[Armand Amar — Amar: Haiti]
Ким-старший, минутой ранее покоясь на куче хрупких сучьев, оборачивается назад и обращает внимание на вошедшего в шатёр сына: впалые красные глаза, вымученный вид и потухший взгляд. Он хмурится, осматривается, и всё, что говорит отец, это простое: — Сынок? Тэхён еще сдерживает себя, стискивая руки в кулаки, смотрит сухо, но затем не выдерживает и поднимает блестящие глаза к потолкам. Дрожащие плечи, скованность и тяжелые невидимые оковы вокруг шеи, не позволяющие сделать глоток необходимого, но за секунду способного нарушить его стойкость воздуха. Он хочет сказать, хочет вымолвить хотя бы: «Папа», — но всё, что ему пока удается сделать, это сжать губы, чтобы не сорваться и не зарыдать. Тело трясется, а лицо уворачивается, будто бы к нему пристает кто-то, и он отвергает это — саму навязчивую мысль. Но в шатре лишь двое: он и отец. А жаль, что двое. Ким-старший безмолвно подходит ближе, и стоит ему заключить сына в объятия, как тот срывается и, морщась, начинает плакать. Он не сразу отвечает на отцовский знак, но в итоге сдаётся и обнимает. Обнимает так сильно и крепко. Как в детстве — тогда, стискивая отца в объятиях, Тэ смеялся. Но сейчас он вырос. Выросли все. Горячие слёзы катятся по щекам, надрывный скулёж тоски и сожаления заполняет шатёр, и отцу не нужно спрашивать, что случилось — и так понятно. Ким-старший впервые видит слёзы родного человека и клянется, что никогда больше этого не допустит. — Мама... она, её, — начинает младший, дрожа губами. Мужчина, ласково поглаживая Тэхёна по голове, и сам хмурится от нахлынувших на глаза мокрых эмоций. Знает, как трудно говорить тому об этом. И ничего в ответ сказать не может, только макушку родную крепче к себе прижимает. Они стоят, обнявшись, долгое время. Тэхён ещё смотрит в стену шатра, а затем, успокоившись и уравновесив дыхание, замирает. В зрачках пробегает мимолетное осознание, а с ним каменеет и лицо. Он молча отстраняет отца и, утерев грубо высохшие слёзы, уверенным шагом выходит из шатра, кинув вслед хриплое: — Иди за мной. За шатром целая группа вампиров. Они опускаются на колени, завидев Тэхёна, и переводят взгляд на мужчину рядом с ним. — Это мой отец, — кивает Тэ, — А это теперь наша семья, — он обращается к отцу, и тот одобрительно соглашается, — Отныне, — продолжает младший, выходя в центр, — Мы больше не будем сидеть в глуши леса, прячась от мерзких людей, — он улавливает наконец тишину, пока все затихают, проходится взглядом по каждому, — Довольно убегать, мы не кролики. Мы хищники! Мы рождены были, чтобы регулировать баланс между слабыми и сильными, так почему же те, у кого во власти природа в итоге трусливо поджимают хвосты перед фальшивыми коронами? Кто мы такие, чтобы уничтожать свой род собственными руками? Жертвы? — брезгливо кривит линию губ, — Сосуды? А может, мы и сами смирились с этой несправедливой судьбой, навязанной ими же? — небольшая пауза, презренное отвращение, — Недавнее событие очень четко показало нам, ткнуло пальцем на место, где мы должны быть по мнению короля. И где же ваша храбрость? Где ваша жажда? Мы притупили это чувство, потому что боимся. Боимся быть пойманными. Только вот назревает всего один вопрос, а мы заслужили?! — голос Тэхёна больше не дрожит. Он усиливает тон, в котором много места упрекам, оттачивая, словно по металлу каждое выбитое молотом слово. А наполненные живой яростью глаза прожигают каждого присутствующего и переходят дальше, не обделяя ни единого опущенного лица. Никто в глаза главарю и смотреть не смеет, — Что мы сделали, чтобы заслужить такое? Мы питаемся одной лишь лесной живностью, так почему же мы уподобляемся им? Кто-нибудь знает? Черная мантия подобно крылу ворона скользит по земле, верно следуя за хозяином, а у отца немеет сознание. Потому что он восхищён. Восхищён родным сыном. Восхищён его стремлением. Его уверенностью. Ким-старший и не замечает, как сильно повзрослел его сын. Вот только немного жутко от этого становится. Он одними лишь губами шепчет тихое: — Я горжусь тобой. А Тэхён делает вид, что и не видит этого. Хотя внутри, если честно, немного рад так необходимым ему отцовским словам. — Сегодня вы отдохнёте. Вас покормят, а слабых поднимут на ноги. Но будьте готовы, скоро мы выдвинемся с реваншем и покажем, кто мы на самом деле.***
[Armand Amar — Amar: Human Lifr]
Чонгук одет в белое. Сегодня его ткани чисты, рубашка кипенно-яркая. Ни единого пятна, без лишней ворсинки на штанах. Ювелирная работа над своим образом для столь великого душе принца особого дня. Дня, когда вышедший из его уст приказ теперь плавится во рту сладким послевкусием. И ему нравится это блюдо. Нравится, что его персона может повлиять на исход событий. Даже таких масштабных, как уничтожение половины населения — всеми обожаемых вампиров. И не важно, как отреагирует народ, важно лишь его мнение, а оно всегда верно, и, оспорь его любой глупец, тут же повлекут за руки к гильотине. Справедливость — не его забота. Для этого ведь и живет король Хеин, его отец. По маленьким крупицам принц вспоминает желанные слова подготовленной армии, что лес чист. Что вырезали всех тех, кого на пути встретили. Чёрные брови лезут на лоб, будто бы вникая в музыкальное произведение, а сам он проигрывает эту фразу не единожды, утопая перед окном с закрытыми глазами в исполненном желании. Смакуя, пробуя острую новинку на кончике языка, Чонгук приходит к выводу, что доволен собой. И что никакая новость не посмеет испортить этот, хоть и дождливый, но точно прекрасный день. Но радость всё же длится недолго. Он смотрит на пустые окраины. И больше не видит изумруд. Нет, Чонгук не ждёт. Чонгук проверяет. Каждую вытесненную грань местности, и, попадись ему на глаза «особый» род, знает, что сделает с ним. Хмурясь, принц отвлекается мыслью о том, что он, на самом деле, дважды убивает главного зачинщика против короля. Того, в кого влюблен был, в итоге непоколебимо уничтожить хочет. И не то, чтобы отомстить. Чтобы больше не тревожило данное пятно на его чистом, кипенно-чёрном королевском холсте. Чтобы не было возможности и думать о нём — о мертвецах молчат ведь. И говорят только хорошее. Однако есть одно «но». Из всех хороших черт в Тэхёне Чонгук видит тонкую бархатную материю, плавающую перед окном. И материя эта — сплошь ненужная грязь, которую к сожалению, не вычистить, не отмыть. Её нужно вырезать. Вырывать, кромсать. Сжигать. Уничтожать. Любыми способами. И из всех возможных Чонгук выбрал самый лучший. Убить. Убить всех хранителей ценной крови в его королевстве. Надёжней будет. И на самом деле, та фирменная острота, что таяла на кончике языка минутами ранее, оказывается простым пресным фантомом. Чонгук теперь недоволен. Он не находит в себе чувства насыщения или превосходства, как и ожидалось. Никакого удовлетворения. Подумать только, Чон так и остаётся необузданным. Неожиданно в королевские покои вторгается мужчина. — Что-то узнал? — не оборачиваясь, спрашивает Чон, зная кто это. — Жена короля, француженка Де Вьен, носит в себе ребёнка. Вошедший мужчина поправляет накидку и опускает на пол свой старый чемоданчик. Принц сильнее стискивает зубы, а скулы теперь украшают желваки. — Уверен? — Так точно, Ваше Высочество. Всё ведёт к этому. Я не мог ошибиться. — А с Юнги что? Он еще жив? — насмехается, глядя в кровопролитные сюжеты короля перед глазами. — Я его лечил. Чимин о нём заботится. У Чона в горле застревает ком, лицо его краснеет, и он готов откашляться, но предотвращает столь неуместный ему жест. — Заботится?! Я подарил ему этот сосуд, чтобы он отыгрывался на нем, я подарил ему возможность выливать свою злость, а что в ответ? Забота? — Чонгук брезгливо морщится, разворачивается, чтобы дать слуге пощёчину, срывая на нем свою ярость, но вовремя останавливается. — Прошу прощения. Я не знал, — смиренно опускает голову. Чонгуку и так довелось видеть предательство своих поданных, но Джехён, теперь считает принц, не виноват в том, что не знал об этом. — Хорошо, Джехён, — обрывает на полуслове и отмахивается ладонью, — можешь идти. Хорошо поработал. Но Джехён не уходит. Чонгук замечает, как его взгляд падает на стол, на котором разбросаны клочья бумаги и измазано в чернилах перо. Вопрос на лице не дает принцу шанс перевести тему, поэтому, имея полное право, Чон просит его удалиться. — Но почему вы их не отправляете? — Не твое дело, Джехён, — говорит так, будто бы рассержен на него за ненужное любопытство. Хотя так и есть, Чонгук рассержен. Раздражен своей невнимательностью. Нужно было это предусмотреть, — Ты вошёл ко мне без стука и без спроса. Может, поговорим и об этом? — Я вас понял, — отвечает Джехён и тут же откланивается, исполняя приказ удалиться из спальной. Принц, услышав щелчок створок, опирается о подоконник, всматривается в поля, ищет в них разгадку, затем нервно прыскает, в последний раз окинув взглядом леса, и, спрятав руки в карманы, стремительно покидает комнату.***
[Armand Amar — Amar: Childhood]
«М. Юнги» Два выжженных слова, и ни одной подсказки, чтобы понять, почему же «М»? Юнги не спит. Аннабель тоже. Юноша сосредоточен на кулоне браслета, он рассматривает его со всех сторон и так и не получает того, что хочет, а перед ним с цветами возится в саду королева. Её наивное чумазое лицо не отпускает радость, занятие садоводством — всегда поднимает ей настроение, несмотря на то, что на дворе поздняя ночь. — Опять мыться? — возмущается Эми, что с книгой в руках сидит на диванчике рядом с Юном, — грязную в постель не пущу. Парень отрывается от подарка и смотрит теперь на служанку так, будто бы ему сейчас рассказали самый главный секрет, о котором он подозревал. Но учтиво кивает и возвращается к своей проблеме. — Никто не заставляет тебя спать со мной, — язвит Де Вьен, проверяя листочки на целостность. Она опускается ещё ниже и, состроив обиженное личико, обращается к цветку, — тогда буду спать с ним, правда, месье Ирис? Эми закатывает глаза и утыкается обратно в книгу, прикрывая ею улыбку. Юнги это не упускает. Лукаво поглядывает на неё, отчего та, краснея, толкает его коленкой, чтобы он отвернулся. — Месье Ирис, хорошо позаботьтесь о ней, — бросает Эми за книгой. — Да, месье, я буду примерной женой. Эми больше не читает. Юнги замечает, как она что-то обдумывает, потупив глаза в текст. — А что, если месье Ирис, — начинает служанка, всё так же не высовываясь из книги, — вовсе не месье, а мадам? Что тогда? Аннабель поворачивает голову, стоя на коленях, и ждёт, прожигая обложку, когда её фрейлина встретиться с ней взглядом. И та будто чувствует это, убирает книгу, подложив прежде на страницу закладку. — Ну что? — не выдерживает Эми. Аннабель переходит на французский и говорит что-то, что Юну никогда не понять. Он делает вид, что не заинтересован разговором, так как переход на другой язык — явная причина секретности содержимого. Поэтому он хмурится, вновь возвращаясь к браслету. — Я пойду к себе, — говорит он, — Что-то я устал. Всем спокойной ночи. — Сладких, Юна! — отвечает Аннабель, маша рукой, и продолжает беседу с Эми. Юнги задумчиво перебирает золотую цепь, бредёт по коридорам и, честно говоря, даже вскользь думает о том, что сейчас подходящий момент, чтобы пересечься с королём. Однако откуда такие мысли, верно? Он одергивает себя и наконец доходит до пустой, но вполне уютной для него одного комнаты. Коробка всё так же покоится на кровати, ждёт своего хозяина и ни о чем не говорит. Единственное «Ч. Х» вызывает сомнение, красуясь на нижней стороне. Ему кажутся эти инициалы почти знакомыми, но в голову так ничего и не приходит. Скрип двери за спиной вонзается в голову подобно острому лезвию, отчего Юнги от неожиданности подпрыгивает на месте. Живот немеет от сиюминутного страха, позади него тот, о ком недавно думал. Только слышит тихое и немного хриплое, потому что тот спал недавно: — Не спишь? Чимин выглядывает из-за двери и вскидывает брови, как бы спрашивая, можно ли войти в чужую обитель. Эта ситуация немного забавляет, ведь сам король интересуется его персоной. В принципе, если учесть прошлые сцены, то ничего удивительного в этом нет. Парень кивает и встает с кровати. — Нет, не стоит, сиди, — Чимин проходит и садится рядом. Юнги неловко жмётся к стене. Затем король смотрит на свои руки и поворачивается с вопросом к нему, — Вчера у тебя был день рождения? Молча кивает. — Спросишь, откуда я узнал? Вновь кивает. — А зачем так поступать, Юнги? Ему ты сказал, мне нет. Теперь Юнги и сам ничего не понимает. Его немой взгляд исподлобья тонет где-то на стене около шкафа и снова возвращается к королю с неугасающим вопросом. — Ты не знаешь? Хорошо, а кто рассказал Хосоку про него? — голос ровный, плавный, совсем не угрожающий. Парень теряется ещё сильнее и уже не скрывает свою озадаченность, совсем забыв про недавнюю неловкость, что душила его. — Кого? — осторожно спрашивает парень. — Вы знакомы. Мы сидели за одним столом, — Чимин наклоняется, чтобы заглянуть в чужие глаза, и тут Юнги вспоминает забытую скованность, но не того, кого нужно сейчас вспомнить. — Я никому никогда не говорил о своем дне рождения, Ваше Величество. Об этом знают лишь мои родные. Чимин сменяет Юна, и теперь его очередь быть в смятении. — Правда? Король видит, что Юнги не врёт. Он поговорит с Хосоком об этом позже, а пока: — В любом случае, у меня есть для тебя подарок. Юнги улыбается и немного смущается, когда Чимин встаёт напротив и выуживает из карманов маленькую, обтянутую бордовым бархатом коробочку. Одной рукой он протягивает ему её, а вторую по привычке держит за спиной — королевский жест, который идёт с ним всегда рядом. Юнги, склоняя голову в благодарность, аккуратно забирает коробочку себе и, открыв её, стремительно поднимает голову обратно с неким сожалением. — Но мои уши, — говорит Юн, глядя на золотые небольшие кольца-серёжки, и хватается за ничем не тронутую ровную кожу ушей. Чимин готов корить себя за невнимательность, но короли не проигрывают и поражение своё не признают, поэтому он поправляет свой золотой плащ и невозмутимо возвращает выбившуюся прядку обратно за ухо. — Значит, проколем, — довольно тянет уголок губ. И эта интригующая улыбка Юну не нравится. Потому как больше всего его пугают иглы. — Не нравится? — Нет, что Вы, очень. Спасибо большое, — вновь кланяется, мысленно жалеет себя и вдруг замирает, чувствуя, как чужие пальцы пробуют, массируя кончиками, нежные мочки вампира. — Проблем не будет. Кожа мягкая. Войдет как в масло, — Чимин отпускает руки, стоя перед ним, — Готов? Юнги бледнеет, а живот тут же стягивает. — Сейчас? — А когда? — равнодушно чеканит король, закатывая глаза и выжидая, когда уже, наконец, вампир хотя бы встанет для начала, — я их проколю, — руки скрещивает, выглядит вызывающе и совсем несвойственно Чимину. Что-то новое и, Юнги готов согласиться, неестественное образу короля. Даже рубашка, невзирая на вложенный труд, чтобы выглядеть идеально, бессовестно выглядывает из-за пояса. Чимин дышит ровно, спокойно, а вот Юнги стоит у него поучиться. Мысль, что он вновь вынужден терпеть боль, пугает. К тому же, в руках Чимина, чьё имя находится на слуху, представляя обладателя зверским истязателем женщин, Юну никогда не приходится расслабляться. Поэтому он настраивает себя на то, что это в конечном итоге всё равно пройдёт, и покидает вместе с королём свою маленькую спальню, держа в руках бархатную коробочку с золотыми в ней серёжками.