[Broken — Olafur Arnalds]
«Ким Тэхён.» Звучит в голове. Он смотрит вдаль — туда, где горизонт огромного леса размывается с ранним облачным маревом. За его молодой спиной несколько десятков вооружённых людей готовых мстить и кромсать на куски преданным лезвием. Опасно блестящая кольчуга на воинах, что ждут команды, переливается серебристой змейкой на осеннем солнце, а стоящий во главе армии король слабо, но вполне довольно улыбается. Буцефал благородно и гордо держит осанку, смоляная шёрстка, словно масло над огнём, переливается на крутых выемках, вот уже принимающих на себя нужную ласку королевских ладоней. Чону нравится начало его правления, хоть и совет настоятельно отговаривал его не наступать на тех, чьё местонахождение неизвестно — Чонгук прекрасно знал, где именно его ждёт тот самый главарь вампирской шайки. В том месте они впервые и встретились. Там, в западной части леса, где он прятался от приставучей стражи в соседней деревне, вот уже с концами дотлевающей на костях растерзанных и погибших людей, началось невинным интересом и закончилось поедающим разочарованием. Теперь наступает очередь и Чона сделать свой первый шаг в сторону, где напишут о его начинаниях в длинных бумагах, что зачитывают детям и взрослым через каждое поколение правителей. Чонгук отставать не собирается. Он сжимает крепче рукоять меча и подаёт команду выдвигаться. Делает групповую вылазку первый раз. Ждёт, пока воины пройдут вперёд, чтобы двигаться позади них хвостом. Он в этой сцене пока что наблюдатель. Зрелище должно быть захватывающим и, он уверен, выигрышным. Ленивое солнце уже переплывает в зенит, войско просит подкрепиться. — Нам нужно разбить лагерь, чтобы немного отдохнуть, — остановившись, сообщает с отросшей бородой, смуглой ласнящейся кожей и вычурным довольно редким благородным именем военначальник армии. — Ты прав, Минхо, — Чонгук позволяет совершить небольшую остановку. Хотя очень не хочет тянуть с этим. Большое желание встретиться с Тэхёном горчит горло. С каждым шагом осознание, что он увидит его, подкашивает, и король ровным счетом не знает, что скажет. Каким словом заденет. Каким действием ранит. Однако никакое из на ум пришедших не подходит тому, чего действительно тот достоин. Разыгранные львы внутри громко рычат и монотонно вырисовывают круги в клетке, ожидая, когда враг появится. Чонгука даже пробивает на лёгкий мандраж, а в животе порхает тошнотворная, но вполне приятная нота правосудия. Жёлтое пятно в небе не прекращает тянуться на запад так же, как и Чонгук. Каша в чане постепенно пустеет, отдохнувшие лошади мотают мокрыми мордами, сытые парни поправляют серые королевские одеяния, проверяют оружия и продолжают следовать маршруту. На пути краем глаза король замечает странную отметину на высохшей коре дуба. Четыре рваные линии, сформированные в две перевернутые горы. Две римские пятёрки, выцарапанные в буквы «VV». Он касается подушечками пальцев трещинки, задержав зачем-то дыхание, и, прикрыв глаза, опускает руку. В чехлах звенит кинжал, вот уже выуженный хозяином из своего кожаного дома. Чонгук обхватывает рукоять и от концов надписи проводит вертикальные две линии. Одиннадцать. Без чужих букв получается число одиннадцать. Это теперь его королевская метка. Метка о том, что здесь был он. Метка, чтобы не заблудиться и не потерять след, чтобы вернуться назад и не перепутать пути. Чтобы поставить свою трещину в коре, которую, скорее всего, недавно царапал глава вампиров. Он ведь стоял здесь. Прямо здесь. И в каждой его отметине король ставил своё число. Лишь на конце пути Чонгук странно улыбается, замечая, как два слившихся друг на друге числа образуют новое — сорок четыре. Он вглядывается, щурится, поскрипывая на траве длинными сапогами. — Пять… Один, — тихо бубнит про себя, — Четыре. Получается четыре. Две четвёрки. Он медленно отходит от дерева, кивает и оборачивается по сторонам. — Скоро будем на месте, — оповещает, осторожно оглядывая собственную рать, — не расслабляться. Они могут напасть внезапно. Будьте бдительны и аккуратны. Остальным эта забота кажется чем-то необходимым за столь долгое время. Прошлый король хоть и славился могуществом и силой, но благодарностью никогда не делился и своё войско не жалел. Преодолевая большое расстояние, кажется, что дорога неумолимо увеличивается и специальным образом по-хитрому растягивает свой путь. Никто не жалуется — повода нет. Да и звание не то, чтобы чем-то быть недовольным. Их ждёт бой — прекрасная и бодрящая мотивация с блеском в глазах армии радует сердце короля. Вечереет. Уставшее солнце расплывается в размытую кровавую лужицу на горизонте и прощается со своими путниками розовыми лучами. Король не перестает царапать стволы, перекрывая пятёрки единицами. И, наконец, достигнув желанной части, войско сворачивает налево и погружается в чёрную хвойную гущу. Чонгук на минуту останавливается, достигнув большого вытесненного камня у небольшого озера, а затем, вскинув ладонь, останавливает позади себя остальных. — Пришли, — шепчет он тихо под нос — сам себе отвечает. Будто бы не верит. Ресницами хлопает, по сторонам оглядывается — отметины везде и их становится всё больше, — Проверьте ближайшую местность. Если ни на кого не наткнёмся, разобьём здесь небольшой лагерь. Вам нужен отдых, — Чонгук вновь открывает своё лицо деревьям, что понуро прячут свои кудри под поверхностью бездонно чёрной воды, а затем, немного подумав, продолжает на более позитивной ноте, — Вы молодцы. Парни недолго хмурят лбы и потом мягко улыбаются, отмерев от королевских слов. Многие уходят на разведку, а малая часть раскидывает вещи и шалаши. Кто-то начинает подготавливать плошки. Всадники бережно провожают лошадей до озера, расслабляют узду и подбадривают уставших животных добрыми речами. Чонгук понимает, что его народ не такой уж и пропащий, как думал ранее. Любовь к лошадям греет ему душу. — Буцефал? — зовёт король. Он отпускает коня, точно зная, что не потеряет. Что вернётся. — Недалеко, — учтиво наставляет он. Сцена остальным кажется слегка неуклюжей. Но миловидной. Казалось бы, сам король нежно обращается к своему коню, будто бы к родному ребёнку, что хочет погулять, а его отец недобро качает указательным пальцем. Когда оставшиеся заканчивают с шатром, мужчины с разведки возвращаются с новостью, что местность чиста. — Отлично, — отвечает Чон и потирает руки, — отдыхайте. Набирайтесь сил. Завтра нас ждёт прекрасный бой.***
Глухое настойчивое и непрекращающееся царапанье сквозь сон режет слух. Ещё не разомкнув глаза, через пелену ночного пробуждения Чон слышит скрежет. Скрежет о дерево. Что-то царапается. Не прекращается. Первая мысль, пришедшая в голову, появляется в образе лесного зверя, что точит свои когти о кору. Однако звук вовсе не хаотичен. Он усиливает, углубляет толщу дерева. Ждёт. Вторая мысль холодит кожу. Это может быть он. Откинув с себя толстое одеяло, Чонгук встает на ноги и надевает сапоги. Будь это сон или плохое видение — ему плевать, он проверит. Проверит на прочность свой рассудок. Поймёт, что чувство близкой опасности обостряется, что врождённая интуиция играет с ним злую шутку; острая фантазия ехидно смеётся, завлекая за собой короля из постели выйти наружу. Тонкая ткань шатра грязно-бежевого цвета облизывает Чона, выходящего в глубокую ночь. Попутно поправляя потрёпанную обувь, явно принадлежащую не для светских встреч, вновь слышит царапанье. Далеко. Чон хмурится, сглатывает слюну. Крепче сжимает кинжал, спрятанный под плащом. Чёрная пропитанная густой краской ночи невидимая листва сливается с землей, и он не видит даже собственных ног — проделки плотного мрака. Шаркая в потёмках, король двигается вперёд наощупь, отгоняя приставучие сучья с помятого ото сна лица. Он замирает, заслышав скрип позади. Глаза сужаются в узкую линию, разглядеть что-либо невозможно. Оно движется. Оно идёт навстречу, осторожно, медленно и скромно. Чонгук немного отступает, чтобы позволить неизвестному выйти в лунный свет — единственный в этом лесу. Неловкой походкой, совсем неуверенно оно подходит ближе. Оно дышит и близится. Проминает под собой сухую листву. Оно совсем рядом. Чонгук не может более терпеть. Ему страшно. Страшно, но чувство любопытства перевешивает. В глубокой тишине он опускается вниз и видит оленя — причина пробуждения короля. Чонгук нервно смеётся, явно почувствовавший облегчение. Сердце успокаивается. Он протягивает руку к витиеватым его рогам. — Так вот, кто не давал мне спать. Олень дёргается. Врознь мёртвой тишине голос внезапно пугает, так как сейчас это самое громкое из всех звуков в лесной чаще. Животное убегает, так не разрешив погладить себя. Чонгук переводит дыхание и расслабляется. Небольшая ночная прогулка не должна помешать снова лечь в кровать. Поэтому, чтобы насытиться воздухом, король спускается вниз к берегу, выходя из густой листвы, и останавливается у самого края иссиня-чёрного бесконечно тянущегося, как и его мысли вдаль, моря.[The Meeting — Olafur Arnalds]
«Спокойно.» Приходит на ум. «И свободно.» Следует за ним. Неужели Чонгук вовсе и забыл, каково это чувствовать подобное? Подобное наслаждение от гробового молчания и умиротворения. От беззвучной песни моря и немого голоса пушистых лунных облаков. «Ночью правят мёртвые языки. Тишина. Ты её слышишь? Она прекрасна в своём бесконечном мгновении. Ночь — время ярких снов и изводящей бессонницы. Ночь — пора покойной жизни. Ночь страшно любвеобильна и щедра на уступки. Ночь — время слабости, таившейся внутри в ожидании свободы. А слабость не порок. Так почему же не поддаться этому сладкому влечению, если ночь так прекрасна?» Природа замолкает. — Ты пришёл. Два слова сносят крышу. И не успевает король опомнится, как послушно поднимает подбородок, чувствуя на коже шеи холодный металл ножа. Незнакомец, скрывая своё лицо, осторожно оглядывается, а затем приникает к чужой спине ладонью. Память. Высохшие заржавевшие карусели воспоминаний тяжело скрипят под натиском загнившего металла и требуют вновь закрутить трель необходимого праздника. Ноги предательски подгибаются и плевать, что в горло упираются холодные зубцы неминуемой смерти. Широкая ладонь начинает водить по его спине незамысловатые невидимые узоры, а голос быстро опьяняет. Чонгук уверен, но почему-то задыхается, чувствуя пальцы на своём плече. От этого прикосновения разрывает изнутри и жмёт в грудной клетке. Пробудившиеся львы сердито отвечают отрезвляющим ударом. — Пришёл, чтобы убить, — чеканит король и тут же сжимает губы, услышав свой нестабильный голос. Незнакомец за спиной улыбается, и Чонгук каждой клеткой своего тела чувствует и видит этот чёткий и правильный оскал. Он точно знает, как это делает. И точно слышит, как обнажает зубы. — Уверен? — протяжно хрипит парень позади и с тем же с вызовом надавливает ножом посильнее. Лезвие мягко кусает кожу горла, демонстративно высвобождая от натиска каплю крови, открывая лунному взору новую красоту, которая понравится не каждому. Закрыв глаза, он не трусит повернуться, даже если хватка ножа всё так же не отпускает и держит на короткой цепи. Шуршание подошв о сухую землю, и, вот, он уже смотрит в его глаза, подставляя шею под оружие. В его стеклянные, запачканные туманным маревом изумрудные уставшие глаза. И даже, если кровь прольётся не сегодня, то уже вовсе никогда. «Ким Тэхён.» Звучит в голове. А губы произносят: — Я убью тебя. Незаметно для самого Кима, что любуется поднятый ножом королевским лицом, Чонгук обнажает свой, смотрит вперёд и не двигается. Тэхён повторяет то же самое, но мгновенно хмурится, ощущая в районе своего живота холод острого ответа. И оба свои оружия не опускают. Чон крепко держит его. Ким переводит взгляд вниз и кротко усмехается, глядя на то, как прижимается к нему лезвие и, собственно, сам король. — Как грубо, — разочарованно выдаёт вампир, наигранно состроив грустную мину. Чонгук, не колеблясь, давит кончиком сильнее, и только сейчас замечает, как сильно отросли его волосы. Собранный в тугую косу хвост бьёт по лопаткам, стоит Тэхёну повернуть голову в сторону. Он начинает нервничать, вскинув уголок дрожащих губ. — Ты не сможешь, — выходит скорее вопросительно. — Это конец, Тэхён, — уверенно цедит Чон, не отцепляясь. Тот вздрагивает, стоит только коснуться до локтя ладонями. — Нет, — Кима начинает охватывать паника, смешивающая с беспорядочным смехом. Это не Чонгук. Он не уверен. Он бы так не поступил. Шёпотом завершает, — Не сможешь… — А ты, думаешь, сможешь? — чеканит король, с вызовом подставляясь горлом ближе. Блестящие зелёные глаза, словно натёртое дорогое стекло под светом луны не в праве даже заморгать — пропустит целое мгновение того, как Чон во власти правосудия неосознанно начинает трястись. Эта картина поражает Тэхёна, и он, впрочем, удивлён. И Чонгук действительно сосредоточен, малословен, но вот не на том, на чём нужно. Знает ведь, что не сделает. Знает, что не хочет. Однако. На собственное облегчение Чонгук вонзает в живот вампира свой кинжал и, сам тому не веря, пятится назад, наблюдая, как Тэхёна сворачивает пополам. Как жмурясь, прогибается, корчится от боли. Высвободившись, брюнет разминает шею. — Я же сказал, что смогу, — теперь неуверенно отвечает Чон. Он немного отшатывается в сторону, следя за тем, как вампира в агонии выворачивает буквально наизнанку. Нож летит на землю, но свой король не отпускает. Это всё похоже на сон. Странный, смешанный и непонятный. Ночные сверчки не прекращают петь балладу. Волнующее и обеспокоенное море обращает на себя внимание шумными прибрежными волнами. Вокруг ни души, кроме двоих. Король почти жалеет, но не успевает он завершить свою победу ядовитой фразой, как Тэхён, вдруг схватившись за грудь, начинает громко смеяться. Смеяться открыто, широко и даже искренне. — Я, признаться, не ожидал такого поворота, — постепенно смех сменяется угрозой, а во взгляде мелькает красный пепел. Он с оскалом поднимает верхнюю одежду из-под которой выглядывает тонкий лист железа, — Хотя нет, ждал. Неплохо, верно? Отвратительно, что даже этот хлам, что ты притащил с собой вовсе не серебряный. Но что теперь, Чонгук? Что Его Величество будет делать в таком случае? — он обходит короля, отшвыривая от себя железный лист с глухим треском на землю, от шума которого Чон невольно вздрагивает, но не сдвигается с места, — Вернулся, чтобы отомстить? М? А как же я, обо мне не подумал? Что насчёт моей мести?! Тэхён злится, и, видит Бог, это к хорошему не приведёт. Голос становится твёрже, раздражённей. Это была ошибка, и весь план Чона летит в пропасть. Разочарование окропляет возмущённое нутро. — Ты отнял у меня семью. — А где был ты в момент, когда им нужен был? — Ты издевался над моим братом! — игнорируя, кричит парень, голос ломается, — Ты… Ты убил мою мать! — вампир срывается с места, от безысходности и отчаяния начинают стучать зубы друг о друга. — Ты сам их бросил. Сам не защитил. Каждое слово для Тэхёна подобно бритве, танцующей свой надгробный вальс на сердечных импульсах. Каждое слово полощет ему право на жизнь. От накипевшей злости в уголках глаз начинает скапливаться влага, и парень поднимает лицо в пасмурное осеннее небо, чтобы спрятаться. Фраза, сорвавшаяся с уст, кажется ему поучительной, заключающей — подобный поступок испортил абсолютно всю сюжетную линию, расписанную Тэхёном. Разорвал, сжёг, уничтожил. Добил. — Ты всё испортил, Чонгук. Ты испортил всё, — каждое слово выделяет бешенным выкриком. — И ты не исключение, — дерзит король. В горле пересыхает. Вампир останавливается, потупив взгляд в морской песок. Молчит недолго. Затем он вновь поднимает голову и расплывается в безумной улыбке, от которой у короля разбегаются мурашки. — Те люди в лесу, что в королевских шалашах, — заинтересованно хрипит Тэ. От подкипающей ярости у короля играют желваки, а потные ладони сжимаются в кулак. — Не трогай, — рычит Чонгук сквозь зубы. — А что, если трону? Что ты сделаешь, а? — цедит с отвращением, — Ты мне только скажи, мои люди готовы, ждут моего знака. Чонгук никогда не видел ранее столько тёмных эмоций в нём. Чонгук никогда не видел столько ненависти в нём. Чонгук не видел ничего. Он был слеп. Как и мысли, что не прекращают водить вокруг короля хоровод и вести свой монолог. Они сошли с ума. Они сошли со ржавых каруселей. Сошли, чтобы вновь встать друг напротив друга и найти в чужом лице приятную и знакомую ненависть. И эта ненависть, пожалуй, самое лучшее, что им обоим так идёт к лицу. Одно мгновение, и Тэхён ловко выворачивает ему руку и, сунув руку в кожаные карманы, связанные вокруг бедер, оголяет запасной нож и демонстрирует его Чону. — Мне надоело. Наскучило. Боишься? — шепчет в полуголос, вертя у равнодушного лица блестящим металлом.[Excavating The Past — Olafur Arnalds]
— Нет, — король прослеживает взглядом, как тот играется со светом, ослепляя Чона лунным «зайчиком», и смотрит в ответ. Смотрит в самое чужое изумрудное дно, в котором безвозвратно тонет. В котором приятно обволакивает, пусть даже это глаза Тэхёна — призёра в списке королевских врагов. — Не верю, — голос вампира раздражает, потому что неотвратимо вдруг манит. Он хочет слушать его вечно — это расслабляет, вдохновляет, позволяет вновь дышать. — Докажи, — Ким подходит, говорит в переносицу. Близко. Слишком близко. Он путает горячее дыхание на своей коже с прикосновением — оно высокого градуса, не нужно никакого алкоголя для того, чтобы понять, что падает глубоко и долго. От головокружительного утопания Чон прикрывает веки. Смесь ненависти и чувства, от которого хочется содрать на себе кожу. Он вдыхает аромат на расстоянии десяти сантиметров, сводя всё к тому, что сейчас нужно, необходимо. Терпкость, фантомно ощутимая во рту по памяти, растворяется во вкусе. Это хуже вина. Хуже любого дорогого напитка. Предательство, обиды отступают за толстую дверь комнаты, в которой только его шёпот. Вампир случайно опускает глаза на королевские губы. Чонгук готов разорвать себе грудь, лишь бы в эту секунду высвободить всех мерзких, тревожащих его жизнь львов, отпустить на волю собственноручно созданных царей. И прямо сейчас ему плохо. Плохо, потому что рядом всегда никого нет. Рядом всегда одиночество. И единственный, о ком он думает, это Тэхён, что перевернул своим существованием его королевскую жизнь с ног на голову. Это выводит, бесит, раздражает. Перед ним стена прозрачная, но толстая, и цепи, сковывающие руки. Ким медленно и с остановками склоняет голову, явно борясь с самим собой, зная, что хочет сделать. И отлично зная, что тот не против — ведь не уходит. Их отделяет пара секунд. Пара самых мучительно-долгих секунд. И либо один из них рискнёт и сломает выстроенные горы, либо оба останутся жить в своих серых пустых пещерах. И если не сейчас, то уже вовсе никогда. Полуоткрытый рот вампира тянется к чужому, однако в следующую секунду Чон, стиснув зубы, необдуманно плюет ему в лицо. Дерзость, посланная королём отрезвляет. Тэхён неверяще, слабо улыбаясь нелепой выходке, отстраняется и демонстративно слизывает чонову слюну со своих губ. Для Чонгука это звучит, как приглашение. И в этот миг весь мир короля рушится. Этот жест распарывает Чона изнутри, желание трещит по швам, стена разбивается, а цепи с громким лязгом срываются с запястий. Он в ярости. Тэхёнова наглость, кричащая гордость сводят от переизбытка руки в кулаки, и Чонгук бьёт вампира по лицу, отчего тот хватается за челюсть. Второй удар приходится по носу, третий в скулы. Он бьёт, пока тот не падает назад и не расширяет в удивлении глаза, следя за тем, как король буквально седлает Кима, чтобы продолжить избивать. Избивать до смазанных кровью и королевской слюной губ, до покрасневших щёк и сбившегося на двоих дыхания. Тэхёну прилетает в голову, что он уже однажды смотрел на Чона с такого ракурса. Ухмыляется, говорит, что, кажется, где-то видел подобное. — Ублюдок. Чонгук так долго ждал этой сцены. С самого начала он ждал только этой встречи. Этой химии. Этого принятия. Земля уходит из-под ног, весь мир вертится за ним, и ему, впрочем, плевать. Разукрашенное лицо снизу улыбается, обнажая испачканные кровью зубы, и Чонгук от этого бесится ещё сильнее. — Ты убивал неповинных людей. Моих людей. Ты сжигал деревни! — король прикладывает все силы в удар, вымещая оставшуюся злость в шелковистую и назло тонкую кожу вампира. Чона заволакивает ярость. С каждой секундой нарастает тревожность, раздражительность и ненужная осознанность. Чонгук знает, что король из него ужасный и отвратительный, безответственный и глупый, раз всё это время думал о нём, кто совершил эти поступки. Как сходил с ума по тому, кто предал, разбил сердце, кто умер и вновь воскрес, кто до сих пор рушит жизнь Чона своим фантомным присутствием. Тот, кто везде мерещится, внезапно появляется и стирает грань здравого рассудка. Чонгук безумел, оттого, желал лишь этой встречи, что послужит весомой причиной поставить точку в этой спутанной дешёвой сценке. Чьё имя запятнало его территорию и поныне ходит на слуху, представляясь могучим вампиром. И этот могучий лежит бессовестно под ним и без защиты. Два могучих персонажа, играющих важные роли, обезоружено летят головой вниз, стоит одному прикоснуться к запретному. Месть не помогает. — А ты думаешь, — начинает хрипло Тэ, — для[So Close — Olafur Arnalds]
— Я оставлял знаки. Я сжигал деревни. Я кричал. Я не знал, чего хотел, но от мести мне легче не становится, — парень обращается к королю, но на него не смотрит. Лицо обращено на луну, за чужую спину. И Чонгук видит в этом бледном застывшем лице грустное разочарование. Про себя король проклинает всех Богов за то, что не может ненавидеть его полностью. Не может уничтожить. Не может убить, даже несмотря на то, что самого Чонгука уничтожил. Раскромсал. Глубоко внутри, в самых уголках своего мира, за тысячью мыслей в ярко-зелёной арке он видит Тэхёна, сидящего на стуле и ожидающего Чона, а под его ногами корона, тонущая в глубоком кровавом озере. И чтобы забрать её, нужно утонуть с головой, погрузиться полностью. Не противиться и падать вниз. И к собственному сожалению, к печальному исходу королевской сказки — ему корона эта и не нужна была вовсе. Ему нужно было только переплыть. К нему. К Тэхёну. Неправильность вещей возбуждает. Всё о нём кричит, стоит закрыть глаза. Грязные мысли разыгрывают аппетит. Подталкивают плавать в этом озере вечно, ведь никто не видит. Тэхён ненавидит королей. Чонгук ненавидит вампиров. Но почему-то прямо сейчас плюют на созданные собственными руками принципы и не уходят. Не расстаются. Всё слишком сложно. Слишком спутанно. Слишком глубоко. — Я знаю, — отвечает брюнет, приближаясь к его лицу. Тэхён устал и Чонгук тоже. Устали бегать, строить. Устали ненавидеть. Многое натворили. Многих потеряли. Чон опирается ладонями о холодный белый песок и снова целует вампира, скромно слизывая с губ остатки крови. Луна обещает молчать об этой ошибке. А пока, ночь позволит им следующим утром сделать вид, что ничего не было. Если бы существовал яд, стирающий память, Чонгук бы употреблял его на завтрак, обед и ужин. Но он бы не помог. Каждая клетка воздуха пропитана присутствием, воспоминанием, холодным теплом. И Тэхён согласен — не забудет. Пусть даже если останется только плохое. Это поучительный урок, который он никогда в жизни не усвоит. Обратной дороги нет, ничего не исправить. Поздно. И если люди вправе совершать ошибки, то эти двое что-то другое. Им не положено. Запрещено. Тэхён покрывает своими ладонями замеревшее, сосредоточенное и пустое лицо короля, смотрит в его расширяющиеся две бездны, поочерёдно бегая взглядом к левому, затем к правому глазу. Чонгук дышит неспокойно, щёки наливаются румянцем. Вампир знает, чего хочет его помутненное нутро, отравленное возбуждающей кровью. Поэтому Чонгук разукрасил ему лицо? Поэтому собрал всю армию, нашёл его и теперь сидит на нём с отвратно желанным мрачнеющим взглядом. — Чёрт, — произносит вслух Ким, сожалеюще глядя на него. «Так не должно. Так неправильно. Так выносимо. Но, чёрт подери, так необходимо сейчас.» Чонгук уже давно себя не слышит, остаётся лишь принять. Внутри него, за фиолетовыми радужками что-то тяжелое и толстое. Что-то очень непробиваемое и густое. Пальцы, неосознанно ласкающие костяшками королевскую кожу, опускаются подушечками на подбородок и вовлекают хозяина в повторный ожидаемый обоими поцелуй. Затем совсем нежно одаривают лаской королевские плечи. Со рта Чона совсем тихо срывается звук, будто бы пробует свой первый в жизни глоток воды после долгого обезвоживания. Ноги сводит, тело хочет, губы беззвучно говорят лишь об одном. Чонгук ужасный человек. И никем не понятый. За его плечами целое королевство, в его ответственности отцовская армия, а на шее поводок — тонкий, но прочный, горло натирающий своим монотонным «хочу». Чонгук ужасный человек. В его душе рваная рана, нанесённая предавшими его людьми, и пустота чёрная, одинокая. В его сердце червь длинный пожирает живительные ткани, и король от него умирает. И, впрочем, он этой смерти и не против вовсе, если в его грудной клетке хоть что-то живое водится. Даже если червь этот изумрудного цвета. — Тэхён? — хрипло просит Чон, сглатывая слюну. И Тэхён знает. Знает и хочет. Тэхён ужасен. И никем так не понят. За его плечами долг огромный и своя созданная армия восставших голодных вампиров. Вот только поводок тонкий, но прочный шею стягивает местью. Он от неё задыхается. Умирает. И смерти он не боится, если та взамен, наконец, отпустит его тяжелую голову на мягкую траву и избавит этот мир от сплошных ошибок, наделанных его испачканными кровью руками. Однако не избавит. Он это знает. И пока Вселенная ещё живёт, пока в жилах течёт кровь, можно забыть, отключить эмоции, пустить их по морскому ветру и послушать, как быстро бьётся их сердце. — Тэхён, — повторяет Чон, задыхаясь. От этих слов и того, как он его имя, произносит сносит крышу. Тэхён рычит, словно бешеный пес, заводит руку за чужую голову и, ухватив волосы, тянет, выгибая горло к своим губам. Окропляет поцелуями кожу, прогибая шею так, как ему удобно. Так легче. Брюнет отдаётся ночи, прикрывая глаза, позволяет парню оставлять на себе взбухшие отметины, разрешает переместиться медленно вниз и бережно и неспеша высвободить каждую пуговку из узелка, смакуя в пальцах ткань шёлка и бархат кожи, не торопясь обнажить себе грудь, которая уже очень давно не чувствовала ласки. И сейчас так чутко реагирует на каждое прикосновение. Мягкость Чона изводит. Сорвавшись с цепей, Тэ резко встаёт на колени, обхватывает Чона и опрокидывает его на черный королевский плащ. Тот вздрагивает, но не сопротивляется. Каштановую чужую копну оборачивает вокруг своей руки, требовательно спускает ниже. Изредка приподнимается, чтобы взглянуть на то, как выглядит Тэхён именно с этого ракурса. Как целует его кожу, как ласкает грудь. Они во власти заветного раскрепощения. Во власти у наркотического дешёвого напитка под названием «одержимость». Упавшая спелая ягода вишни тонет в горьком шоколаде подобно тёплому, до сжатых челюстей слишком близкому, шёпоту, льющемуся в его королевские и вовсе не противящиеся голосу уши. Ценители данного искусства разведут руки в стороны и, покрутив палец у виска, вынесут приговор — эти двое вовсе сумасшедшие и держать таких нужно под землёй дворцов. Верно, ведь болезнь эта вполне заразная. Чонгук знает. Если слепой ведёт слепого, то оба падают в яму* — работает и на безумцах. А если вобрать в себя две стороны, то слепой безумец — чистый наркотик, отравляющий рассудок винным послевкусием. Наркотик, который Чону так необходим. Он готов пасть в омут ради постижения, к которому он так рьяно бежит. А без вина — он не может. Без крови не может. Она прольётся, он обещает. Но сейчас, его тело выгибается, подставляясь под сильные руки Тэхёна. От сильного возбуждения мир плывёт в глазах, образ вампира расплывается, и стоит чужим губам окольцевать разбуженный готовый член, как Чон хватает ртом воздух. Задерживает дыхание, концентрируясь лишь на ощущениях, которых ждал, казалось, вечность. Снизу плетётся щетинистая виноградная лоза, стягивает все мышцы в узел, задевая правильные струны, от которых дико приятно. Стеклянные глаза устремлены в пустое небо, освещенное одинокой луной. На нём нет звёзд, есть только бескрайнее чистое полотно, незапятнанное ошибками. Вот только там, внизу, король, блаженствует в собственном вышедшем яде, выпрыгивающем из покрасневшей вершины белёсым наслаждением. Тэхён слизывает вязкую награду с уголков и ядовито улыбается. Чонгук эту улыбку чувствует на каком-то подсознательном уровне. — Так быстро кончил. Долго же ты терпел. — Займи свой паршивый рот чем-то другим, — чеканит Чон, опуская тыльную сторону ладони на свой взмокший лоб. Пульсирующий ствол ещё упруго танцует, словно маятник на часах, касаясь головкой напряжённых мышц живота. Сбившееся дыхание теряется в поцелуе, в котором чонова безвкусная липкая удовлетворенность передается с пухлых губ Кима и накрепко сливается в пламенную страсть. В печать, заключённую двумя враждующими сторонами лишь на одну очень долгую, но до искр в глазах приятную ночь. — Теперь моя очередь, Чайка. Чонгук на мгновение забывает, что в его жилах королевская кровь, и что кличка эта должным образом должна задеть его, однако не мешает, наоборот — располагает ближе. Тэхён переводит взгляд на него, ожидая, что скажет в ответ, но видит только его ухмылку и глаза, обращённые в то же бесконечное небо. В такие моменты, не хочется думать ни о чём. Лишь только прижимать тёплое тело и получать взамен горячие награды за труды. Большего и не нужно. Чон прокручивает тэхёновы слова. О том, что делал всё ради него: сжигал деревни, чтобы привлечь внимание, выскабливал знаки, чтобы король пришёл по следу к нему. Чтобы встал вот так напротив и высказал очередную грубость. Чтобы отдавался полностью в поцелуй и растворялся в нём творожным облаком в закате. Прохладный ветер приятно обдувает кожу, и Чон, резко притянутый Тэхёном к бёдрам, расслабленно закусывает костяшку указательного пальца. Пряди чёрных смоляных волос лениво падают с макушки на песок. Вдали, за кромкой массивных деревьев напоминают о себе ночные совы, дикая природа поёт свою немую колыбель, слова которой знают лишь немногие. Чонгук читает по губам и приподнимает таз, чтобы до конца снять с себя штаны. Он хмурится, оглядывая парня, убирает со рта палец и пытается снять с Тэхёна раздражающую рубашку. Ким хватается за запястье, останавливая руку на полпути, молча качает головой, запрещает. Но королю запреты чужды, поэтому, невзирая на озлобленный вид, он дёргает за край и с глухим треском рвёт рубашку. Чон вздрагивает, замирает. Обращает на него лицо и видит, как Тэ сжимает челюсти и опускает глаза. — Оно для меня ничего не значит, — озлобленно прыскает Тэхён, — Ничего, понятно? Чон не спускает глаз с кольца, подаренного им, намертво привязанного к шее. Вот он, поводок, который тонкий, но прочный. Обжигающий металлом и надписью «Бессмертное». Рука с куском ткани, которую брюнет держал у груди Тэхёна, плавно опускается вниз. — Не отвлекайся, — разочарованно, кажется, цедит брюнет, закатывая глаза. А сам вскользь незаметно улыбается, обращая внимание на то, как красиво выуживает кинжал, что блестит при луне. Тэхён сердито цокает языком, игнорируя угрозу, и суёт два пальца в чонов рот. Смачивает. — Молчание Вам к лицу, Ваше Величество. Он притягивает короля за бёдра, упираясь в них животом, и нависает над ним. Лезвие кинжала приникает к его высохшим губам, король медленно водит им по коже тупой стороной, а затем, развернув вертикально, мягко надавливает и ведёт вниз. Из нижней губы из аккуратно проделанной щели выглядывает капля, тут же схваченная королевским ртом. Чонгук притягивает его лицо к себе, снова пробует кровь, жадно кусает, раскрывая рану глубже. Тэхён шипит от неприятной боли, но он и не против. Наоборот, углубляет поцелуй, разрешает собой попользоваться, если это так необходимо. Его и самого заводит то, как смазанные его кровью губы короля голодно ищут, вожделенно открываются перед ним. Как нарочито слизывает её, помогая языком и пальцами раскрыть рот пошире. Это заводит. Заводит жадность, эгоистичность. Заводят собственнические объятия всеми конечностями. Заводит королевская стонущая капризность. Кровь всасывается. Рассредоточенный взгляд витает где-то далеко отсюда, обезумевшие зрачки пульсируют, сердце заходится с новым темпом. Тэхён рычит, наполняется зверской яростью от того, насколько сильно он его хочет. Он чувствует такую злость и раздражительность, что готов затрахать ненавистного короля на земле до смерти. Чон покорно дожидается, пока Тэхён разденет его и вновь приблизится к губам, а потом, кладя ладони на колени, раздвинет ноги в стороны. Подбородок Чона поднимается, взгляд рассеянно бегает по невидимым звёздам, которых на самом деле в небе нет, но есть в его мутных глазах. Эти звёзды, которые и не появлялись вовсе. Звёзды, что горят красочно и ярко вместе с пропитывающейся во рту кровью кружатся вокруг всего его существования. Вокруг мгновенно появившегося смысла его жизни. — Принцесса, подними ножку, — задыхаясь, обращается к королю и поправляет плащ, чтобы внутрь не попала грязь. Эта мелочь приятно удивляет. Вампир ещё не начал, но Чонгук готов прямо сейчас кончить второй раз, стоит ему выплюнуть ещё одну подобную фразу. Действие ли это крови? Он не знает. Ему плевать. Как и на то, что приведенная армия на данный момент скорее всего занимается поисками. И, впрочем, не теряя ни секунды, Тэхён плюет себе на ладонь, смачивает проход, а затем растирает ею и свой член. Чонгук смотрит на то, как не случайно распустившиеся каштановые волосы ласкают бледные оголённые плечи, и жмурит глаза от бессилия. Потому что Тэхён, растягивающий его, всё так же великолепен, изумителен. Так же необходим и до раздражения аккуратен. Действие ли это крови? Он не помнит. Он ничего не помнит сейчас, на самом деле, даже себя. Поэтому его разуму не мешает подставляться самому, изгибаться так, как хочет, целовать столько, сколько считает нужным. Он король и его слово — закон даже в собственной клетке с усыплёнными львами. Тело отвечает на любую ласку, оно скучало — видит каждый. И когда Тэхён использует третий палец, Чонгук сжимает под собой песок и инстинктивно подается вперёд. Изнутри всё сковывает, до безумия тянет, иссушает до дна, он с избытком реагирует на гибкие пальцы внутри себя и безвозвратно млеет под весом вампира. — Обещай, что это в последний раз. Почувствовав прижавшуюся головку, король облизывает губы и прикрывает веки, сосредотачиваясь на ощущениях. Тэхён входит, рвано выдыхая, с закрытыми глазами опрокидывает голову назад, из полуоткрытого рта вырывается тихое кряхтение, а лоб украшает тонкая складка. Он сконцентрирован, внимателен к своему телу и к Чону. К тому, как внутри него тепло, хорошо и до хитрого оскала туго. Оба изрядно вымотаны и морально истощены. Оба слишком долго ждали, чтобы сейчас сдерживаться и обделять себя в удовольствии. Тэхён чувствует, как с лёгкостью скользит, поэтому набирает темп, сжимая одной рукой бедро короля, а второй накрывает его шею.[Beth's Theme— Olafur Arnalds]
Чону эта игра нравится. Он поднимает лицо, без защиты подставляя стискивающим длинным пальцам своё горло. Тэхён тяжелый и горячий. И это по-своему превосходно. От непривычки ломит спину, он вжимается в Чонгука, душит его, плавно бёдра напирает, будто лента на ветру, будто на волнах изворотливо исполняет пошлый танец. Шлепками заходится мягкими, скользкими и до ярких полумесяцев на лопатках требовательными. Ким вбивает Чона либо соблазнительно медленно, либо грубо, жёстко и быстро. Другого не дано. Меняя темп, подстраиваясь под нужный обоим угол, Тэхён несдержанно мычит, а король надрывно стонет. Слышит море — это болезненно красиво. Видит луна — это привлекательно громко. Вампир шипит, осязая как бьёт наотмашь серебро его грудь, обжигает, отрезвляет, сбивает с ритма. Заметив это и стиснув от злости зубы оттого, что мешает, Чон рычит, хватается за кольцо и, резко дёрнув с нити, отшвыривает в сторону. Покрасневшая кожа в местах, где получает сильные удары об ягодичные кости, ноет, прилипший песок к потным ладоням сыпется на живот, когда Чонгук обхватывает руку Кима, чтобы тот смягчил хватку на его шее. Но тот неумолимо стягивает, перекрывает доступ к кислороду, а у Чона перед глазами вся жизнь проносится за секунду, искры вспыхивают, разгораются. Фиолетовый утопает в изумрудном. Пальцы, скользнув с талии, пробегаются вдоль позвоночника, спина Кима прогибается, а Чонгук прижимает вампира к себе, стараясь вобрать в себя всего Ким Тэхёна полностью. Насладиться его существованием. Насладиться тем, что рядом. Что не фантом наигранной фантазии ласкает ему плечи, а Ким Тэхён. Кажется, сейчас наступит момент, который никогда более он не чувствовал, не видел, не пробовал. Дышать нечем, он хватает ртом воздух, словно рыбка, выброшенная на сушу, и единственное, отчего ему хорошо — это сильные и грубые толчки Тэхёна и его хриплое и сладкое: — Потерпи. Слушает и послушно терпит. Потому что самому отчего-то прекрасно. Взъерошенного Чонгука раскатывает по земле, он мечется, не зная куда деть себя от чрезмерно яркого и ослепляющего пульсирующего возгорания. Оно настолько насыщенное, контрастное и сносящее, что ему страшно за свою жизнь. Король задыхается. И даже если он сейчас умрет, то это будет, пожалуй, самая изящная и непревзойденная последняя секунда перед смертью. И если и умирать, то только таким образом, рядом с бархатистым низким голосом и горячим телом. Он до одури пьян. И до одури глуп. И это не мешает ему кричать в небо слова восхищения, даже если воздуха внутри нет. С прилипшими к потному телу разбросанными волосами Тэхён измождённо заглядывает в бесцветные глаза Чона, в которых отдаленно тают красно-жёлтые гвоздики, распускается мальва и погибают коралловые розы. — Это не любовь, — выдыхает вампир, толкаясь до упора. Чонгук опрокидывает голову, жмурится от накрывающего волной пика перед кульминацией, и, вернувшись в мир обратно, притягивает Кима в долгий алчный поцелуй перед тем, как громко застонать в рот и вожделенно бурно кончить. — И правда, — брюнет жадно хватает ртом раздирающий горло воздух и торопливо начинает смаргивать песок, попавший в глаза, когда Тэхён, обильно излившись внутрь, грузно падает рядом с ним. Напитанный спермой король чувствует, как внутри тепло. Как пошло грязно. И как до избитого пульса вульгарно приятно. Он опускает тяжёлую голову на плечо Кима, подолгу рассматривает, как капли его пота, сверкая за ухом, облизывают живую шею и срываются на землю, и, выровняв своё дыхание, утыкается носом в чужую вздымающуюся грудь. Мышцы ублаженно ноют, пульсируют, а тело впервые за долгое время ощущает расслабление, спокойствие, долгожданное умиротворение. Вампир не решается, но всё же обнимает брюнета, укрывая его самого королевским чёрным плащом. Слышит море — это умиротворяюще великолепно. Видит луна — это изящно тихо. И по-своему восхитительно. И перед тем, как намертво упасть в безмятежный сон, Чон, не раскрывая глаз, тихо спрашивает: — А что это тогда? Тэхён молча гладит королевские плечи и не знает ответа. Ему бы и самому разобраться. — Я не знаю, Чонгук. Не знаю, — отвечает ему полушёпотом и, прекратив ласку, закрывает глаза. И слышит хриплое: — Я тоже. Совсем рядом лениво покоится кольцо и надменно озирает луну своим вычурным «Бессмертное».***
[She's your Mother— Olafur Arnalds]
Он обещал, что кровь прольётся, он обещал, что отомстит, он обещал, но не сдержал. Потому что не чувствует рядом тепло тела. Не чувствует ничего. Он открывает глаза и наперво жмурится от солнца, а затем понимает, что он один. Чонгук один. Королю не привыкать к одиночеству, но почему-то прямо сейчас скребётся в сердце — оно неверяще скулит. Душу отчего-то кромсает на куски; он тонет и осознаёт, что его покинули. Оставили. Прохладный ранний ветер обдувает мрачнеющее с каждой секундой лицо и удаляется за горизонт. Смешно. Смешно до боли. До искусанных губ и обезумевшего взгляда. Чонгук смеётся. Смеётся громко. Он смеётся солнцу в лицо, кричит в сонные глаза неба и истерически содрогается, увидев рядом с собой на мокром песке четыре рваные линии, сформированные в две перевернутые горы — две римские пятёрки, выцарапанные в проклятые буквы «VV». Он осквернён, он проклят. Внутри всё чешется. Внутри что-то двигается. И он хочет содрать с себя кожу и убить в себе это движение. Вырвать с корнем того червя, что прогрыз в нём тысячу путей. Жизнь сыграла с ним злую шутку, и Чонгуку вовсе не смешно, но губы в улыбке всё же растягивает. Маску толстую надевает. Львов внутри себя тугой плёткой раздирает, повиноваться заставляет. Он усиленно трёт своё лицо и не верит. Хотя это, впрочем, было очевидно. «Не нужно удивляться. Я предупреждал. Один шрам. Вот ты и сломался, Чонгук», — слышит львиный голос.«Надменный взгляд, оскал его хищный, Без эмоций в душе, без души в ней насыщен. У него там сплошь бездна безумием чахла, У него там Вселенная смертью пропахла».