[Steven Mudd — Gatehouse]
Flashback.
Яркая полоска света режет темноту и ложится на прогретый недавно потухшим камином пол, а вместе с ним входит растрёпанный и так и не уснувший сын Паков. Он разглядывает в дальнем углу объёмную тень, которая терзает бумагу чёрным пером и, услышав скрип двери, поворачивается к незваному гостю. Мальчишка послушно ждёт, когда тень быстро вернётся к листку и допишет последнюю строку, и проходит вперёд. Свеча, что стоит на его письменном столе, объединяет свет со второй, что дрожит в руках у перепуганного Чимина. Темнота отступает, и теперь можно рассмотреть картины, важно возвышающиеся на выкрашенных в красный высоких стенах. Однако сердце не перестаёт громко избивать грудную клетку. На вопрос в карих беспокойных глазах младший кратко отвечает: — Бессонница. Уводит трусливое лицо. — Тревожат кошмары? — интересуется с заботой старший и подзывает подойти ближе. Он ещё не сменял одеяний священника, поэтому приходится часто поправлять ласкающие полы подолы. Чимин недоверчиво следит за похлопывающей по коленям рукой, затем поворачивается назад в темноту. Со страхом в глазах, продрогнув от холода тьмы, пока разум не придумал новый образ монстра, мальчишка быстро хлопает дверью и послушно бежит к Чону. Где-то со стороны кровати от громкого звука недовольно ворчит белокурый послушник церкви, переворачивается на другой бок и решает отчитать младшего лишь наутро. — Да, — отвечает мальчишка, отводя взгляд от поглощённой мраком кровати, откуда недавно слышалось копошение. Переведя дух, Чимин робко взбирается на колени и злится за собственные страхи, из-за которых ему приходится сейчас лезть на священника. Скрипит стул. Пак медленно опускает светлую макушку на грудь. Прикрыв глаза, Хосок с облегчением откидывается на спинку и проводит ладонью по мягким волосам младшего, медленно качается в стороны. Невольно улыбается, смотрит в потолки. Просто у Хосока нездоровая любовь к мальчикам. — Не бойся. Они позади. За спиной, — от услышанного Чимину только страшнее становится. Он резко оборачивается назад, поверив священнику, и хмурится, так никого и не увидев. Хосок смеётся, — Нет же. Ты не понял. Они всегда будут, но будут лишь за спиной. А ты, — рукой направляет лицо Чимина вверх, — смотри вперёд — тогда их никогда и не увидишь.***
Вспоминая это, Чимин поднимает взгляд с записки в руках на пыльное застывшее лицо, запечатлённое на толстом, давно забытом полотне, когда-то глубоко спрятанным бывшим королём. Густая высохшая краска ещё не тронута трещинками времени. Старые потрепанные вещи в этой забвенной комнате будто недовольно озирают потревожившего их двадцатилетний покой Пака. Серые стены не хотят пробуждаться ото сна. Глухая тишина давит. Пробуя кончиками пальцев рельефы подписи по ту сторону картины, Пак про себя читает женское имя и вновь мрачнеет. Вновь возвращается к помятому клочку бумажки в руках и не может понять послание покойного отца. В нём два слова. В нём имя. Но что-то не сходится. Что он должен сделать? Что этим именем хотел сказать отец? Вдруг этому человеку нельзя верить? Чимин теряется в догадках. Он в заблуждении. Он будет осторожен, а пока продолжает наблюдать и держит близко.***
[Olafur Arnalds — This place was a shelter]
Лоб Чонгука прорезает неровная складка, когда его покой вдруг тревожит вошедший без спроса Минхо. Он проходит мимо короля, будто не замечая никого, и демонстративно усаживается в чужое кресло. — Страх потерял? — выгибает бровь король, шокированный поведением, и подходит ближе. — Если его кто и потерял, то только Вы, Ваше Величество, — акцентируя внимание на последних двух словах с презрением, брезгливо цедит военачальник и закидывает ногу на ногу. В его пальцы попадается одно яблоко, выуженное с прозрачной посуды на столике рядом. Чонгук бы возразил, что тот не имеет права трогать его вещи, и вообще, находиться перед королём в такой неуважительной позе и дурном тоне, однако явная уверенность в глазах вот уже противника, напротив, сбивает всякую уверенность самого короля. Прогонять — значит ничего и не узнать. Чонгук прослеживает взглядом за фруктом, пару секунд ещё смотрит, как кусок от него попадает в рот мужчины, а затем, размяв шею, всё же садится напротив в кресло, которое, между прочим, для гостей, и осторожно интересуется причиной визита. — Король из вас неудачный. Вы мне не нравитесь, — прямо отвечает Минхо, отбрасывая недоеденное яблоко на пол. Он берёт следующее, разглядывает его со всех сторон и надкусывает. Чону даже становится немного комично от ситуации глупца, который в мечтах короля вот уже идёт прямо к гильотине за столь необдуманную оплошность. — Из-за личной несимпатии ко мне ты хочешь... — Хочу, чтобы Вы ушли с трона. Лучше так, чем это сделаю я и Вас сместят с позором, — хитрый взгляд, метнувшись с кислого фрукта на Чона, таит в себе какую-то весомую тайну, о которой Чонгуку бы лучше не догадываться — и без того тошно. — О, правда? — подыгрывает король, отлично парадируя оппонента. — Вы же знаете, о «чём» я говорю, — Минхо опускает голову, но не опускает глаза. — Получили бы совет, Вам бы стало гораздо хуже. — А я думал, что хуже больше некуда, — король проходит мимо мужчины и останавливается у окна, сцепив за спиной руки в замок. Вид не очень-то радует. — Это только начало, Ваше Величество. А вы, впрочем, так и не хотите поинтересоваться моим козырем? — Было бы что скрывать — волновался бы. — Я бы не был так уверен на вашем месте, — угрожающе говорит Минхо. — Не нужно притворяться, что всё в порядке. Ваша корона под угрозой. Стоит моему слову прозвучать — как всё полетит против вашей воли. Вы же знаете, о чём я. Я видел, где вы были той ночью. Сердце пропускает удар. Лицо сводит от шлёпнувшей по щекам ненависти, а живот скручивает от возникшей мысли о месте, в котором он провёл время с Тэ. Скручивает в тугой узел специфично-кислых воспоминаний, от которых почему-то липко приятно и одновременно ужасно холодно. Родинка над улыбкой, возникшей искренне лишь раз, сводит с ума. Король чуть ли не скулит от ощущений и от осознания, что всё так сложно. От того, что было хорошо так мало, и оттого, что поплатится за эту грубую ошибку дважды, а то и трижды. Чонгуку надоело играть в эти сценки и, чтобы окончательно не утонуть в масляных урывках ночи, он быстрым шагом оказывается уже возле военачальника. Резко хватает его за ворот и грубо притягивает к себе: — Всякая угроза в сторону Его Величества — карается смертью, знаешь? Так вот, узнаешь, если не будешь держать язык за зубами. Минхо выплёвывает на пол недожеванный кусочек и чертыхается, увидев в нём бледного червяка. Тонкий бледный червь. Червь, что проел тоннели в груди для собственных шагов на пути к саморазрушению. Он ещё извивается некоторое время, надеясь найти укрытие в сладком плоде, однако ботинок Чона накрывает его самолюбие королевской благодатью. Минхо с отвращением наблюдает за тем, как Чонгук давит червя, и заключает: — А вы продолжаете гнить, мой король. И Вам от вашей участи никогда не сбежать. Сколько бы Вы не давили. От его слов Чонгуку становится как-то грустно. Впервые эта грусть зацветает в его душе без отрицания на существование самим хозяином. За окном больше не пахнет сиренью. Чонгук ведёт плечом и пытается расслабиться. — Моя участь, дорогой Минхо, травить и уничтожать таких, как он, — указывает взглядом на размазанные остатки убийства, и по телу от омерзения пробегаются мурашки. — А, впрочем, вам, отшельникам морализма и падким на любую выгоду ради собственного благополучия, не понять. Кишка тонка, чтобы угрожать, знаешь, — с этими словами Чонгук холодно озирает мужчину и с тяжелым взглядом самостоятельно удаляется из собственных покоев. Ему не льстит находиться в ней с будущим мертвецом. — Это мы ещё посмотрим, — заключает раздраженно Минхо, пробуя на губах вкус горькой победы.Одно слово способно разрушить династию. Одно чувство способно разрушить себя. И не важно кто ты: король или простой смертный — никто от чувств в душе не защищён и не застрахован. А если и настигнет вдруг — справляться тебе с этим самому.
***
[Olafur Arnalds — Sudden Throw]
За спиной у Тэ не одна сожжённая деревня и ни одной выпитой души. Ему как-то мерзко. И аппетита нет. Ему всё неинтересно. Он опускает подбородок на ладонь и из-под пушистых ресниц наблюдает за своим народом. Он его создал. Он его и направляет. Вот только цель и план всё так же размытым и остаётся. В его сюжете из будущего не хватает одного — того, кого уже не вернуть, оттого план получается неполноценным. Он скучает по матери. Скучает и по брату. А вернуть ещё возможно. Юнги жив, он уверен. Чувствует это. Ещё с самого детства между ними возникла какая-то ментальная связь, о которой оба почему-то умалчивали. Они слишком хорошо друг друга знали и слишком сильно друг друга любили. От своих поступков Тэхёну становится стыдно. Ещё не всё потеряно — он исправит ошибки и вернёт брата. Тогда всё станет на свои места, верно ведь? Всё будет хорошо, правда? Не нужно искать ответа, потому что это она и есть, это и есть верный поступок. Никто и ничто сейчас ему так не дорого, как возвращение наверняка обозлённого на него Юна. Ким вспоминает эти тонкие лучики, появляющиеся при улыбке вокруг его красивых, обрамлённых лёгкой тенью глаз, и жалеет, что не видит их сейчас, когда так сильно необходимо родное ободряющее «я рядом». На плечи вдруг опускаются чужие ладони, и Ким от непривычки вздрагивает. — О чём задумался? — интересуется отец и присаживается на бревно рядом с сыном. Тэхён, не отводя взгляд, всё так же смотрит вперёд и лишь лениво тянет уголок губ. Криво получается. — Понял, — заключает Ким старший и переводит взгляд туда же, — всё же хорошо? Ты делаешь всё правильно и поступаешь так, как и хотел. — Я этого хотел? — Да. Тэхён, ты этого хотел. — Я не знал. Я ничего не знал, — качает головой. — Правильно, и сейчас ты идёшь по верному пути. — Ты так думаешь? — теперь Ким младший смотрит на отца. — Да, и я горжусь тобой. Тэхён пару минут смотрит на землю, углубляясь в мысли. — А я что-то гордости не чувствую. Где эта победа? Где удовлетворение? — Сынок, — отец возвращает ладонь на напряженные плечи и видит, как того от обращения бросает в дрожь, — у нас ещё незавершённые дела. Ты же знаешь. Ещё слишком рано торжествовать. У тебя всё впереди. — Правда? — говорит как-то сожалеюще. Ищет в глазах отца хоть какое-то сомнение, но видит в их отражении лишь собственное. И когда нехотя возвращаясь к остальным Тэхён кидает взгляд на размытую полоску горизонта, в груди плачевно щемит сердце. Оно тоскует. Голос в голове просит остановиться, но Ким не слушает — цель слишком близка и так необходима его душе. Юнги необходим. Ему нужна семья. Поэтому отец позади смотрит ему в спину и, уперев руки в бока, слышит о том, что до Паков уже не не так уж и далеко.