Inside

      Служанки озадаченно переглядываются, пока Юнги наспех надевает первую попавшуюся под руки хлопковую рубаху, которая, насколько помнит парень, стоит на полке понравившихся королю одежд. Бродя с одной из девушек, держа одну свечу в руках, по пустым и неосвещенным коридорам, парень замечает по дороге несколько картин, взирающих на него с некой злобой, замечает, как тревожно быстро бьётся его сердце, и как не понимает из-за чего. Шорох платьев и нескрываемое перешёптывание служанок прекращается, когда Юнги уже второй раз предупреждающе кашляет и коротко кивает, что готов войти в покои. Времени мало. Девушки ещё раз оглядывают юношу со всех сторон и, успокоившись, оставляют Юна одного перед дверьми, за которыми так и не смог уснуть король. Постучав и получив разрешение стражи, что косо провожает его взглядом, Юнги врывается внутрь, натянув на себя маску уверенности, и ищет ту проблему, по которой его так срочно вызвали. Плечики рубахи в этот неподходящий момент лениво скользят вниз и неохотно задерживаются пристальным вниманием Чимина. Ведь столь белоснежную кожу грешно прятать, её нужно украшать — проносится первое у короля, глядя на неловкие старания Юна поднять их на место.       — Вы меня звали? — обеспокоенно задает вопрос юноша, и это беспокойство отражается в глазах Пака приятной ноткой удовлетворения.       — Я могу тебе верить? — почему-то только сейчас ему от этого «тебе» становится немного стыдно и тесно. Будто бы неотесанная служанка, принятая старшей прислугой в королевство на работу лишь из-за родства их крови, заключила шею короля колючим неприятным мехом и теперь смеётся, и искренне не понимает, почему Паку он не нравится. И от этого существующего только в его голове смеха становится противно. От этого кажущегося чем-то уже интимным «тебе» слишком некомфортно. Слишком оголено. Просто слишком. Отсюда вылезшая складка неприязни к самому себе в уголке губ почему-то даёт Юнги пищу для размышлений о том, что Чимин не в хорошем распоряжении духа, или, чего хуже, ему неприятна компания самого юноши.       Юнги неуверенно кивает, потому что сам себе довериться не может, чего уж говорить о короле. Кивок переходит в звучное «Вы можете», и Чимину от этого как-то легче. Вампир скромно опускает глаза в пол, и, когда юношеские губы слегка растягиваются в улыбке, которую он так и не смог сдержать, в эту секунду ноги короля немеют. Нет, он ни в коем случае не поверит, что всё его тело, вся душа, сердце реагирует именно на него, а глаза успевают облизать одной секундой всего Юнги с макушки до пят, только чтобы удостовериться, что с ним все в порядке, что раны зажили, и душевное состояние стабилизировалось. Нет, он не поверит, что это на самом деле искреннее желание заботиться, и не поверит, что в нем, в короле, осталось что-то живое и хорошее, способное вызывать подобную реакцию, пускай хоть и на такую простую и банальную улыбку. Он скорее спустит это на плохое самочувствие или приближающуюся лихорадку. Но не это, чего он боится так сильно.       Симпатия?       Скорее всего. По крайней мере, это точно не отвращение.       Влюблённость?       Возможно. Но король догадываться не хочет. Ведь чувства есть слабость, а слабость — уязвимость, незащищённость. Проводя цепочку доказательств, Чимин надеется, что так будет лучше. Другая часть его кричит разорвать за собой оковы и пустить, наконец, то, что так желанно, то к чему он сам неосознанно тянется.       Только сейчас он замечает, какие на самом деле крохотные и заострённые у него клычки, обнажающиеся лишь при той самой нежной расслабляющей самого Пака улыбке. Юнги не упускает из внимания тайное любование, и Чимин заторможено отводит взгляд куда-то, где нет этого юноши. Но он везде. Его запах повсюду, его присутствие густым слоем покрывает чувствительную кожу, и она впитывает в себя без остатка каждый выдох. Каждый вдох. Каждый стук сердечной пьесы, так ярко слышимой в тихой спальне.       Как они оказались наедине?       Король позвал. Позвал в свои покои. И вот, прямо сейчас, вспомнив сюжет пятиминутной давности, он с позволением короля садится на край кровати и вновь воспроизводит недавно заданный Чимином вопрос о доверии. Но сначала он обращает взгляд на полуоткрытое окно и слышит неодобрительное цоканье, стоит юноше подняться с желанием его закрыть.       — Я люблю, когда в комнате гуляет свежий воздух, — поучает Чимин и упирает в постель ладони.       — Вам не холодно? — интересуется вампир и возвращается на тот самый край, только на этот раз ближе. Пак следит, как юноша пытается отвести взгляд и боится поймать чужой.       — Боишься смотреть на меня?       — Нет.       — Боишься... меня?       — Нет же.       Король безутешно мотает ступнями, немного обижается, так и не получив ясного ответа на причину его поведения.       — Тогда чего ты боишься, Юнги?       Перед вытолкнутыми сильным порывом ветра створками мечется бархатная занавесь и отчаянно пытается прикрыть собою короля, которого боятся даже те, у кого нет души. Чимина боятся все, но не Юнги. Вампир не вздрагивает от внезапного стука оконных рам, он не замечает, как с порывом потухает последняя свеча и не видит, как Пак всё еще добросовестно ждет ответа, не отвлекаясь на посторонние шумы, и, невзирая на полную темноту, к которой глаза еще не привыкли, он всё равно видит его. Чувствует.       — Я боюсь себя, Ваше Величество, — голос низкий, хриплый и неравномерный. Дрожащие пальцы сминает в кулаки и стыдно становится, — Я опасен. Я вампир. И я не понимаю, почему Вы так добры ко мне.       Чимину хватает пару секунд, чтобы вспомнить о том, что перед ним и правда сидит вампир, но он молчит, передавая Юнги возможность продолжить говорить.       — Нас изгоняли отовсюду, травили, убивали, издевались, резали, показывая всем свою власть и доминирование по отношению к вампирам. Я многих потерял из-за травли. И с самого детства не понимал, почему так? За что они так с нами? Почему с рождения пытаются сломать, почему нами так жестоко пользуются? Я благодарен Вам за Вашу доброту, кров и тепло, но я каждую ночь думаю о своей матери, которая сейчас без моей защиты, — зрачки бегают по стопкам пыльных книг на столе, по толстому стеклу, заключённому в белые рамы, по гобеленам над кроватью, но только не по королю. Чимина берет волна мурашек с этих слов, впервые видит Юнги с другой стороны. Он не зажатый парень, он может защитить родных, переживает, мучается от совести, он может постоять... нет, выстоять. Именно выстоять, вытерпеть ради близких, принять всю боль на себя, но сейчас ему не больно, и от этого как-то стыдно. Юнги стыдно, что он, будучи в хороших условиях и незаслуженной заботе к себе, остаётся в неведении о жизни своей семьи. Он скучает по Тэхёну, и плевать на то, как он поступил с ним во дворце Чона. Сейчас это уже не важно, время лечит.       Но также время убивает.       С каждой секундой вес боли становится ярче и контрастнее, и каждую последующую секунду устоять сложнее предыдущей.       — Я понимаю, что это прозвучит слишком грубо, но я бы хотел вернуться домой. Я благодарен Вам за Вашу благосклонность, но я правда соскучился по ним.       Пальцы Чимина начинают дрожать с последних слов на полпути к свече, которую недавно задумывал зажечь, и только сейчас Юнги позволяет себе обратить внимание на его ухоженные руки. На нежную, почти молочную тонкую кожу. На то, как его брови слегка подрагивают, а рассредоточенный взгляд теряется за границами этой комнаты.        «О чем он думает?»       Юнги подобно любопытному ребёнку, ещё не освоившему речь, осторожно наблюдает за взрослым и на целое бесконечное мгновение замирает, поймав на себе взгляд. Чимин чувствует себя картиной на выставке, ожидающей своего тайного зрителя, что остановится именно у его полотна подольше, задумается, сделает какой-то вывод или вынесет свою мораль, но этого, если честно, ему не хочется. Ему хочется чувствовать тепло кожи. Чимин бесшумно выдыхает, надеясь в этот подходящий момент взять его за руку, но колеблясь, упускает его. А нужен ли он ему?       Конечно, нужен.       Поэтому сам не понимает, когда произносит:       — Я не хочу тебя отпускать.       На самом деле, Юнги тоже не хочет покидать стены дворца, в котором так спокойно никогда не было, но путается подобно несмышленому котёнку, сбившемуся в длинных веретеницах цвета глаз парня напротив, что смотрит на него.       — Снаружи опасно, — поучает Пак, сворачивая края рукавов к локтям, но второй оставляет спущенным.       — Вот поэтому я и спешу к ней, поэтому переживаю.       Чимин сжигает всех, кто идёт против вампиров и всех тех, кто несёт в себе угрозу для его юноши. В своей голове. Одна сторона велит казнить неугодных, вторая кричит, что тем самым убьёт всю территорию королевства. Почему-то вторая мысль кажется не такой уж и глупой, если в приоритете безопасность Юна.       Подождите, его юноши?       — Какие они? Вампиры? Ты такой добрый один? — король отодвигает свечу на край тумбы и возвращает ладонь на правую руку.       — Я не добрый, — усмехается парень. — Мы ничем не отличаемся по уму от вас, людей. Мы отличаемся пищевым поведением и вкусами. Мы отличаемся острым обонянием и диким влечением к жертве, которую хотим попробовать. А ещё будьте осторожны, ведь если хищник голоден, для него не существует преград, — Юнги опускает подбородок, но зрительного контакта не разрывает.       — Звучит угрожающе, — хмыкает довольно Чимин, лаская пальцем кожу губ, он откидывает голову назад и наблюдает, как парень вдруг мешкает и даёт слабину, — Но я тебя могу понять. В какой-то степени.       — И что же у вас за голод? Какой он?       — Я расскажу, если ты не испугаешься, а потом расскажешь про свой.       Юнги кивает и внимательно слушает короля. Поодаль догорает единственная свеча, и вампир тянется за следующей, чтобы зажечь и наполнить спальню тёплым светом.       — Мой голод, — начинает Пак и задумывается, — начался ещё с детства. Это не тот голод, о котором ты говоришь, это было другое. Но тем не менее, я называю его именно так, потому что нуждался в удовлетворении своих потребностей. Я могу показаться монстром, но раньше, пока моя мать была жива, был мёртв я. Я вымещал свою злость, всю свою ярость на девушках, Юнги. Я истязал их женские тела как хотел, я делал ужасные вещи с ними.       Юнги не дышит, вслушивается в каждое слово и чувствует, как каждый волосок на теле вздымается от узнанного, чувствует легкое онемение лица и не знает, какую эмоцию выстроить, чтобы не показать свои страх и удивление. Но от Чимина это скрывать бесполезно и бессмысленно, король облачает чужие ладони в свои и делает паузу, глядя на то, как Юнги старается вести себя непринужденно, — Точно не боишься меня?       Нервный смешок выпрыгивает из-под полуоткрытых губ, а затем сам парень отвечает:       — Я же не девушка.       Чимин расслабленно тянет улыбку и по-любовному как-то разглядывает Юна, отчего последнему ещё больше некомфортно становится.       — Я был помешан на этом. Я считал это занятие хобби. Я ненавидел мать, и отвечал ей посредством другого тела, я представлял и убивал её в мыслях. И вот, вскоре убил по-настоящему. Я наслаждался её фальшивым спектаклем и убил на глазах любовника. В моей семье не было любви, не считая отца, который хоть и редко, но дарил своё внимание. И я тоже временами скучаю по нему. И затем после смерти родителей постепенно этот голод стихал. Я ничего не чувствовал, — Чимин замирает, слушая свои мысли, решается пару секунд, делает резкий вдох и продолжает, — Но с появлением тебя во дворце я чувствую в себе что-то живое. Я думал, что полностью погиб, но оказалось не так. Что-то осталось, и я безмерно рад этому. Поэтому, если ты уйдёшь, я снова потухну, играя роль бездушного камня, и ничего не буду чувствовать, не буду ощущать. С тобой, Юнги, я начал улыбаться. И сейчас мне это признавать очень сложно. Но я признал. Я так решил. Юнги, я спросил у тебя, могу ли тебе верить, ты ответил «да». Поэтому я прошу тебя остаться. Взамен, могу послать опытных ищеек, они попробуют найти твою мать, обещать не могу, но хотя бы сделаю попытку. Это всё, что я могу сделать для тебя на данный момент. Но ещё раз прошу — не уходи, не покидай стены дворца. Пожалуйста.       Юнги уже видел где-то этот взгляд, и вспоминает его в ту ночь, когда только первый день ступил на территорию Паков, как заблудившись, наткнулся на короля, как случайно раскрыл свою сущность и как дал вкусить Чимину свою кровь. Этот молящий взгляд, в котором догорает последняя надежда сворачивает внутренности до дикой боли, что аж выть хочется. Юнги стиснув зубы, коротко мычит, стирая с глаз образ матери, чувствует себя предателем и тихо соглашается. Чимин за секунду преодолевает расстояние до парня, крепче сжимает чужие ладони в своих и заглядывает ему в глаза.       — Прости, что я так жаден.       — Нет, Вы столько сделали для меня, я должен быть благодарным. Но и Вы примите взамен усилия, чтобы найти мою маму, хорошо?       Теперь очередь Чимина любоваться: этот до безумия жалобный взгляд забитого котёнка раздирает на куски от невозможности помочь прямо сейчас, прямо в эту секунду. Он готов тут же сорваться к страже с приказом тотчас отправиться на поиски, но уходить от Юнги не хочется. Сейчас хочется тепла. Сейчас хочется объятий. Странное чувство, но Чимин давно смирился с тем, что внутренний голос важен и его нужно слушать, ведь в этом нет ничего плохого, верно? Он заслуживает, ведь правда? На самом деле, он хочет стабильного спокойствия.       — Твоя очередь рассказывать.       Король не отпускает руку, двигается ближе, захватывая свободной рукой подушку, чтобы предложить ее Юнги. Последний располагается поудобнее, опираясь спиной о широкую прикроватную балку. Сам Чимин не против лечь ему на колени, как в ту ночь, чтобы Юнги зарывался пальцами в его волосы, гладил их, игрался. Однако отгоняет это желание и просто держит юношу за руку. Юнги считает, чтобы не сбежал. Чимин это делает, чтобы не сбежал он сам. Хоть убегать и не привык, но именно с этим парнем Чимина бросает в крайности.       — Мой голод подкреплён желанием охотиться. С малых лет мой старший брат учил меня этому, и с тех пор обязанность лежала на мне, — Юнги говорит спокойно, размеренно и на удивление слабому образу с низким голосом, — У вампиров есть такая особенность: если не пить кровь или не есть мясо больше месяца — его силы увядают, а жажда крови увеличивается. Он становится агрессивнее, опаснее. Вампир становится неконтролируемым и безжалостным. Эти факты покажутся безумными? Но что делает человек, когда наступают голодные дни? Люди готовы сжирать себе подобных, лишь бы прокормить себя и жить дальше, но мы этого никогда не сделаем. Мы будем самоуничтожаться, погибать, но не прекращать чужую жизнь, спасая свою. Мы будем искать жертв в лесу, будь то олень, кролик или волк. Конечно, есть исключения: не каждый сможет сдержать себя, если изначально вампир недружелюбен к людям, а как Вы знаете и видите: быть дружелюбным к тем, кто сам уничтожает нас — дело довольно трудное. Отсюда у людей складывается мнение, что вампиры — убийцы, когда на самом деле сами же и являются ими. Они кричат о собственной защите, но не понимают, что им ничего не угрожает, если самим не быть угрозой. Волк, будучи опасным хищником, никогда не нападет на здорового кролика. Змея никогда не нападет по собственному желанию, если не почувствует опасность, — юноша, почувствовав свободу слова, изливает душу, взахлёб рассказывает о своей сущности, даже не останавливаясь подумать, — Тогда назревает вопрос: почему изгои в этом рассказе мы? Чем мы заслужили такое отношение? Меня раздражает это неравенство! — юноша сжимает губы и обозленно фыркает. Умиляющая картина трогает сердце короля, отчего по животу приятно разливается густой жар.       — В тебе энтузиазма больше, чем у самого правителя. Тебе бы подошла роль короля больше, чем мне, — констатирует Чимин, забирая прядь волос вампира за ухо, — Знаешь, нас сформировали в группы, и с самого рождения мы должны учиться в них жить. Королевская кровь не является чем-то священным, я считаю. Родился сыном короля — не значит родиться прекрасным и праведным правителем. Родиться сыном вампирши — не значит стать изгоем, так? Нас определяет не свойство крови, а наши поступки. Не важно, кем ты родился и какого цвета твоя кровь, важно то, что внутри тебя. Важен не цвет глаз, кожи, важно не то, что ты ешь и чем питаешься. Важно ведь другое, правда? Важны твои поступки и то, кем ты себя представляешь. Хочешь быть хорошим человеком, для этого ничего сверхъестественного и не нужно.       Пак уже думает о том, как можно было бы выпустить потрясающую книгу. Которую, впрочем, никто бы не оценил.       — Замечательные слова, Ваше Величество, — восхищается парень и улыбается. Чимину от этой улыбки сносит крышу. Признаться, он понять это хотел не так быстро и не так рано.       — Полно, Юнги! — отбрасывает король и недовольно кривит линию губ, — Отныне я для тебя просто Чимин.        Всё, что отвечает в продолжение беседы парень, это нелепое:       — У вас замечательная кожа. Поделитесь рецептом?       — Я за ней тщательно ухаживаю, — снисходительно язвит король, — А твоя кожа безупречно бледна. Поделишься рецептом?        Юнги довольно хихикает и мотает головой:       — Вампирские секретики.       Сдерживаемая от смущения полуулыбка украшает бледное лицо вампира и превращает его в самый прекрасный и безобидный цветок нежно кораллового цвета. Чимин любуется его цветением и замирает. Вдруг, совсем неожиданно растянутые губы стягиваются обратно в состояние покоя, и Юнги замирает, копируя эмоцию короля. Пару секунд взаимной тишины сливаются в шорох простыней. Чимину не смешно, он настроен серьезно. В этот идеальный момент с теплыми подушками и не менее теплыми ладонями его озаряет маленькая истина. Когда чужие, цвета нектарина юношеские губы вновь трогает нежная улыбка, в эту секунду у короля, чья душа — граненый камень отточенного равнодушия, от этой картины лопается последняя надежда сохранить в целостности то, что годами отстраивал. Сомнения оседают вниз, выталкивая чувство умиротворения за пределы этой комнаты. Натянутые нити вечного страха трещат по швам, осязая под собой курносый кончик носа, реальность, вытесненная запахом подснежника, летит клочьями и бьется в белоснежные потолки, а он так и не понял, что влюбился и чувство это возникло не сейчас. Оно таилось глубоко за тысячью дверями, открыть которые смог тот, чья улыбка прямо сейчас сдирает въевшийся в животе прах сожжённых крыльев когда-то порхающих бабочек, только что ослабляет хватку на шее. Не замечает, что бледные пальцы в королевской ладони горячие и стали ещё мягче. Он соврёт, если скажет, что не нравится. Заключая про себя какие-то, казалось бы, нелепые выводы, король слабо тянет уголок губ, опустив грустный взгляд на сплетённый замок, и выпускает разочарованный выдох, стоит Юну сильнее сжать пальцы. А разочарованный он оттого, что не знает, что делать дальше. Он ещё никогда так далеко не заходил, даже прошлая любовь к Чону не вызывала в нем стольких противоречивых эмоций. Ему не по себе, а значит и заполнить душу не позволит. По крайней мере сейчас, когда король перегнул палку с доверием к бледному юноше с тёплым сердцем и искренней и так необходимой как смысл жизни улыбкой, а загнанный собственноручно зверь кричит о помощи и боится, в эти моменты Пак Чимин теряется. Теряется в себе, теряет себя. Юнги быстро моргает, ощутив на подбородке холодные кончики пальцев, не облачённых в золото, и с тем же быстро прикрывает глаза в готовности ответить на то, что оба так долго желали. И до сих пор желают.       — Юнги, — хрипит король скорее утверждающе, — за что мне это?       Юноша лениво возвращает свой взгляд на лицо Чимина, бегает от одного глаза к другому, затем слышит, как шумно сглатывает слюну король, стоит Юну опустится и слегка коснуться губами чужих.       — Мне бы самому узнать...       Одно неловкое касание, и Чимин срывается с цепи. Бешеный пёс устал ждать, устал терпеть, как, впрочем, и сам изголодавшийся вампир. Сменяющие друг друга пальцы переходят выше, цепляясь за кожу, волосы, лицо. Они пробуют, впитывают, запоминают каждую родинку, каждые изгибы тела. Прикрытые глаза, трепет в груди и долгожданный поцелуй взрывают последние остатки мыслей, уступая место пламенному несгораемому желанию. Чимин целует жадно, вгрызается в приторные половинки губ, вкушает очень тихий стон и почти рычит подобно хищнику, поймавшему свою добычу. А Юнги и не против побыть в шкуре жертвы, ему приятны зубы обладателя огромных земель, ему льстит, как тот, чей статус кажется мрачным и равнодушным, на самом деле рассыпается над парнем, стоит ему вновь выдавить из себя звук удовольствия. Юнги плавится, а Чимин сгорает. Юнги кружит голову от ласкающих его тело королевских пальцев, ловко запущенных под рубаху. Юнги до чертиков в глазах громко приятно. А Чимину от этой картины, расстеленной перед ним, до боли в сжатых челюстях откровенно необходимо. Останавливаться нет смысла — видно, что намерения взаимны. И никто мешать на этот раз не станет. А если и помешает — тут же отправится на процессию отсечения головы. Поэтому, чтобы не медлить, чтобы не рисковать жизнью сумасшедшего, что посмеет прервать их пылкую страсть, Чимин поднимает хлопковый подол до живота и резким движением разрывает нижнее белье, оголяя Юнги до пояса. Нежность и ласка переходят в грубые укусы, в необходимую до ярких полумесяцев на ладонях сладость на языке. Король оставляет на белоснежном полотне вишнёвые засосы, Юнги сминает под пальцами простыни, мычит сквозь зубы, путает желание с болью, часто облизывает губы и задыхается. Бьется в агонии от звериной пытки, которую ранее никогда не испытывал. Чимин впивается ногтями в его бедра, резко усаживает себе на колени, затем выгибает свою шею, приглашая вампира попробовать Чимина на вкус. От внезапной радости, что преподносят ему прямо на блюдечке, Юнги испускает совсем детское хныканье, легонько подпрыгивает и, не раздумывая, прокусывает клыками мышцу шеи. Король сильнее сжимает под собой Юна, вспарывает остатки хлопка, висящем на обнаженном теле присосавшегося к нему уже розовощёкого вампира, что от удовольствия мычит и рефлекторно подается вперед, дразнит и трётся ягодицами об оголенные провода в напряжении тысячу вольт. Пак грубо хватает его за волосы. С громким причмокиванием Юн отлепляется от него, у короля внезапно пересыхает во рту, поэтому он восполняет ее вновь вернувшимися, но уже окровавленными с привкусом собственного металлического величия смазанными алой краской губами. Необычный поцелуй со вкусом крови будоражит нервные клетки, которые достигнув предела, взрываются фейерверками от каждого движения языка внутри. Юнги скользит губами по скулам, оставляя полупрозрачные багряные следы, трётся, вульгарно заглядывая в глаза, целует лицо, кусает мочку и надрывно стонет, почувствовав на члене притягательно бархатную руку чертовски вожделенного Чимина.       — Вы знаете, — задыхается Юнги, пытаясь произносить слова чётче, — я ведь совсем ничем не опорочен.       По венам разливаются горячие источники, бьют в самые неустойчивые места, король теряет хватку от бессилия, вся выстроенная защита с громким треском разваливается, а из нее вытекает сладкая патока, и он готов с головой утонуть в ней, лишь бы слышать этот запах подснежника в унисон сдерживающих губами стонов.       — Боже, правый, что ты делаешь со мной, — воет Чимин и вновь направляет голову парня к шее, не прекращая ласкать его, — Я так не могу, ты слишком пряный, Юнги.       — Пряный? — самодовольно переспрашивает Юнги с легкой усмешкой и прикрывает глаза от удовольствия, продолжая на удивление уже самостоятельно и распутно скользить стволом в пальцах короля, — А Вы любите пряности?       Некая дерзость, чувствующаяся с его слов, только подогревает рвение поскорее отведать запретный и к великому счастью никем нетронутый плод юного тела, так нагло и фривольно дразнящего демона. Однако Чимин решает оставить лакомый кусочек на потом, а пока главное — довести Юнги до хрипоты в голосе. Он ускоряет темп, растирая естественную смазку по члену, и Юнги ничего не может больше делать, кроме как акцентировать все чувства только в одном месте, прислушиваясь к собственным взрывным ощущениям, сплетающихся воедино в тугие неразрывные узелки, пульсирующие по всему телу и чутко отвечающие на каждую ласку своего Господина с ловкими пальцами и умело владеющими навыками мастурбации руками. Юнги уже кричит, царапает идеально ровную кожу, украшая ее столь безобразными красочными дорожками, насыщенными глубокими бутонами, сотканных укусами по всей поверхности шеи, плеч, груди. Он запускает тонкие руки в шелк волос, каждый сантиметр чересчур чувствителен и ослепительно чуток к материям под поверхностями пальцев. И как только Юнги представляет в своих желаниях нечто большее, нечто пленительное, как только заходится мыслью о том, что хочет чувствовать не только пальцы, но и непристойно распахнутые всем на зависть пухлые губы Чимина, то как дико пошло бы это выглядело, он жалобно скулит и кончает в разгоряченные ладони, содрогаясь в крепких объятиях. Спустя пару потрясающих мгновений парень жмурится, рассматривая в облаках разноцветные узоры, затем разлепляет глаза и видит, как Чимин демонстративно подносит тыльную сторону ладони к губам, и как медленно, подобно кошке, слизывает с неё чужую сперму. Как нарочно и сознательно удаляет языком остатки, с вызовом глядя на размякшего Юна, в котором не осталось ровным счетом ничего, кроме бурных последствий эякуляции. И с этой застывшей картинкой Юнги устало спрашивает:       — А как же Вы?       Руки тяжёлые тянет к королю, словно ребёнок тянется к отцу посреди ночи, пробудившись от кошмара, и теперь ждёт утешения, игнорируя наливающиеся свинцом веки и огромное желание провалиться в эти манящие подушки. Пак улыбается, наблюдая, как тот борется со сном и в итоге принимает окончательное поражение, почувствовав на лбу мягкий королевский поцелуй, а под головой ту самую желанную подушку. Юнги быстро засыпает, даже не удостоив себя баней. Чимин устраивается рядом, тушит свечу, потом смотрит в то самое открытое окно, подолгу о чём-то думает, вспоминает нежность и пылкость вампира, что уже сопит и видит третий сон, и вскоре позволяет сну забрать себя улыбающегося, прижав вампира за талию.       Кажется, Чимин понял, что такое счастье.

***

       На следующее утро Аннабель решает совершить небольшую прогулку вместе с Эми и Юном, поэтому собрав в корзину пару баночек с вареньем из роз, приготовленных между прочим самостоятельно, она накрывает небольшим одеялом горячие напитки, а затем направляется на второй этаж в комнату друга, чтобы разбудить его. Не успевает ладонь опуститься на дверную ручку, как она внезапно жмурится и оседает вниз. Резкая боль внизу живота заставляет королеву заскулить и взвыть от боли. Эми, услышав сверху крики, тут же бросает мытьё грязных от варенья ложек и, наспех просушив подолом платья руки, выбегает из небольшой лоджии и бежит наверх. Аннабель, превозмогая страдания, всё же выталкивает дверь и не видит за ними Юна.       — Что случилось? — первое выпаливает Эми, осматривая девушку с ног до головы.        Боли быстро проходят, и Аннабель расслабленно выдыхает, опираясь одной рукой о прибежавшую служанку, а второй держится за живот. Непонятна одна вещь, где Юнги? Она поднимает лицо и, кажется, с ужасом понимает одну очень логичную вещь.       — Эми? — шепчет девушка, боясь спугнуть собственные мысли, — Кажется, время пришло.