***
[The lamentation of turlough ocarolan — John Doan]
В саду всё ещё достаточно холодно, чтобы гулять по непрогретому ночному воздуху в одной лёгкой хлопковой рубахе. Но короля это не тревожит, он распахивает верхние пуговицы, скинув с себя приставучий прилипающий к спине пиджак, и протяжно вздыхает, облокачиваясь о плечо священника, что тоже, между прочим, не в силах выстоять, не шатаясь, пару секунд. — Хорошо, не правда ли? — Чимин, скользнув рукой по чужой шее, плетётся к невысокой изгороди, шаркая уставшими ногами, складывает перед собой локти и лениво моргает, глядя куда-то в сторону. — Я рад, — хрипло произносит Хосок, устраиваясь рядом. — Чему? — Чимин не поворачивается, но Хосок точно знает, какая эмоция сейчас у него на лице. Непонимание, смешанное с удивлением — будто бы прямо в этот момент королевские кучера внезапно тормозят его лошадей на полпути. — Что тебе хорошо. Я рад этому, Чимин. Вокруг трещат сверчки и вовсе не мешают, а в нос плывёт сладкий запах акаций. Алкоголь в крови не отпускает, и этого вполне хватает, чтобы немного слышать отголоском непонятный гул в ушах и протрезветь от странно ощутимых на вкус слов. Ему льстит забота доброго священника. И ему льстит, что тот его слишком хорошо знает. Никто более не понимает Чимина так, как делает это Чон Хосок. Поэтому Пак, мягко улыбаясь, поворачивает своё лицо и несвойственно для обоих по-тёплому отвечает ему вложенное действительно с любовью: — Спасибо. Король слегка качается будто на волнах, изображая ясность, держится на ногах. И лишь прядка волос выдает его плохую выдержку, она дрожит, танцуя, касаясь своей тонкой ножкой расслабленного лба. Чимин откидывает голову назад и смотрит на чёрное, усеянное россыпью блестящих звёзд небо. — Чимин? — слышит он сбоку и вопросительно мычит, откликаясь. Хосок опускает лицо на ладонь, упираясь о всё ту же холодную витиеватую изгородь, молчит немного, затем аккуратно спрашивает, — Кто он тебе на самом деле? Король прекрасно знает, о ком идёт речь. Долгие разговоры в стенах святых в годы юности отлично слепили из него идеальную статую, в которую он так рьяно желал превратиться. Слёзно умолял забрать ту боль из него, причиненную маленьким безобразным принцем ненавистного королевства, просил высушить его до дна, до последней капли, оставив лишь сплошное и вязкое в душе равнодушие. А теперь... Теперь он не знает, что и чувствует. Хосок это тоже видит. Сожалеет немного, руку на плечо королевское опускает. Чимину жалость не нужна, однако прямо сейчас он снова слабо улыбается и мысленно благодарит его за поддержку, которую он проявлял на протяжении всей его жизни. — Если бы я знал, Хосок, я бы ответил, — в глазах блестит пьяная грусть, которая хоть и на одну ночь, но позволяет себе раскрыться, — Я запутался. — Главное, что тебе с ним нетяжело. — Наоборот. С ним я чувствую себя спокойно. Я чувствую, понимаешь? — взгляд цепляется за собеседника и стремительно летит в чёрную пучину зрачков священника, откуда лукаво выглядывает из своих радужных карамельных границ любопытство, и тот, ухмыльнувшись, медленно и долго кивает, устремляя свой взгляд вперёд. — Прости, Чимин. — Нет, не нужно. Нет причин. Просто побудь со мной рядом, хорошо? — припухшие от колец пальцы выуживают из кармана смятую салфетку, разукрашенную багровыми пятнами вина, расправляют её, разглаживая на весу складки; сам король задумчиво хмурится и быстро моргает, — Отличный подарок вышел, — Хосок не сразу слышит, но потом слегка опускает голову, — Что-то символичное, верно? — Верно, — не раздумывая, отвечает священник, взглянув на грязные края своей мантии, — Но это тайна. — Тайны от короля? — немного возмущённо, но с тем же вызывающие и одновременно грустно задаёт вопрос, адресованный Чону. — Тайны от тех бед, подслушивающих у стен ежесекундно, что готовы перейти тебе дорогу в свое выгодное время. Чимин. Не сейчас. Пак удручённо прикрывает глаза. Знает, что ничего большего от него не услышит, если тот сам не захочет рассказать. В горле зацветают неприятные узлы, царапающие стенки, и выходят наружу громким частым кашлем. Внимание рядом стоящего мужчины перескакивает на Чимина, скручивающегося от непрерывного приступа. Глаза его мельком бросаются за спину на брошенный позади пиджак, а брови тут же стягиваются на переносице. — Чимин, — произносит бесцветно, будто бы вызывает следующего по очереди мученика на казнь, — Заболеешь — убью.***
[Sunset on distant castle — John Doan]
Тишина разбивается по залу с последним хлопком двери, за которые только что вышли пьяные король и священник. Намджун прожигает грязную от еды перед собой тарелку, переводит глаза на механические большие часы, расположенные над трехглавым золотым львом и монотонно тикающие на высокой стене, и отсчитывает секунды, чтобы наконец встать из-за стола. Парень тушит свечи, задвигает беспорядочно раскиданные стулья и, взглянув в окно и выдохнув, разворачивается на пятках и выходит в коридоры. Испуганные служанки виновато опускают головы, увидев в позднее время перед собой гостя, и начинают бесшумно перешёптываться, пока Намджун не настигает одну из них и не интересуется местонахождением комнаты Юна. Девушка пару раз кидает взгляд за его широкую спину и с распахнутыми глазами подбирает края многочисленных толстых подъюбников, и быстрыми шагами провожает в желанные Намджуну покои. Да, это может стоить им жизни. Возможно, не получив разрешение от короля, они получат за экскурсию чужаку по дворцу наказание, но внушительные размеры Кима и суровое выражение лица, маленькие шрамы над бровью, придающие ему ещё больший шарм для женского сердца, окончательно подбивают бедную девушку пойти на столь опасный риск. — Не бойся меня, — произносит вдруг неожиданно Намджун, задерживая на её лице взгляд. — Что вы, — дрожит, улыбаясь, девица, — я боюсь не Вас, а нашего Господина. — Я и говорю не бояться. Я никому не скажу, — Намджун по-доброму подмигивает ей, и та тут же наливается красным румянцем. Ким про себя отмечает, что её скромность вполне очаровательна. Девушка откланивается, дойдя до нужного места, удаляется по коридору, и Намджун, проводив её взглядом, останавливает на мгновение на полпути свой кулак, а затем, всё же решившись, стучится в дверь. — Юнги? В ответ молчание. — Юнги, открой, пожалуйста. Вновь тишина. Хоть ему и не свойственно вламываться без спроса, но очень хочется. — Я захожу. В полумраке парень пусто смотрит в окно и, сидя на одинокой кровати, перебирает пальцами подаренный браслет. Юнги замирает, опускает взгляд в сторону и совсем неагрессивно говорит: — Я ведь не разрешал входить. У Намджуна от такой манеры, которую он не привык видеть в лице Кима-младшего, подбирается по затылку прохладная крошка мурашек. — Я знаю. Однако я не пришел просить прощения. Я не заслуживаю, — дышать становится сложнее, губы предательски начинают дрожать. И когда это Намджун успел так быстро растерять всю свою великую храбрость? — Юнги, пожалуйста. О чём просит и сам не знает. Юнги поджимает губы, жмурит глаза от невыносимой тяжести. И тяжесть эта не от предательства, не от сломленного обещания спасти его. Огромным весом на грудь давит обида, смешанная с гордостью. Он старается отогнать приставучие и неправильные по отношению к Намджуну мысли, сам знает, что тот не виноват, но так быстро отпустить из памяти отрезки, картина которых кровавой чоновой грязью пропиталась, он не может. Она соткана из нитей каждой секундой боли, и до этих пор раны ещё медленно затягиваются. Оба прекрасно это понимают. Но рано. Слишком рано. Шею затягивают скользкие змеи, отвратно лижущие уши и шипящие не те слова, что нужны. Не те, что хочет слышать. И невзирая на всю ту скованность, он сильно стискивает зубы, встаёт с постели и, наплевав на всё, утыкается лбом в грудь Намджуна. Обвивает талию тонкими руками, крепче сжимает. — Больше я не позволю, — чеканит Юнги и злится. Не позволит такому случиться. Не позволит Намджуну обещать невозможное. Не позволит рисковать им и собой. Не позволит больше расставаться. — Я знаю. Знаю, — выдыхая, кивает Намджун и обнимает Юна за голову, перебирая мягкие чёрные пряди, — Прости.***
[Medieval English Lute Ballet Fantasy — Andrei Krylov]
Первое, что видит Чимин — светлые потолки своей спальни, гуляющая прикроватная вуаль, а затем и распахнутые окна. На полу вальяжно растягивается тяжелый занавес, ведущий дорожку к множеству толстых разноцветных осколков. Король приподнимается на локтях и тут же жмурится от спинной боли и головокружения. На тумбочке он не находит вазу — она разбита на полу. Пак сонно оглядывает окружающие себя предметы, явно стоящие не там, где нужно, недовольно хмурит лоб, сведя брови у переносицы, и опрокидывается обратно на подушки. В горле першит. Холодные ладони накрывают раскалённое лицо, тем самым остужая ненадолго жар, пока сами ладони не переймут тепло на себя и не станут горячими. Король резко кашляет, не выдержав внутри раздражающую щекотку, и поднимается с постели обратно. Внимательные служанки тут же срываются на звук в покои и суетливо зовут лекаря. Чимин удивлён тому, что заходит не Джехён — по обычаю главный королевский лекарь Пака, но всё же послушно выполняет указания того, кто сменяет его довольно редко. Король тяжело дышит и хрипит. Явная простуда. Мужчина поднимает сползающие очки на переносицу, выуживает с чемоданчика травы и озабоченно говорит: — Не так серьёзно, как я думал, но Вы, Ваше Величество, простудились, — его взгляд пробегается по разгромленной комнате, по странному беспорядку и сам делает вывод, — Пили? Гуляли? — Паку не нужно и отвечать, по глазам всё понятно, — Вы простудились. Вам нужно пить горячий абрикосовый чай. Это поможет. Морщинистые короткие пальцы растирают сухие листья в крошку. Мужчина аккуратно складывает содержимое в пергамент и наставляет прислуге поставить котёл с водой. Все любопытные взгляды за дверьми вдруг рассыпаются по своим местам, кто-то быстро перебегает с места на место, кто-то сосредоточенно суетится. Все заняты своим ремеслом. А Чимин раздраженно закатывает глаза, будучи в слабом положении в центре внимания, и недовольно прыскает, покусывая губы от каждого чужого шага, отдающегося вдалбливающимся по ушам эхом, в его личных королевских покоях. И этим днём печальную новость о болезни узнаёт и Аннабель. Однако, к удручающему итогу, она оказывается отвергнутой в просьбе посетить королевские покои. В её положении запрещено. Всем, кроме самого лекаря, запрещено переходить порог двери, за которой царит хоть и лёгкая, но весьма заразная хищница. Юнги, впрочем, тоже плевать. Узнав о нестабильном состоянии короля, нос свой смеет протиснуть в проём и с тем же любопытством и с некой опаской вопросительно поглядывает на кровать. Пустую кровать. Плечи юноши расслабляются, пальцы сжимают ручку, тянут медленно створку от себя, а рассудок начинают мутнеть, стоит Чимину по ту сторону выкрикнуть сбоку его имя. — Юнги! — побледневший парень отшатывается назад, — Не позволено же! Двери с громким стуком хлопаются перед лицом замеревшего в страхе Кима-младшего. Он стоит пару минут, вслушиваясь в шум за стенами, однако не уходит и ждёт до победного. Тяжёлые шаги приближаются, и из комнаты выходит лекарь, не прекращающий объяснять наставления. Юнги прижимается к голым стенам, не двигается, и только когда мужчина уже оказывается достаточно далеко, одним рывком он преодолевает расстояние, за секунду вбежав в чужую спальню, и нагло запирает двери с внутренней стороны на ключ, вот уже звонко побрякивающего в глубоких карманах хитрого парня. Чимин, глядя на это представление, молча выгибает бровь. — Интересно. И что это было? Однако Юнги даже не придумал, почему ему стоило это сделать. Цель войти в покои достигнута, но мотив так и не найден. — Вам было плохо, — выкручивается юноша, подходя ближе к кровати. Глаза Пака прослеживают за ним. — Это не тот случай, когда мне бывает плохо, чтобы звать тебя на помощь, — король слегка щурится, складывает перед собой руки, опустив их на одеяло, — Это был не приступ. Всё в порядке. — Нет, у Вас приступ, я уверен, — Юнги смело черпает горячую воду из котла, принесённого ранее служанками, и заваривает сухую смесь лекаря, наполняя чашу крутым кипятком. Сначала Чимин оскорблённо сердится, что приказ проносится мимо чужих ушей. Потом король недовольно ворчит. И сейчас Чимину разрешено только смотреть. Хотя, стоит признаться самому себе, что настойчивость, заложенная в Юне, стальной хваткой цепляет королевский уголок губ вверх. — Слушаюсь, Ваше Величество, — язвит вдруг король, — неужто не боишься самого короля? Чаша из рук Юна опускается на столик рядом, сам парень устраивается на кровати рядом с Паком, а затем чаша возвращается в пальцы и в знак доверия приближается к губам. Не королевским. Юнги отпивает глоток, недолго жмурится, ошпарив язык, пару секунд задумчиво двигает челюстью, и наконец вручает в руки Чимина. — Ты меня вообще слушаешь? — Что? — невинно переспрашивает Юнги и обращает его внимание на чай, чтобы тот уже сделал хотя бы глоток. Чимин долго вглядывается в юношу напротив, ищет в нём то, что пока не может рассмотреть. — В тебе никаких манер, Юнги, — заключает король и отпивает немного чая. Держит только верхушку, так как остальная часть успела нагреться, короткие припухшие мизинцы взлетают наверх и не прикасаются к поверхности вовсе, — Абсолютно никаких. — Зато, — возражает парень, глядя в глаза, — я не веду себя фальшиво. Как это подобает «манерам». Я искренен. Последнее слово специфично задевает обоих, и Юнги уже жалеет, что сказал не совсем то, что хотел бы. Кажется, воздух вбирает в себя редкую неловкость. А когда она в последний раз посещала его обитель? И король оскорбляется даже ею. Потому что на вкус приторно и горько одновременно. Потому что дико смущает чужая забота. И ему за это проявление ужасно стыдно. Стыдно перед той статуей, что годами строилась внутри, заполняя наружные чёрствые слои огрубевшей к чувствам плоти. — Прекрати, — грубо выходит. — Простите, — виновато получается. И Чимину не за что его прощать. Он прекрасно знает, в чём его собственная проблема. — Нет, Юнги, — парень сжимается всем телом, считая данный ответ отказом, но затем распрямляется и опускает взгляд, когда слышит после королевское, — Не прекращай. Король стискивает зубы. Прямо сейчас его взгляд становится мрачным. Голову давит неясный туман, просящий о том, о чём пока стоит умалчивать. Желание владеть перекручивает органы, и всё нутро рассерженно кричит от невозможности прямо сейчас посадить его близко рядом и не позволять никому и думать о существовании столь хрупкой и неприкосновенной королевской собственности. Никогда не прекращай вести себя так, слышишь? Что бы я ни сказал, никогда не прекращай остужать своей «искренностью» мою необузданную лаву, сотканную из тысячи прошлых ошибок. Никогда. Чимин вспоминает тот день, когда всё королевство отмечало великую свадьбу. И Чимин ловит себя на мысли, что в тот день он получил самый лучший подарок из всех, что ему когда-либо дарили.