Стрелы и судьбы

      Брай вернулась в «Утонувшую флягу» глубокой ночью без перчатки и вуали. Под глазами залегли тени, что вкупе с бледностью и измождённым видом, создавало вид болезненный и хилый. Полым призраком, плывущим в ночном тумане, она прошла к барной стойке.       Чужие люди, которых она, вероятно, больше никогда не встретит, расселись за столами, обсуждая последние события. Они окатили её своим равнодушием, чуть стоило перешагнуть порог, но это, в свете недавних потрясений, казалось самой приятной частью затянувшегося дня. Ей нравилось, как спокойно и хладнокровно эти незнакомцы давали ей понять, что мир продолжает жить и дышать по-прежнему, нормально обходится без неё.       Она ухмыльнулась бы своим мыслям, но лицо отказывалось подчиняться, оставаясь непроницаемым.       - Что будешь? – Сэл взглянул на неё с тревогой.       - Самогон есть? – два слова, как два камня, упали перед ней куда-то под ноги.       - Есть, конечно, - сдавленно улыбнулся бармен, - мы с Дунканом его сами делаем! Я его даже и называю просто - «моя детка».       Он сконфужено замолчал, заметив её безразличие, затем нагнулся и поднял с пола увесистую стеклянную тару, заполненную белёсой мутной жидкостью. Рот Брай непроизвольно наполнился слюной. Она не ела с самого утра.       Но какое это имело значение, если её душа не поспела за оголодавшим телом, застряла там, где всё началось. Пока тело сидит и послушно ждёт выпивки, душа эта, не выбравшись из той квартиры, свалилась потная, изрезанная, с перевязанными верёвкой конечностями. Она вызывала сейчас одно отвращение, легко побеждающее такую мелочь как голод. И поэтому телу не хотелось заботиться о себе, не хотелось удовлетворять свои потребности, защищать себя. Ему хотелось, как когда-то давно в форте Локе, перестать даже дышать.       Брай залпом выпила жгучий напиток – на глазах сразу же выступили слёзы – и, обрушив пустой стакан на деревянную поверхность перед собой, жестом попросила повторить.       Как остро она сейчас ощущала реальность холодных и грязных Доков. Не тело, но душа видела всё с полнейшей отчётливостью, валяясь между столиком с шахматной доской и креслом, в котором он сидел. Предательство, унижение, оскорбление, обида, досада, страх, стыд: вкупе эти слова могли бы описать произошедшее с ней тогда, когда её кружило по той комнате, швыряло, как сухой лист липового дерева, подкидывало к потолку, валило на пол перед высокой статной Брелейной. И ощущалось это настолько остро ещё и потому, что вся она будто одеревенела, окаменела, застыла в пространстве. Одна минута тогда не растворялась в другой, как обычно бывает. Каждая – ужасна, каждая – отдельно. Брай стала там куском неорганической материи, отсчитывала секунды, тискала перчатку. В этот момент разрыв и произошел: тело бездумным големом побрело вперёд, оставляя позади всё, что мешает существовать дальше. Тело кивало, запоминало, учтиво отвечало, лучилось патриотизмом и любовью к своей работе. Оно вспоминало тот день, когда пришёл парикмахер, и душе почему-то показалось, что этому мужчине не плевать на неё. Но, вот, эта самая душа лежит с перебитыми ногами, стонет безмолвно, глядя на его хмурое лицо, на его холодный взгляд, на его поджатые губы. Слова кружили над ней дымными кольцами, окутывали туманом, но едва ли пробирались внутрь. Она потеряла сознание, когда Брелейна мягко положила руку на его щёку, но сильное тело просто вышло из квартиры, быстрым шагом пересекло квартал, очутилось здесь на стуле ошарашенное, пило алкоголь с жадностью, думало о том, что от него сегодня ушло что-то невозвратимое. И не то чтобы был в жизни тела момент, когда оно не ощущало бы верёвок и цепей, могло идти совершенно свободно, но именно сегодня произошло что-то, чего не смогли сломить ни смерть Эми, ни уход из Западной Гавани, ни назначение на опасную должность.       - Чё, рожа, такая убитая? – Епископ сел рядом с Брай на высокий барный стул. Зажатая между указательным и средним пальцами папироса магнетически покачивалась, следуя за плавными движениями кисти. Выглядел он так, точно специально для неё нашел ещё несколько занимательных историй, и собирается одарить её ими сполна.       - Лейтенант, - она зло огрызнулась и сделала большой глоток, допив свою порцию, - Я теперь лейтенант Рожа.       Епископ рассмеялся было своим привычным язвительным издевательским смехом (в глазах что-то блеснуло, кончики губ дрогнули), но вдруг посерьёзнел:       - Эй, бармен, я не понял. Халтуришь!       Он вёл себя так со всеми трактищиками, кроме Навея и Дункана. Его репутации хватало, чтобы Сэл негнущимися руками налил им обоим по пятнадцать литров в ряд. Перед Брай быстро очутился новый стакан, который она без лишних раздумий моментально прикончила.       - Короче, видимо, «я люблю тебя, а ты любишь меня» не прокатило, - хмыкнул Епископ и достал свой грязный свёрток с табаком. На столешнице оказалась целая россыпь разношерстных папирос и маленькое огниво.       - Не-а, - Брай была уже достаточно пьяна, чтобы не удивляться подобным комментариям, - хотя, черт, мужик, а ты знаешь вообще, что подслушивать плохо?       Епископ прикурил от собственного окурка, широко улыбнулся, пожал плечами.       - Меня, вот, всегда учил отец, - Брай вовсе не хотелось разговаривать, вываливать из внутренней пустоты материальные слова и фразы, но губы словно шевелились сами собой, - что подслушивать очень плохо, а потом, - она некрасиво нервно улыбнулась, - я подслушивала два месяца подряд! Чё за бред?!       Она выпила бы шестой стакан, но неожиданная мысль заставила её развернуться к Епископу всем корпусом:       - Это ты!? Ты меня сдал?       Язык стал ватным, тяжелым и неповоротливым, периферическое зрение размылось, а тело – этот камень с потерянной душой – расслабилось, разомлело. Ей уже не был важен ответ, равно как и настоящее, будущее и прошлое.       - А какая мне, - он подался вперёд, в своей привычной манере сокращая расстояние между их лицами, - от этого выгода?       Брай выгнулась в сторону, избегая близости, потянулась за папиросой.       - Повеселиться? - выдала она первую попавшеюся мысль. Она вдруг явственно почувствовала на своих губах поцелуй Кормика, схватилась за стакан и двумя глотками залила в себя мутную жидкость. Её лицо перекосило то ли от рези в горле, то ли от отвращения к себе.       - Мне, знаешь ли, что ебать подтаскивать, что ёбанных оттаскивать, - Епископ сел прямо, помог ей прикурить от огнива, - лишь бы платили нормально. Теперь всё усложнится. Какое, нахуй, тут веселье? Мазохизм какой-то.       Брай раскачивала в стакане самогон, заботливо долитый Сэлом. Ответить ей было нечего. Она могла бы даже поблагодарить Епископа, будь поджог его рук делом. Во всяком случае, он остановил кое-что, чему совсем не следовало доходить до логического завершения.       - И что тебе надо теперь? – спросила она хмуро.       - Короче, убил я этого безрукого, безногого, слепого хера, - выдал он таким игривым тоном, точно пересказывал забавный случай из детства, - никак он у меня из головы не лез – сука старая.       Алкоголь немного раздвинул границы восприятия. Её нервные волокна теперь будто качались на ветру, болтались в воздухе между резнёй и предательством, дряблые, белёсые. Эта плавучая сеть смогла вобрать в себя это неожиданное известие, но лёгкость его принятия быстро сменилась непреодолимым ужасом. Смерть калеки маленькой каплей упала на тяжелый ком, который словно ждал одной лишь маленькой крошки, чтобы рвануться вниз, увлекая её собственное мясо к земле, причиняя жгучую боль. И как назло рядом нет Элани, умеющей объятиями выпускать горе, и Нишки с её обнадёживающими матерными призывами к действию, и Келгара, излучающего атмосферу стабильности и силы. Они бы его отогнали, оградили её. Но их тут нет. Он стоит над ней - тем калекой - и собирается наступить на её спину, чтобы потом убить. Этот жуткий Епископ, который носит в себе, вперемешку со своим язвительным смехом, какую-то тайну. Они тут с ним одни. Всё померкло вокруг: остались только два высоких стула, на которых они раскачивались и плыли по океану мрачной жизни. Они с Брай сошлись именно здесь, в эту самую минуту. Их соединило какое-то общее неопределимое чувство заброшенности, озлобленной жестокости, притянуло друг к другу.       К горлу подступили слёзы, сдержать которые не могла даже усталость.       - Она опять ревёт. – брезгливо констатировал Епископ, - Ох, скучная же ты, овца.       - Лейтенант, - резко бросила Брай ему в лицо с непривычной дерзостью, - овца! Прояви уважение к моим карьерным успехам!       Они рассмеялись: он торжествующе и ехидно, она горько, истерически.       - И что? Жалко, что ли? Ты же убила Крысиного короля тогда.       - Нет, не жалко, просто, - она сделала ещё один глоток, - подруга любила одну поговорку… не помню точно. Что-то про соломинку, которая переломила хребет… мулу? Он был так навьючен, что… одна только соломинка… и всё… ну, ты понял…       Неловким движением – из её рук точно кто все кости вытащил – Брай утёрла слёзы, выпила ещё один глоток, выслушала его ответ (смысл так и не дошел до опьянённого мозга), неуверенно встала на ноги, снова почувствовала проклятый, невероятно реальный для воспоминания, поцелуй на своих губах и – это было последнее, что она запомнила перед чёрным провалом в памяти.