Белая нить

      Беженскую массу, осевшую в стране, составляли остатки Русской армии генерала Врангеля и гражданские лица – семьи офицеров, люди свободных профессий, вдовы, сироты и военные инвалиды.       Большие партии беженцев, высадившиеся с пароходов и поездов, некоторое время провели в карантине. Их размещали в казематах, крепостях, лазаретах, казармах, деревянных бараках, оставшихся от недавних военнопленных, и железнодорожных ангарах.       Их распределяли по всей стране, пытаясь соблюдать равномерность. И все же, основная часть осела в восточной, православной части Сербии, пусть и была она самой пострадавшей и обедневшей.       Артем Ткаченко привез Меньшикова не куда-нибудь, а прямиком в столицу - Белград.       Олег храбрился.       По утрам, спускал ногу на пол, нашаривал, поначалу, — костыли, потом — один костыль. Вставал и шел жить свою новую жизнь. Ждал вестей от Артема, заходившего с утренней газетой и очередным: "Нет, Олег Евгеньевич, не объявлялся". Меньшиков благодарил за газету, пил кофе, спрашивал о новых документах. Артем пожимал плечами, провожал беспокойным взглядом, отмалчивался.       А потом прошел месяц и граф Ткаченко прекратил отправлять людей на вокзал встречать поезда из России. Олег выслушал, кивнул, привычно выспросил о паспорте. Артем не подал виду, рассказал о том, что слухами Земля полнится — Лига Наций, с Нансеном во главе, выдают таким же как и он, беженцам, международный паспорт. Дела творят во Франции, но кто знает, может и до них дойдет спасительная бумага?       Олег храбрился. Говорил о том, как ждет документов и что собирается заняться делами, чтобы не сидеть на шее у щедрого старого друга.       А ночами Олег умирал, глядя в прямоугольник пустого окна.       Ни одной вести, ни одной весточки. Ответа на его письмо ("... я буду искать тебя до бесконечности. Не пропадай без вести, Саша! Оставь мне ниточку; как бы сильно они не хотели забрать тебя — я тебя не отдам все равно...") не бывало. Казалось, исчез Александр Петров с лица Земли-матушки. Олег ночами вспоминал, удерживал родное лицо (не забыть! не посметь!), клял себя за то, что не посмел своровать памятную фотокарточку, с которой улыбался его солнечный полдень.       В тот день Олег видел Сашку в последний раз.       Они прятались в старом, давно не терпевшем ремонта имении. После скудного завтрака Меньшиков позволил достать старый фотоальбом, а Саша вытащил из-за пазухи несколько потрепанных фотокарточек, когда раздался оглушительный стук в дверь. Они застыли, словно статуи, переполненные оголенным страхом.       За дверью не оказалось рейда, но нашлось письмо. Брошенное на пороге, простецкое, на серой бумаге, наспех накарябанное старым знакомым Меньшикова и, по дурости, Олег показал бумагу Петрову.       — Смотри вот, — сказал. — Сбегу и поминай как звали.       Посмеялся.       А Саша вдруг вцепился как клещ, и давай гундеть о потерянных шансах да о страшных опасностях. Смотрел своими глазищами. Умолял, грозился, плакал на груди, стены кулаками бил. Творил невообразимое.       А потом принялся собирать вещи. Олег и встал бы между дверью и собственным домом, да только стоял он тогда едва-едва, цепляясь за костыли мертвой хваткой. Он поступил по другому.       Сел. Усадил Сашу рядом. И сказал:       — Без тебя не уеду, — твердо.       Саша весь засветился. Кивнул, приобнял за плечи, прижался весь как-то.       Граф Ткаченко явился через час, деловитый, собранный. Приказал погрузить в повозку пару мешков-узлов с вещами, а потом замер, поглядев на них обоих.       Олег понял все сразу, поджал губы и упрямо вздернул подбородок. Саша вскинулся.       — Только один, — сказал Артем.       Меньшиков его не винил. Риск на который Ткаченко шел, спасая его, опального белого офицера-калеку, скрывающегося в своем дальнем имении, был настолько высок, что стоять ему на коленях рядом, перед обратным отсчетом. Не посмотрят на алую нашивку и громкое имя спонсора революции. Граф Ткаченко спасался точно так же: бежал прочь от вымазанных кровью и обманутых красных когтей.       Саша не посмел втолкнуть Олега в повозку. Олег вошел сам, понимая, горит. Горит земля, горит его родной дом. Сгорит с ними и его Сашенька. Полдень его яркий. Коли посмеет остаться.       На вокзале Сашка ревел, утирая слезы рукавом. Силился сдержаться, сжимал челюсти до желваков. Олег все видел и улыбался мягко, пытаясь глазами передать все, что было на сердце. Петров внимал. И отвечал. А потом вокзал скрылся, а с ним исчез и Саша.       В Белграде Олег ждал. Птицы с фронта молчали. И будто кружили над ним, с глухим карканьем.       Спустя полтора месяца совершенно страшной жизни Олег проснулся, и едва не захлебнулся воздухом. Снился ему спящий Саша. Замученный, с упавшей на лоб челкой и подложенными под щеку ладонями, мерно посапывающий в такт движению поезда.       А потом в спальню ворвался восторженный Артем: объявили - нансеновские паспорта будут раздавать на будущей неделе.