натянутое на лице безмятежное спокойствие, умиротворенный покой на подрагивающих ресницах и теплые мягкие выдохи, ощущаемые на коже парня. Юнги почти удивлённо вскидывает брови и сжимает губы, отводя себя от улыбки, когда глаза цепляют маленькие проглядывающие волоски на кончике подбородка. Столь мужественная деталь контрастно разнится с молочной нежностью и безмятежным сном Пака. Его одолевает чувство ласки. Беззащитность короля в эти минуты так сладко убаюкивает своими невычурностью и естественностью, что парень не сдерживает себя и покрывает макушку невесомо своей ладонью цвета перистых облаков перед заходом солнца. Углубляет пальцы в золото, и те несмело пропускают сквозь себя пшеничные королевские нити. Ещё немного, и Юну, кажется, что, зацепившись за спутанные волосы у лба, он вот-вот разбудит Чимина, и уже будет поздно. Но заканчивать процессию всё же не хочется. Он аккуратно отпускает с рук растрёпанные пряди и перебегает на другую, более безопасную сторону, где покоятся и блестят под лучами ровные пряди. Любуясь с упованием, Юнги чувствует, что пора уходить. Медленно вынимает ноги из-под тяжёлой головы, боясь сорвать из тишины шелест простыней, и спящий король, слегка нахмурившись, хрипит сонное, но достаточно точное, сродни приказу: — Нет. И Юнги возвращается в исходное положение. Не спал, значит. Вампир обдумывает предложение, пробует каждое слово на вкус, пытаясь сделать его более уважительнее, так как доселе ему не представлялась возможность обращаться к высшим сословиям. Все, с кем он когда-то общался — были его мать и сводный брат. Он тщательно вспоминает вырванные из памяти отрезки фраз прислуги и, наконец, поправив собственные пряди и опустив руки на подушку из-за невозможности теперь гладить чужие волосы при бодрствующем короле, спрашивает: — Могу посметь высказать одну нелепицу? — Попробуй, — отвечает Пак. Он переворачивается на спину и теперь его голова лежит на ногах, а лицо обращено в потолки. — К Вашему столь негрубому лицу, Ваше Величество, пошло бы лучше удалить эту не мешающую, но бросающуюся на глаза щетину. Чимин поджимает губы. Кажется, прямо сейчас он готов дать оплеуху, и Юнги уже всем телом сжимается, коря себя за необдуманную дерзость. Злится ли король, или что-то хочет сделать — неизвестно. Суженные глаза только дают понять, что данный факт его не радует. — Умереть хочешь? В горле застревает холодный ком, а под кожей бегают фантомные паучки, взывая на поверхность сотню мурашек. Он открывает рот, чтобы извиниться, но король опережает: — Это шутка. Забавы ради. Улыбку тянет, получается ехидно. Но посмеяться и поддержать Пака Юнги отчего-то не удаётся. Он занят попытками проглотить намертво приросший ком. Выходит только никчёмное кряхтение вместо голоса, похожее на то, когда прочищают горло. — Хорошая шутка, Ваше Величество, — нервно смеётся парень. Юнги елозит на месте, и Чимин, выстроив цепочку в голове, понимает, отчего парню неудобно. Король перемещается на подушку, а вместе с ним и Юн вытягивает раскрасневшиеся ноги. За окном пахнет сиренью.* — Юнги? — хрипит низко король, не сводя взгляда с сжимающихся пальцев. — Да, Ваше Величество? Чимин ещё смотрит на розовые нагие ступни, а затем отворачивается и переводит глаза в окно. Он не хочет смотреть на него. — За вчера. Спасибо, — пальцы снова сжимает. Порозовевшие кончики наливаются кровью, и нижняя, побледневшая под натиском сжимающих зубов кожа губ тут же возвращает алый пигмент, стоит Чимину отпустить закусанную губу на свободу. Юнги наблюдает за королём, переводит взгляд на оголённые ключицы и напряжённую шею. На первый взгляд образ короля всегда создавался стальной уверенностью и непробиваемой железной серьёзностью, и даже сейчас Чимин хмурит лоб, взывая родную складку меж бровей. Но на самом деле, если хорошо приглядеться, то шея и не напрягалась, а брови не двигались. Подобное навязывание к лику короля пористо смывает холодные краски с отполированной маски. Вот он сейчас лежит на светлой постели, лицо обрамляет откуда-то возникшее спокойствие, складка распрямляется, и вовсе не острый взгляд уносится куда-то за тысячу миль от этого места. Вместе с мягкими оголёнными и беззащитными пальцами, периодически стискивающими под собой воздух. Юнги не понимает, почему столь мягкое и вполне съедобное блюдо могло слыть по королевству острой ядовитой отравой. И под трещинами прожитых лет ещё теплится еле ощутимый след искренности, которое боится выйти наружу. Слишком много ран. Нужно время. «Почему Вас считают жестоким?» — голос в голове лукаво задаётся вопросом, но губы сомкнуты. Подсознание не сидит на месте, а страх охватывает тело и держит под контролем каждое движение. В игры с огнём играть он не привык пока что. Даже Аннабель с её настольной детской бессмысленностью не уступает своё место. Только слышит короткое, но вполне объяснимое: — Можешь идти. И поправив ночную рубаху и откланявшись, Юнги удаляется из личной комнаты короля, погружаясь с каждым шагом по пути в свои покои в омут терпких сомнений.***
[Lisa Batiashvili — Ufa]
По водной глади пробегают тонкие края блинчиков, расходящихся от упавшего с выступа в воду песка, пока Джин перескакивает с одного на другой. Намджун смеётся и тянет Джина за руку, но тот всё никак не успевает за младшим. — Давай быстрее! — Намджун не отпускает чужую ладонь и бежит в глубь леса. Из мокрой водянистой земли торчат камни, на которые ступают парни, чтобы не упасть в мелкую воду. — Молю тебя, я не хочу опоздать. — Погоди минуточку, я не успеваю за тобой, Намджу-у-ун, — спотыкаясь, молит старший беспощадно тянущего на себя парня. Он перебирает ногами, осторожно перепрыгивает через ямки, боясь упасть и промочить ступни ледяной, ещё непрогретой водой. — Говорил тебе лечь пораньше, но нет же, видите ли, нам важнее посидеть в тишине перед свечой допоздна, — Намджун не перестает бурчать о том, как долго вчера Джин сидел за столом и погружался в раздумья. Ему не хотелось спать, и он считает, что не его вина – бессонница. Под ногами заплетается тёмно-зелёный подол, а плечи обрамляет толстый мех. Плечи старшего же украшает жёлтая накидка. — Повторяю, сна ни в одном глазу не было. Парни, наконец, достигают конца воды и спрыгивают на влажную землю. Намджун оборачивается лицом к старшему и глубоко выдыхает огромный клубок изо рта, переводит дыхание и, взявшись покрепче, притягивает Джина ближе и заключает в объятия. Мягких губ касаются чужие, соединяя сбившийся горячий воздух в единый сгусток тёплого пара. — Мы же одни? — спрашивает Джин, оборачиваясь по сторонам, на что руки Джуна настойчиво переводят внимание парня только на его персону. К спине липнет шёлковая блуза. — Не отвлекайся. Тебе ли не всё равно? Его улыбка потухает, а взгляд Намджуна теперь озадаченно выискивает в чужих глазах возникшую проблему. — Нет, всё в порядке. Просто я немного боюсь. — Чего? С каких это пор ты начал чего-то бояться? Я же рядом, — покрасневшая кожа щёк жжётся под ладонями от холода, а растерянный вид пугает Кима младшего, — Да что с тобой?! Джин молчит, потому что не знает, как объяснить то, что терзает его сердце вот уже несколько недель. Молчание прожигает в нём дыру, разрастающуюся до неимоверных поедающих душу размеров. — Мы в безопасности, Джин. Ты сделал всё, как нужно было, милый. М? Ну что такое? — Намджун поднимает его за подбородок и вновь оставляет на губах мягкий поцелуй, — Расскажи мне. Джин сжимается не в силах сказать и слова. Он стискивает зубы, уберегая себя от раскаяния, его мучает то, что Намджун остаётся до сих пор в неведении, что не выполнил приказ принца Чона убить Тэхёна. И данный факт пеплом страха разлетается в лёгких, намереваясь задушить хозяина вместе с его неумолкаемой совестью. Он, правда, старается. Вот только добрая понимающая улыбка напротив ещё больше стягивает горло. Он заедает собственный, не вывернувшийся скулёж, в тот момент, когда слышит одобряющее: — Ты убил его, я знаю. Но это же хорошо. По-другому было бы всё гораздо хуже, милый, — на лбу остаётся влажный след от поцелуя, а внутри от него расправляются змеи. Они шипят и ползают по венам, в надежде найти оголённое сердце и поразить своим ядом живую нить искренности и доверия. Она уже непрочная. С каждым прожитым днём её поверхность истончается, и Джин знает, придёт время, когда нить эта порвётся, и Намджун отвернётся от него. И пока не поздно, сказать два слова всё же не успевает. Намджун ведь верит в него, а он подвёл. Лишь крепче обнимает. Младший, утыкаясь носом в светлую макушку, греется присутствием возлюбленного, утешающе гладит по спине, отчего Джину становится ещё больнее. — Прости, Намджун, — единственные два слова, весом в тысячу тонн сожалений. — Всё хорошо. Всё будет хорошо. И Джин проглатывает ком, чтобы не заплакать от обиды на самого себя. И Джин знает, что хорошо не будет вовсе. И быть не может. Он только сильнее вжимается в грудь младшего, скрывая всё же вышедшие на волю чувства в виде солёных и недостойно стекающих по щекам слёз. — Я люблю тебя.***
[Lisa Batiashvili — La Sainte-Chapelle]
Юнги оборачивается на пятках в пол оборота, когда его ворот кто-то тянет назад. Несколько из прислуг, кто запачканных в саже, а кто в измазанных сарафанах, с горящим интересом в глазах, словно огнём ошпаренные, разглядывают Юна со всех сторон и теребят бедного из стороны в стороны, пытаясь найти в его простой одежде деталь, которую так рьяно ищут. — Что такое? — наконец не выдерживает наглости Юнги и упирает руки в бока. — Что было вчера? Что было с королем? Что ты сделал? — Я, простите, я... — Почему именно ты? Кто ты такой вообще? — неумолкающая служанка всё кружится вокруг вампира с рьяным любопытством на веснушчатом носу и несдержанно хватается за чужие руки, ноги и одежду. — Да постойте же. Перестаньте! — возмущённо дерзит, наконец, Юнги, опрокидывая неугомонную служанку на пол. Та замирает, испуганно глядя на вампира, а затем, опомнившись, поправляет растрёпанные подъюбники и переводит взгляд за спину юноши. Надменный взгляд короля, проходящего мимо оценивает новую сцену. Чимин останавливается и подходит ближе. Парня, почувствовавшего чужое дыхание сзади и раскрывшего личность, охватывает паника, ведь доселе он себя так никогда не вел. По крайней мере, с королём. Прислуга низко кланяется и растерянно подбирает подолы измазанных платьев. Старшая из них вбегает в коридоры и, увидев короля, тотчас же опрокидывает в поклоне голову вниз. — Ваше Величество, — начинает она, не смея поднять взгляд, — это моя младшая, она совсем ещё зелёная и неопытная. Прошу простить её за столь дерзкий поступок, что потревожил Ваш покой и помешал Вашей светлой дороге. Эта проказница заслуженно получит своё наказание, Ваше Величество, не беспокойтесь, — она вдавливает голову молодой девицы ниже, всё так же глядя в ковровые полы. Чимин молчит и наблюдает. И только бледный юноша немного забавит короля — его уголок королевских губ самую малость дрогнул. — Я отпущу с рук. Однако, предупреждаю, что повторные выходки приведут к плачевному исходу, — каждое слово буравит специально будто бы в шею вампира, что пытается сдерживать свою нескрываемую дрожь. Чимина даже нисколько не расстраивает тот факт, что Юнги не кланяется и не чувствует вину. Обидели его. И его нужно пожалеть. Когда-нибудь. — А его не трогайте, — руки за спиной в замок скрепляет, подбородок на своем завышенном месте, голова тянется к плечу. Прислуга повторно кланяется и пристыженно удаляется с коридоров. Лишь одна из служанок успевает воровато окинуть взглядом Юна, не упущенным из виду короля. Пак размышляет об отдельном для неё наказании. В голове сладко стонет эхом забытое желание властвовать над женским телом, просит вернуть те былые замечательные для него дни. Однако Чимин замечает, что не так уж и велико оно. Нет почвы для ярости, для истязания. И даже этот бессмысленный взгляд в сторону Юна никоем образом не пробуждает в нём агрессию. Лишь след от огонька отвращения ещё теплится послевкусием на кончике языка за непозволительную дерзость. — А ты, — обращается он к вампиру, — Что ты здесь делаешь? — одна бровь выгибается, а с ней и вторая, стоит Юнги полностью обернуться лицом к королю. В ответ вопрос и непонимание в чужих глазах. — Я думал, ты уйдешь к себе. Отправляйся в свои покои. Чимин огибает Юнги и уходит прямо по коридору до последнего поворота. Пухлые его губы украшает лёгкая ухмылка.[桜庭統— Nameless Song]
Юнги ещё стоит пару минут, раздумывая о ситуации и, нахмурившись от повторной картины перед глазами, решает немного полежать в личных покоях. Комната его хоть и мала по размерам, но Юну этого очень даже достаточно для сна. Одинокая кровать, тяжёлый дубовый шкаф, хранивший на макушке цвета мышиной шерсти крошку пыли. Двойных стёкол в небольших арочных окнах еле заметно касаются прозрачные лучи солнца. На улице пробуждается жизнь, и Юнги кривит линию губ и морщит нос, глядя на суматоху за окном. Он размашисто садится на кровать и резко подскакивает, почувствовав под собой что-то жёсткое. Голубое одеяло обрамляет под собой небольшую деталь. Юнги нащупывает и достаёт из-под него деревянную коробочку, на которой выжжена надпись: «С Днём Рождения, М. Юнги». Юнги совсем забыл про свой день. День, когда он появился на свет. День, когда ещё была жива его мать. Он отчетливо помнит её глаза и угасающую улыбку. Ее нежную, но хриплую колыбель перед смертью. Больше он не помнит ничего. Парень рассматривает подарок со всех сторон, изучающе разглядывает ручную работу. Раздается тихий щелчок, и из него выглядывает тонкая золотая нить, сотканная из сотни скрепленных меж собой крючков. Холодными пальцами он вынимает украшение и, разглядев под солнцем блеск дорогого и не опасного для него металла, приникает к нему запястьем. На середине изделия висит небольшой кулон с выжженной буквой «М». А на обратной стороне — созвездие. Надеть браслет самостоятельно у Юнги не получается, один конец послушно лежит, а второй увиливает и скользит по коже, убегая от поцелуя застёжки. Просить слуг об этой простой услуге он не сможет — вновь поплетутся сплетни и сомнения, а в худшем случае, вовсе, украдут столько ценный презент. Единственный вопрос в голове висит и не дает вампиру расслабиться. Ему неизвестен адресат. Кто бы мог знать о дне его рождения? Об этом знают только родные. Юнги валится на кровать, расшатывая и разглядывая в пальцах цепочку, и на пол по рассеянной случайности глухо падает коробка. Парень быстро поднимает ее, а глаза цепляют на обратной стороне маленькие выцарапанные инициалы «Ч. Х». Но на ум пока ничье из имён не приходит. Ему не терпится примерить браслет, поэтому он вскакивает на ноги и, не вытерпев, выходит к тому, кто не сворует и не достанет его персону с расспросами. За уходящими стенами коридоров тянутся портреты великих высших сословий, и на лице каждого из них — небывалая суровость. Однако картину с изображением нынешнего короля Юнги не видит. Она попросту отсутствует. Приближаясь к покоям королевы, он слышит женский визг, смешивающийся со притворным хихиканьем. Юнги кротко улыбается, представляя сцену по ту сторону, и стучится в двери. — Да? — тонкий голос Аннабель сочится сквозь щели дерева. — Это я, Анна. Юнги. Мне нужна твоя помощь. Юнги не успевает договорить, как створки тут же отворяются, опережая охрану, и перед ним появляется запыхавшаяся королева. — Что случилось?! — теряется девушка, разглядывая парня со всех сторон. — Нет-нет, всё хорошо, — смеётся парень, мотая головой и следя за кружащей вокруг него королевой, — Просто нужно помочь застегнуть, а слугам велено меня не трогать. Я не могу сам, — он выуживает из кармана коробочку и хвастается золотым в ней украшением, — Красивая, да? — Велено не трогать? — Аннабель тут же отстраняется от него и испуганно переглядывается по сторонам, — Почему? Юнги пожимает плечами и с позволения девушки входит в покои. На пышной кровати Эми собирает волосы в хвост и поглядывает на королеву, сжимая губы, отгоняя улыбку. — Юн? — спрашивает вдруг Аннабель, закрывая дверь. Юнги садится в кресло у белого столика и вскидывает брови, — Могу тебя спросить кое о чём? — Конечно, — пожимает плечами парень и протягивает навстречу руку, когда королева садится в соседнее кресло. Она аккуратно поднимает браслет, любуется им пару секунд, просвечивая на солнце, и, окольцовывая бледное запястье, продолжает. — Если это не тайна, расскажи про ту ночь... себя. Я, боюсь признаться, до сих пор остаюсь в неведении. Юнги и забыл про это. А если бы и помнил, подготовил для этого хотя бы речь. Или пару слов для убедительности. Тишина разрастается, и Аннабель неловко сжимается в кресле, коря себя за вопрос. Она переводит взгляд с браслета на окно, и Юнги видит в ней беззвучную печаль, запечатанную за тонким веснушчатым фарфором. — Не то, чтобы я ревновала, просто... кажется, что я в смятении и не знаю, как это расценивать, — Аннабель нервничает, теребит ажурный подол платья. Её голос дрожит. Она переводит дыхание, — Ты дал ему свою кровь? Что это значит? — Аннабель. В вашей стране существуют иные люди? — Иные? — озадаченная вопросом, хмурит брови. — Не совсем те, что обычные. Боюсь, тебя это напугает. Королева таращится в оба глаза и всё же не понимает парня. Но затем, она громко восклицает и откидывается на спинку кресла. — Ты про вампиров? Дело обычное, вопрос только «где их нет», правда? У нас они живут, но довольно редко встречаются. Обычно они обитают в чаще и глуши. Прячутся и не тревожат нас. А если нам и попадаются агрессивные, то их обычно вылавливают. Но я тебя не про это спрашиваю, Юнги. Кровь. Зачем ты это сделал? Позволь узнать, что было в ту ночь? Юнги сражён её простой реакцией. Видимо, во Франции другое отношение к хищникам. Завидно, наверное. — Я вампир, — прямо отвечает парень, не выжидая паузы. Он следит, как королева тянется за чашкой с травяным чаем, и её пальцы замирают, так и не дотянувшись до ручки. Эми на кровати уже не причёсывает свои волосы и не делает вид, что не подслушивает их. — Ты? — оседает телом девушка. — Да, но, поверь, я тебя и пальцем не трону. Я так же, как и моя семья, полностью безобидны. Мы питаемся мясом и кровью животных, подобно вам. Мы так же, как и вы, охотимся на зверей и прокармливаем свои семьи. Здесь нет ничего удивительного, миром управляет общественное мнение и общая картина, которую сами же и выдумали от страха. Мы не обладаем способностью быстро бегать, не имеем острого птичьего зрения и не умираем на свету. Немного раздражает, только и всего. Единственная вещь, которая действительно стоит внимания, так это свойство нашей крови, — Юнги не перестает нервничать, стараясь донести как можно правильнее и безопаснее для мира в голове Аннабель. Нарушив понимание девушки, можно разрушить её розовые облака, и это закончится чем-то нехорошим, по его мнению, — Наша кровь в основном лечебна. Кто-то обладает омолаживающей, кто-то имеет возбуждающую. А у меня — успокаивающая. Оно и понятно, почему я так поступил той ночью. Аннабель приходит в ясность, и хмурый туман в её глазах исчезает вместе с криво опущенными уголками губ. Она сосредоточенно слушает его рассказ и периодические вскидывает брови вверх от новой информации. Эми расслабленно возвращается к своему делу, облокачивается на изголовье и теперь вовсе не стесняется войти в беседу и послушать парня. По стеклу начинает стучать мелкий весенний дождь, а небо затягивается серой невзрачной пеленой. За креслами слабо подаёт признаки жизни камин, поедающий очередную порцию дров, принесенных недавно личной королевской прислугой. — Ты скрываешь это? — В этом королевстве другие устои по отношению к нам. Это как завести домашнюю корову, ты всегда знаешь, что сможешь получить от неё молоко, и питаться им. Но однажды наступит момент, когда корова перестанет это делать, и тогда её пустят на мясо. Как бы печально это не звучало, но мы и есть то самое стадо, с которого люди имеют в личных побуждениях нашу непростую кровь, — губы Юна сжимаются, а взгляд устремлён сквозь ковровые полы. Он и не моргает вовсе, наблюдая за всплывающими сценами. — Они убивают нас, терзают, мучают. И ненавидят. Мы – причина их потехи на пиршествах и привычное удовольствие. Однако, как бы абсурдно это не звучало, при каждом короле обязательно должен быть свой личный королевский сосуд. Так называют тех, кто навсегда вшивается в место рядом с королём для постоянного «кормления». Люди наивно верят, что все мы омолодим их организм, кожу и рассудок, так как бытует легенда, что вампиры живут вечно. Какая нелепица… — Но у нашего короля нет личного сосуда. — Я думаю, он относится к этому несколько по-другому, — задумывается парень. — Ваша особенность, — заключает Аннабель, сминая под себя колени, отчего белое кружево подола начинает мяться, — несправедливо изнашивается людскими прихотями. Не думала никогда, что вампиры имеют столь поразительные качества… — королева оглядывает Эми, та не двигается, заворожённая рассказом, и только легко кивает в ответ. Светлые ресницы мягко подрагивают, щека касается оголённого плеча, а цвета яркого неба глаза находят себя где-то за столиком, — Я огорчена вашим положением. И я очень рада, что ты помог королю. Прости, что не так поняла тебя. Юн, я была неверного мнения, — она переводит взгляд на юношу и так по тёплому улыбается, что у вампира колит трепетное чувство, трогающее своей чуткостью шёлковое ощущение заботы и ласки одновременно, — Ты ему нужен, Юнги. Опущенные глаза и просачивающаяся тоска в ответ тревожат королеву. Она обеспокоенно хватает юношу за ладонь и, стискивая ее в своих руках, говорит: — Юн, я никому не скажу, обещаю. Это останется нашим секретом. Я не дам тебя в обиду. Бледнолицый только скромно прыскает, отчего Аннабель тут же хмурится. — Не забывай, я здесь королева! Поставлю всех на свои места, если кто посмеет обидеть тебя, — голова её дружелюбно наклоняется, выискивая в лице Юнги улыбку, а веснушчатый нос морщится, встретившись с поднятым взглядом напротив. — У нас не принято бросать своих. Юну хоть и приятно, но факт, что девушка ограждает его от посторонних, немного вгоняет в неловкую и позорную беззащитность. Аннабель отпускает мужскую руку, упирается в подлокотники и поднимается с кресла, расправляя смятое, испещрённое множеством мелких морщинок платье. — Пойдём, проверим наш садик? — произносит девушка и направляется к выходу. Опомнившись, она задерживается перед дверью и, сжав ручку, оборачивается назад, — Забыла. Откуда у тебя оно? — обращает внимание Юна на браслет. — Подарок. Сегодня у меня особый день, — довольно тянет брови на лоб. — Неужели? — королева бросает дверную ручку и наспех возвращается к юноше. — И правда, день рождения? А подарок чей? Юнги кажется, что из её переполненных радостью глаз вот-вот польётся жидкое солнце. — Не солгу, если скажу, что не знаю. Тайная поклонница, может? — хихикает Юн, сжимая губы. — Эми? — Вы меня поймали, ох! — мгновенно отвечает та, раскрывая прикроватные балахоны, — Склоняю голову! Увы, я проиграла. Комната заполняется беззаботными шутками, а за её пределами пустеют серые молчаливые коридоры, хранящие свой главный секрет за слоем густой краски влюбленного художника.***
*Символика сирени неоднозначна. С одной стороны она является символом весны, вечной любви, с другой – символом печали. У европейцев сирень считается цветком горя и несчастья, у славян – символом любовной тревоги.