Стрелы и судьбы

      «Муравьи – занятой народ».       Ему никогда не будет дано утешиться тем, будто где-то можно схитрить, прикинуться дурачком, пропустить мимо ушей. С самого начала, с того самого момента, как его нога перешагнула каменный высокий порог семинарии, Касавир продолжал пребывать в ловушке одержимого садиста, в нескончаемом лабиринте без выхода, хитроумной конструкции из постулатов, правил и инструкций – творением не-смертных, активно и осознанно интерпретируемом требовательным религиозным братством.       Сейчас он и сам чувствовал движение воли Тира со всей своей болезненной чувствительностью - это перетекание непостижимых по масштабу масс той ошеломляюще пугающей громады, которую можно было бы назвать божественной. Эта единая и неизменная мощь, как сказал бы отец, непрекращающегося космического движения являлось ему, однако, в своей сути довольно шаблонной, банальной и примитивной. Касавир никогда не употреблял слово «идиотский» даже в мыслях, но подразумевал это каждый раз, стараясь сформулировать для себя точное описание своих ощущений. Что ему ещё оставалось делать? Он застрял под неустанным вечно немигающим лупоглазым взором кретинического, имбецильного существа, которое заставляет своих рабов делать то, что ему хочется: бездумно, систематически и беспрерывно насаждать его волю среди рабов других, равных ему по могуществу, бездумных тварей. Оно внимательно следит за каждым шагом каждого монаха, жреца или паладина вплоть до их походов по нужде, и, определенно, мало что понимает. Кажется, все поступки его верных слуг интерпретируются им до крайности грубо, рублёно и категорично, часто попросту нелепо. Но церковь, выстроившееся вокруг всего этого безумия, была довольным, относительно счастливым стадом, где пристальное внимание умственно отсталого любителя порядка расценивалось в виде щедрого дара и великой радости. Да и почему бы и нет? Как можно судить о том, какие процессы протекают в «голове» бога? Разве не в этом основная черта его невыносимого над нами превосходства?       Теперь всё это не имело особого значения. Он уже давно сдался ответить на любые теологические и онтологические вопросы. До обезображенного орка, до простого его лицезрения, смешно подумать, всё на мгновение начало казаться однозначным. До него, разумнее (в логических рамках надоевшей догмы) было бы скрыться прямо сейчас, пока не поздно, и идти одному на север к засаде, «спасая» своих людей, «не желая» лишний раз подвергать их жизнь опасности, «жертвуя» собой ради общего блага. Но Брай Ф. кардинально меняла положение дел, спутывала его карты. Теперь ему необходимо начать работать в новом направлении, потому что особое внутреннее чувство истерично приказывало ему это. Чувство, недоступное обычным людям, - воля самого Тира, не осознающего себя кормчего кучки народу в сверкающих доспехах – извивалось в его душе, требуя принять меры. Казалось, если он решит перестать двигаться, то невидимые нити сами собой натянутся, неся его навстречу лейтенанту городской стражи. Это был визг, и трепет, и тусклые вспышки света. И в этом всём плавала его жизнь, его реальность: все старые сюжеты, все надоевшие лица тяжелыми колоколами наверху сквозных каменных башен его души мотались, привязанные цепью божественной силы. Всё это беспрерывно роилось в его голове под гул ветра, развивающего плащи, пока они с Катрионой и остальными возвращались к импровизированной столовой повстанцев.       Бессонная ночь будто ослабила его разум, хотя Касавир и знал, что это не так. Он всё также живо воспринимал окружающий его мир, его мысли не путались и не сбивались. Их просто было слишком много. Вот снова лицо Офалы, её шея, грудь, руки; его отец сидит в своём кресле, обложившись свитками; тонким слоем белизны выпал ранний снег, и они бродят по нему с матерью; их последняя встреча с братом Марселоном в одной из портовых таврен. К тому времени, тот уже окончательно убедился в серьезности своей болезни и собирался уехать из Невервинтера, а Касавиру только-только стукнуло двадцать лет. Он был молод, активно вкушал привилегии статуса паладина влиятельной церкви и постигал искусство плотских утех в нежных объятиях любовницы, самозабвенно наслаждаясь обыденностью и размеренностью «нормальной» жизни.       Когда Марселон в аккуратной робе монаха вошел в трактир, сразу привлекая внимание всех посетителей, Касавир уже ждал его у дальней части барной стойки. Он чувствовал себя отлично в новом доспехе, сделанным на заказ: латы ощущались как вторая кожа, плащ чуть покачивался при каждом движении.       - Рад видеть тебя во здравии, брат, - высокий полуэльф с каштановыми, доходящими до поясницы волосами учтиво поклонился, прежде чем сердечно пожать руку друга. Его сужающееся к низу лицо всегда казалось необычным, чем-то напоминая своими широко расставленными глазами и пышными ресницами горного барана. Обычно оно было неподвижным и спокойным, как восковая маска, но в тот полдень что-то изменилось. То ли необычная бледность, то ли чрезмерно тяжелое дыхание…       - И тебе доброго дня, - Касавир искренне любил Марселона, и был рад каждой их встрече.       Его насмешливая надменность и невероятное спокойствие произвели в своё время на четырнадцатилетнего подростка неизгладимое впечатление. Вот и сейчас доброжелательная ухмылка при виде уже заказанной пинты тёмного пива, заставила Касавира внутренне приободриться: Марселон ценит его старания! Прошло много времени, но он добился его расположения. Он доказал, что стоит его дружбы!       Они сели за освободившейся стол друг напротив друга.       - Это место до сих пор держит Дункан Фарлонг? – Марселон удивил Касавира странным вопросом.       - Я здесь впервые.       - Когда-то мы были довольно близки, - задумчиво произнёс он, отводя взгляд в сторону, в попытках найти своего знакомого, - даже очень.       Касавир не знал, что ответить, поэтому тоже рассеянно огляделся. Он никогда не забудет косые солнечные лучи, заливающее пространство золотым сиянием, а ещё ту суету и галдёж, громкие страстные разговоры матросов, так контрастирующие с холодным, бескровным лицом монаха.       - Я уезжаю из Невервинтера. Ты знаешь? – Марселон смотрел теперь прямо на него.       - Нет, - ошеломлённо и тихо ответил Касавир, - как… так?       Обычно всё начиналось по другому: с непринужденного обмена новостями, расспросов о самочувствии и новых открытиях. Марселон всегда больше слушал, чем говорил, наслаждаясь тем, как открыт с ним этот замкнутый молодой человек, как трепетно поверяет ему свои самые сокровенные тайны. Для Касавира же его общество было самым желанным в Невервинтере: монах со всей своей выдержкой и терпеливой сдержанностью, уважением в обществе и целью в жизни являлся ему личностью, какой он всегда мечтал видеть своего собственного отца. На тот момент Касавир Блэквуд-младший, несмотря на всю свою образованность и богатство, был дряхлым, больным и полоумным стариком, впавшим в детство и безграничную мечтательность, не примечательный ровным счётом ничем, кроме безудержного отвращения к своей новой жене.       - Я умираю, - также спокойно, как и прежде ответил Марселон, и медленно отпил из своего стакана, - отличное пиво, к слову.       Повисла давящая ватная тишина.       - К слову? – Касавир зашипел в припадке ярости, ударив раскрытой ладонью по столу, сам от себя не ожидая такой реакции, - Ты вообще о чём? Как это умираешь?!       Ему вдруг показалось, что Марселон шутит. Впечатление подтверждало и то, что тот почему-то повеселел и широко улыбнулся.       - Умираю и умираю, - как ленивый кот отозвался он и привычным жестом подпёр щёку тыльной стороной руки, - случается такое со смертными.       - Я ничего не понимаю.       - И это тоже частенько со смертными случается.       - Прекрати! – окончательно рассвирепел Касавир и Марселон резко посерьезнел. - Куда ты уезжаешь? Как умираешь?!       - В горах на западе отсюда стоит монастырь аббата Одилиона. Мне там будет лучше, чем здесь…       - Умирать?! Как можно вообще умереть с нашими возможностями? С нашими лекарями?       Марселон ничего не ответил на вызывающий рык, а только сделал ещё пару глотков.       - Ты за этим пришел сюда?!       - Выпить с другом?       - Сообщить о… о…       - Своей скорой кончине?       Касавир вскочил с места и отошел на несколько шагов назад. Он почувствовал себя как человек, которому только что перерезали яремную вену: не оставалось ничего иного, кроме как ждать конца.       - Я понимаю, ты расстроен, - Марселон тоже встал, не обращая внимания на любопытные взгляды окружающих посетителей, - но мне так будет лучше.       - Ты не можешь умереть, - в каком-то трансе отозвался Касавир, внимательно вглядевшись в лицо друга, - как ты можешь? Мы… не можем…       - Я не могу не умереть. Я не могу продолжать жить, - Марселон хмыкнул, - ну, потому что не хочу.       - Что ты несёшь?! – Касавир задохнулся последним словом, настолько интенсивной была боль, наносимая ему здесь и сейчас. К глазам подступили слёзы, но пока что ему хватало выдержки сдерживать позывы согнуться пополам и взвыть. Он всегда чувствовал подвох в Марселоне, его болезненную отчуждённость, закрытость. Ему всегда было страшно, что тот может просто встать, уйти и никогда не вернуться. И никакие старания в мире, никакая учтивость и предупредительность, интересные беседы и вкусное пиво не удержат его, не смогут сохранить его чудесность и лучезарность рядом.       - Послушай меня, сядь, - в голос Марселона не сквозило ни капли надменности или превосходства старшего по званию или возрасту, - я открыл для себя новые знания и хочу поделиться своими открытиями. Это важно для меня. Я хочу многое тебе рассказать.       - Но ты же не можешь хотеть умереть, - глухо отозвался Касавир, подчиняясь просьбе. Они вернулись за свой столик, который будто скукожился между ними.       - Ты исходишь из предпосылки, что жизнь стоит быть прожитой. Если сходить из обратного, то… я могу и буду делать, что хочу, - довольно сурово ответил Марселон, а затем мягко добавил: - а что ещё делать?       - А как же… - Касавиру нестерпимо захотелось закончить предложение словом «я», но он усилием воли заставил себя сменить направление, - наши лекари?!       - Касавир, - голос Марселона резал словно нож, - я не хочу.       - То есть, ты сдаёшься?!       - Кому я сдаюсь? Чему я сдаюсь? Какая разница, что я делаю? - Марселон откинулся на спинку стула и запустил длинные пальцы в волосы, снова пробежал глазами помещение, - Они говорят, что опухоли такие мелкие и так быстро растут, что без постоянного ежедневного лечения, от моих легких очень быстро ничего не останется. Это больно и неприятно, и глупо.       Он посмотрел на него, качая головой с каким-то даже раздражением, пока, наконец, не заставил себя сделать ещё один глоток пива.       - Ну так и! – Касавир еле сдерживался, чтобы не вырвать из его рук кружку, и не швырнуть ей в стену, - Ежедневное постоянное лечение… ты же монах церкви Тира, раздери тебя…       К его удивлению Марселон презрительно фыркнул.       - Тира-Шмира, - ответил он, глядя Касавиру прямо в глаза, и это было последнее, что тот от него услышал. Молодой паладин выскочил на улицу быстрее, чем успел осмыслить грубый и оскорбительный для него на тот момент ответ.       Больше они никогда не виделись: Марселон, как и обещал, уехал на запад, Касавир остался в Невервинтере. Позже он нашел Дункана Фарлонга, попытался выяснить у него, не обмолвились ли они в тот день словом, но в ответ получил лишь странную полупьяную улыбку, какую часто видел у клиентов борделей, да размытый ответ, что им было не до болтовни. Поездка в монастырь тоже ничего не дала: сразу по приезду Марселон принял обет молчания, и в скором времени, как и обещали жрецы Илматера, умер.       Что он хотел сообщить ему? Что поведать? Сколько лет его мучило жгучее любопытство и презрение к себе. Сколько раз он прокручивал в голове эту встречу, припоминая малейшие детали?       «Тир-Шмир», по сути, мог быть концентрацией тех самых знаний. Касавир с нетерпением понимал, что где-то в покоях Тира среди высоких колонн и порталов бродит тень, бывшая Марселоном. Когда-нибудь они ещё встретятся, и, конечно, Касавир уже никогда не узнает, что тот хотел ему рассказать, но сможет хотя бы извиниться на то, что бросил друга одного, когда ему, возможно, была нужна поддержка.       Касавир глубоко вздохнул, напоровшись взглядом на Лонана-Ломана.       - Орки совсем спятили, если друг с другом такое творят! – делился своими мыслями с Катрионой Казал.       Вокруг паковались вещи, разламывались временные жилища из веток и грубой тяжелой ткани, тушились костры. Кто-то неумело точил свой топор.       - Не похоже это на орков, - покачала головой Катриона. В её голосе сквозила привычная неуверенность.       - А кто ж ещё? – хохотнул Казал, - Я что ли?       - Это сделала лейтенант городской стражи города Невервинтер – некая Брай Ф., - бросил им Касавир, не оборачиваясь, - я иду искать её, вы идёте на запад, подальше отсюда.       Катриона и Казал чуть замедлили шаг и переглянулись. Они знали: он им нужен, чтобы добиться успеха. Они чувствовали уверенность в своём притязании на эти земли, в себе и в своих целях. Но ещё они чувствовали и его холодное безразличие или, может, презрение (никто не был достаточно проницателен или умён, чтобы сформулировать и выразить свои подозрения) к ним. Они растерянно смотрели, как Капитан закидывает на плечо небольшую холщовую сумку и тянется к молоту. Он принадлежал их роду, но каким-то неведомым образом не давал им мысленно утвердиться в этом. В каком-то смысле, они ему не доверяли, но никогда не пытались заикнуться об этом даже самим себе. В свете его личности их жизненные устои казались нелепыми, а традиционные правила дурацкими. Они понимали, что он был другим, был носителем иного типа сознания, превышающего их и по размеру и качеству. Они приняли это без негатива или противоречивых чувств, хотя сам Касавир удивился бы, открыв для себя подобный факт: на их месте он бы оскорбился.       Катриона не сразу осмыслила странный приказ.       - Вы не можете просто взять и уйти один!       - Почему?       «Паладин молящийся, паладин светящийся, наполняющий нас странным трепетом и подвижностью души, пожалуйста, не уходи: люби нас, будь нами и с нами, но не как с рабами, как с любимыми детьми», - придумал Касавир стихотворение в отцовском стиле и еле удержался от глупой улыбки. Поскорее бы это уже закончилось, подумал он устало.       - Это опасно! – выпалила Катриона первое, что пришло на ум, - Безрассудно!       Она и сама не подозревала, что может так точно выразить одним словом чужое поведение, поэтому на мгновение замерла от шока и гордости за себя.       - Я обязан, - он сделал ударение на слове «обязан», - разобраться с этим делом. Вы – нет.       - С пытками орка?! – Казал в недоумении развёл руками. Жест вышел комичным.       - Обеспечьте справедливое возмездие для тех, кто не может сделать это сам.       - Отомстить за орка?! – Катриона вся залилась краской.       - Не обязательно отомстить, - пожал плечами Касавир, - но разобраться в этом вопросе. Нужно понять, что там произошло.       - Но почему? Мы… мы… тоже нуждаемся в справедливом возмездии!       - Нуждались. Теперь уже…       - Нет, погодите, Капитан, - Катриона в предупреждающем жесте выставила руку вперед, - просто объясните, почему бросаете нас сейчас, когда Костогрызы выдвинулись на наши поиски.       - На мои поиски, - учтиво поправил её Касавир, - так вам будет безопаснее. Это я – Каталмач. Это меня они ищут, не вас. Разделимся, вы перегруппируетесь…       Вокруг них собралась внушительная толпа.       - Но почему?! Зачем разделяться?! Это глупо! – неуверенность пропала из голоса Катрионы, заставив остальных повстанцев с удивлением взглянуть на девушку.       Но как он мог объяснить ей это? Как передать ей своё видение мира? «Бог. Потому что Бог. Бог!»       Вся эта чушь про стареющего однорукого воина – Искалеченного старца, которого ослепил Ао, за то, что он что-то там не сделал… Насколько же это банально и глупо, насколько атропоцентрично – религиозная сектантская чушь! Он и сам не мог выразить, что могут представлять боги. Если бы он только сумел передать на словах своё внутреннее чувство, то рассказал бы о лучезарных островах, движущихся со скоростью сотен километров в секунду, о медленно извивающихся и вращающихся вокруг своих осей океанах размером в миллиарды раз больше человека. Сколько миллионов тонн неосязаемой материи внутри них? Эти люди ведь живут и не знают, что эти исполинские облака ионизированного газа пропитывают собой всё: пропитывают воздух, которым они сейчас дышат, пропитывают воду, которую они пьют. Не видные глазу (их не заметит даже самая чувствительная летучая мышь), космические спиральные туманности перманентно и систематически закручиваются вокруг всех них, разбросав свои длинные щупальцаобразные отростки плазмы. И он, Касавир, как и другие паладины, монахи и жрецы своих богов, мучительно чувствовал трепыхания и дёргания одного из этих чудовищ, слышал внутри особый, ни с чем несравнимый гул.       - Потому что это мой долг - не ваш, - отрезал он жестко, и попытался надавить на их внутреннее чувство самости и независимости, - двигайтесь на запад, поближе к гарнизону Серых Плащей. Через несколько дней, отправьте разведчиков к территориям Костогрызов и Ослепителей. Если они возобновят патрули, то работа продолжится в том же темпе…       - Но это же очевидно, что ты погибнешь там, - от волнения Катриона и сама не заметила, как перешла с Касавиром на ты. В своих мечтах она часто обращалась к нему таким образом, обнимая за шею, или поглаживая свой большой раздувшийся от здоровой двойни живот, - и кто требует от тебя что-то? На сотни миль вокруг ни одного храма Тира!       «Тира-Шмира», - подумал Касавир автоматически, и сразу затем любимую фразу отца: «Невыносимая глупость».       Через час они брели по практически невидимым горным тропам, держась чуть порознь, как сетка с крупным плетением: все на расстоянии видимости, но не так очевидны и предсказуемы, как отряды орков, темнеющие в своей кожаной броне и меховых накидках на фоне серых каменистых пейзажей.       Они пошли с ним добровольно, не сумев выдержать «праведного» гнева паладина, который ему пришлось разыграть. Им попросту нечего было противопоставить его воле со своей стороны. Он рассказал, что – и это даже не было передёргиванием – знает, что ему делать, потому что чувствует связь со своим богом, и дело вовсе не в храме, и не в церкви, а во внутреннем чувстве. Сейчас Касавир подозревал, что они впервые в жизни услышали чёткий ответ на свой растерянный вопрос «Почему?», и просто не знали, как бороться с этим.       Что заставило их пойти за ним навстречу Брай Ф.? У них не было нормального мировоззрения и понятий, но зато присутствовало, как едкий выжигающий глаза туман, странное убеждение в своём праве на эти земли, и ещё в том, что жизнь стоит быть прожитой. Догадка Касавира, или даже убеждённость, основывалась на том, что несколько женщин в отряде были на той или иной стадии беременности. Они ведь даже не пытались понять эту самую жизнь, устройство мира, свои чувства, переосмыслить традиции, подходы к воспитанию детей, их образованию. Они отвращали его своей инертностью, грубостью и тревожностью, но он не нашел в себе силы отказаться от их помощи. Первым его чувством было облегчение: уходить одному было, правда, довольно глупо. Но, увидев, как уверены их лица, как они переглядываются друг с другом и кивают, переполняясь гордостью от причастности к осознанной миссии, он вспыхнул от гнева. Неужели они думают, будто ему удаётся понимать хоть что-то в этой мешанине? Да, сейчас ему нужно брести навстречу какой-то женщине, очевидно, садистке, но это не значит, что у него есть глобальная цель!       Внезапно на его плечо легла тяжелая рука. Оглянувшись, он увидел глаза Катрионы, её широкую улыбку, и понял – она выглядела как овца, принявшая своего пастыря. Его прошиб пот.       - Мы с тобой, Капитан, - подтвердила она его мрачные подозрения.       В своем хмуро-утомленном состоянии Касавир испытал острое желание оттолкнуть её. Так будет лучше для всех. О чём она вообще думает? Он же полоумный безумец, всё детство и юность бившейся в припадках - совершенно больной фанатик. Так он должен был предстать в её глазах: угрюмый, вечно молящийся идиот, одержимый идеей поскорее сдохнуть. Почему тогда она говорит эти слова? Удивительная глубина её неразумности, упрямства, с которым она сейчас держит его за плечо, поистине отвращала.       Всё протекало слишком стремительно. Час назад он лежал в своей постели, а теперь уводит этих малознакомых бездумных человеческих овец глубже в земли орков, потому что является рабом странного облака ионизированного газа. Как они не могут понять этого? Да они должны были бы бежать от него, схватившись за голову!       Его одолевала тревога. Дело было не в повстанцах, хотя они то и дело награждали его взглядами полными почтительности и, как им казалось, духа общности и взаимоподдержки, и не в таинственном лейтенанте городской стражи, уже, вероятно, убитой в бесконечных подземных переходах логова Костогрызов. Дело было в его невероятной болезненной чувствительности восприятия, в складывающихся странных обстоятельствах, в письме Гробнара Г.Р.. На мгновение его даже покинуло чувство реальности, память о том, что он – человек, тут же исчезло и представление, где он, куда идёт, что собирается делать.       Сконцентрировавшись, он приказал своей руке повиноваться, и положил её поверх руки Катрионы, несколько раз похлопал.       - Спасибо.