Стрелы и судьбы

      Когда за последним клиентом закрылась дверь, ключ сам собой несколько раз провернулся в своём уютном гнёздышке, часть свечей потухла, буквы на металлической табличке снаружи сменились на «закрыто». Долгая практика управления собственным магазином подсказывала, что лучше с этим делом не медлить: того и гляди набежит целая толпа... Конечно, Сэнд лукавил (не многие в Доках могли позволить себе услуги профессионального волшебника), и всё же не смог удержаться от едкой, легкомысленной фантазии о куче бездельников, поджидающих за углом: они затаили дыхание, отсчитывая секунды, и вот-вот ринутся, сломя голову, расталкивая друг друга локтями, крича и требуя его внимания.       Нехотя покинув стойку, за которой провел всю вторую половину дня, и, пройдя вдоль длинных аккуратных полок с зельями, Сэнд уже было поставил ногу на нижнюю ступеньку, как в окне, на которое он смотрел, что-то смутно затемнелось. Пятно увеличивалось, приближаясь к двери, а, значит, кто-то хочет-таки его потревожить, нарушить его право на покой.       - Покой, - пробормотал он под нос, как часто делал, и вздрогнул, почувствовав, как где-то в глубине души шевельнулся отзвук той жуткой боли, которую много лет назад ощущал всем телом.       Покой - это чудесная привилегия, подумал он, и весь внутренне сжался от гнева, неотрывно наблюдая за тёмным силуэтом. Какой бы нуждающийся не таился в этом тумане, какой бы отчаявшийся житель, молящийся Илматеру о выздоровлении умирающего младенца-сына, или же миловидный потерянный прекрасный принц, желающий лишь погреться у огня: Сэнду плевать, плевать, плевать! Снова на него обрушиваются, снова надавливают, зажимают. Но это его собственное личное время - время покоя!       Когда от пятна отделилась продолговатая тень-рука, меняя всю композицию (абстрактный камень стал коренастым деревом с единственной веткой), хозяин лавки уже спешно выходил с чёрного хода. Его уже практически полностью одолели воспоминания о временах, когда ни о каком личном времени нельзя было даже заикнуться, а значит нужно бежать без оглядки.       В небольшом темном переулке, ведущем к набережной, ему показалось, что он вообще никогда не думал о той цене, которую заплатил за сегодняшнюю жизнь, о своих потерях и приобретениях. Он был настолько занят постоянным чувством тревоги, тем чтобы исполнять все без исключения меры предосторожности, что самой главной деятельностью у него стало одно: не оборачиваться, идти вперёд, смотреть перед собой, думать о том, что происходит вокруг. И вот застрял в этой чёртовой дыре! Какая, собственно, разница, если прошлое его настигнет?       Как могла одна маленькая тень так умело вскрыть его защитные барьеры, пробраться под кожу? Сложность переживаний убеждала Сэнда в том, что он комом упал на территорию, на которой уже давно не бывал – таинственное место страха и оцепенения, где в бесплотных попытках понять, как всё вышло так, как вышло, он рвал себя на части. Дело совсем не в силуэте, времени или месте. Неукротимое, безоглядное самобичевание давно пыталось снова вступить в свои права, но никак не могло подобраться к своей жертве, поглощённой тупыми бытовыми заботами.       Сэнд растеряно осмотрелся. Вымощенная булыжником дорога упиралась в просторную улицу там, где под прямым углом та сворачивала к судоверфям, образуя собой странную трёхконечную звезду-площадь в центре. Небо впереди начало кое-где расчищаться, и проглядывающие сквозь прорывы облаков звезды казались маленькими дырочками в непроницаемой бархатной ткани. Черного цвета, впрочем, было больше всего.       Куда ему идти? Он смотрел на эти бесконечные просторы тьмы, чуть сереющие на горизонте, за которым в бездонном океане тонуло закатное солнце, и грустно осознавал: «Некуда». Разве что снова вернуться в магазин и задохнуться там от оглушающего безмолвного грохота тоски.       Впереди началась какая-то неразбериха, послышался громкий агрессивный смех, молодая женщина игриво искусственно взвизгнула:       - Ну, что ты! Ну не здесь же, увидят же!       Смысл происходящего резанул по нему с чудовищной силой: чужая страсть, казалось, разворачивалась во всем своем неукротимом нравственном помешательстве прямо у него на голове. Он не в безопасности; он как букашка торчит на кухонном столе; алеет как прыщ на чистом девичьем лбу. Из всего этого надо как-то выпутываться! И метнувшись во всем этом смехе и взвизгиваниях к единственному пришедшему на ум, кроме безотрадного дома, месту, он почувствовал облегчение. Дункан – алкоголь; алкоголь – забытье. Последнее в ассоциативной цепочке казалось благословением.       Они давно не виделись. Сэнд даже признавался себе, что соскучился по обществу этого высокого вечного пьяницы. Однако он не мог отделаться от мысли, что его куда-то невозвратно затягивает, куда-то несёт, тащит. В своём теперешнем состоянии любые вольности, глупости, послабления были для него излишеством, недостойным внимания. Да ещё и появление этой новой официантки, разившей грубой стихийной энергией разрушения... Один только её вид вызывал у Сэнда головную боль.       Вдоль барной стойки «Утонувшей фляги» впритык друг к другу сидели жители Доков: кораблестроители, юнги, проститутки, воры и грузчики. Они были теми же голосами в темноте, только на свету, и теперь Сэнд видел их перекошенные, небритые, наглые, гнусные, плоские рожи. Они громко смеялись, много матерились и курили самый дешевый табак, в общем, вели себя совершенно в своей манере. Неподалеку от того места, где он стоял, кое-кто пытался залпом выпить целую бочку пива. Те, кто окружали отчаянного дурака, вглядывались в него с самодовольным видом зрителей первоклассного концерта лучшего столичного барда.       - Дружище, - голос владельца таверны отвлек его от невольного лицезрения унизительной сцены поражения смельчака, - а я только от тебя!       - Что? – Сэнд был настолько смущён, что понять Дункана с первого раза ему не удалось.       - Говорю, сходил к тебе, - намеренно медленно и громко, как для глухого, выжившего из ума старика, повторил Дункан, иллюстрируя слова жестами (сейчас он поднимал ноги, шагая на месте), - хотел пригласить сюда, а тебя нет!       Он перекрестил руки на груди и хмыкнул.       - Как интересно, - буркнул Сэнд, - у меня…       - Голова, наверное, раскалывается от этого шума. Всё время она у тебя, бедный, раскалывается, – перебил его Дункан и рассмеялся, - ну, пошли тогда наверх.       - Пойдём наверх, - поправил его Сэнд, проигнорировав странное обращение, и направился к лестнице.       Наконец он понял, что кроме его унылого дома у него есть ещё одно место - пропахшее спиртом и потом вместилище громогласного Фарлонга. Сомнительная альтернатива, и всё же он был рад, что находится здесь.       - Давно тебя видно не было, - Дункан закрыл за собой дверь, обрезав уровень звука чуть не полностью. Контраст был настолько ошеломляющим, будто на комнату наложили заклинание подавления. Сэнд весь внутренне напрягся, обшаривая глазами углы. Поскольку речь идёт о вероятном магическом вмешательстве, о каком-то присутствии тайны, мистерии, над которыми он здесь никогда не задумывался, он моментально перестал ощущать себя в безопасности, вся радость улетучилась.       - Я устал, - честно признался он и спешно уселся в кресло у камина. Чушь всё это про заклинание подавления, конечно же. Паранойя. Глупость! Пальцы сами собой нашли подлокотники и сжали так сильно, что побелели.       Дункан ещё какое-то время смотрел на его профиль – у него в лице не было ни кровинки - и на отблески пламени в больших бледно-голубых глазах, и на то, как он вцепился в кресло, и как желвак выступил на повёрнутой в его сторону стороне лица, а затем побрёл к полкам в углу.       - Я тут экспериментировал намедни, - в присутствии Сэнда в его речь сами собой проникали несвойственные ему слова и выражения, - и придумал занятный коктейль…       - Нет, - отрезал Сэнд холодно, буравя взглядом скол у основания высокого книжного шкафа. Он пытался вернуть себя к состоянию, в каком обычно пребывал в этом кресле; расслабленность, лень, немного кокетства – составные части странной легкомысленной игры, которую они называли дружбой. Ничего не получалось.       - Погоди, но это же специально для те…       - Я не буду пить твой коктейль.       Дункан замер и, развернувшись всем телом, обиженно всплеснул руками:       - Вечно ты недооцениваешь моё ремесло! Создание и приготовление коктейлей можно сравнить с созданием музыки…       - Только никакая музыка на следующий день не станет мочой, - фыркнул Сэнд и угрюмо уставился на Дункана. Он готовился выдержать жуткую пытку, когда тот взорвется перед ним привычной серией надоевших аргументов («Алкоголь – это искусство!»), но тот лишь хмыкнул и отвернулся. Слишком пекло у груди, в глотке, во рту. Он знал это чувство - непреодолимое желание напиться – но уже давно перестал его бояться. Перед ним на широкой столешнице, придвинутой к стене и освещенной свечами, был устроен собственный бар.       Через минуту в руках у гостя оказался желанный бокал красного вина. Он закинул ноги на низкий табурет, и они с Дунканом чокнулись.       - За твою расколотую голову, - вставил Дункан, когда Сэнд уже поднёс бокал к губам.       - За твоё недооценённое ремесло, - улыбнулся он, прежде чем выпить всё вино без остатка.       Бокал заметно подрагивал в его руке, и Дункан затаил дыхание. Скрестив ноги и откинувшись на спинку стула, он периодически оглядывал волшебника с ног до головы. Что-то изменилось с момента взрыва странных осколков: его отношение к старому знакомому, к их связи. Он давно замечал за собой особую черту – необычную любовь к беззащитности, беспомощности и слабости. Хрупкость возбуждала в нём страсть, что подставляло его не раз и не два (вспомнить того же Епископа). И вот прекрасная развалина раскинулась перед ним в его же кресле, только руку протяни…       - Что это за амулет? – Сэнду всегда было интересно узнать историю простенькой религиозной побрякушки на стене, - Тир?       - А, - Дункан криво улыбнулся, подливая ему ещё, - это подарок одного… моего…       Он вспомнил Марселона и их прощание – долгий поцелуй в мрачной и безлюдной пустоте коридора (того самого, по которому они прошли сюда). Умирающий монах таял на глазах – что за невыносимо соблазнительное зрелище? Когда Дункану, после нескольких самых приятных часов в его жизни, вручили этот подарок, окажись под рукой нож, он зарезал бы Марселона на месте; но он смог выдавить только, что, конечно же, будет помнить его всегда.       -… не знаю даже как сказать. Любимого? – он осушил свой стакан виски и тут же залпом осушил второй.       Сэнд наблюдал сцену с непроницаемым выражением лица.       - Он умер, - сказал Дункан на выдохе, - а мог бы и не.       Он горько улыбнулся, понимая, что старые раны и не думали затягиваться. Вспоминать всё также больно.       - Как это понять? – нахмурился Сэнд. Он уже жалел о том, куда привело его любопытство.       - Это моя вина… - Дункан расслабил своё лицо и сделал многозначительную паузу, нагнетая напряжение, - попробуй он мой специальный коктейль, который я ему тогда сделал… попробуй он хоть раз, то не иссох бы, как старая…       Сэнд не смог сдержать смех.       -…кляча. Я молил его, - Дункан встал на колени перед Сэндом, - пожалуйста, пожалуйста, ну, что тебе стоит? Но он только кривился и твердил: «Нет, Дункан, твои коктейли завтра станут мочо-о-о-й».       Сэнд откинул голову назад, широко улыбаясь, и, казалось, стал ещё бледнее. Ему нравилось наблюдать Дункана Фарлонга таким озорным, беззаботным и нескромным. Тем не менее, было слишком заметно, как под его рубашкой перекатывались рельефные напряженные мышцы. И дураку стало бы понятно, что он что-то замышляет.       - А если серьезно? – Дункан нечеловеческим усилием заставил себя сесть на место и указал большим пальцем на бар.       - Я попробую, только после, - точно выверенным движением, Сэнд заставил жидкость провернуться внутри бокала, - кому-то же нужно выпить это уоттердипское вино.       Дункан глубоко вздохнул. Воспоминания о Марселоне, крепкий алкоголь и то, как рукав мантии Сэнда съехал вниз, обнажая белую, изящную, словно хрусталь, руку по локоть: всё это навалилось на него многотонной тяжестью. У него давно никого не было, хотя единичный секс с малознакомыми посетителями не учитывался вообще. Душевная близость и близость телесная – вот, что он считал серьезным делом. Заманчивая перспектива скорого получения столь желанного развития событий, заставила его налить себе ещё один стакан виски.       - Значит, это ты приходил сразу после закрытия?       - Я соскучился, - криво улыбнулся Дункан, настолько откровенно и сексуально, что Сэнду захотелось провалиться на месте. Именного этого он и боялся: они всегда балансировали на грани приличий, иногда вступая на арену откровенного флирта, и всё, конечно, не могло закончиться хорошо. Оба это понимали, оба никак не могли это остановить. Он знал, что когда-нибудь именно более молодой, более страстный Дункан свалится за черту, потянув за собой и старую клячу. Перед ним крушилась и трескалась многолетняя дружба, открывая проход либо в постель, либо в пропасть. Он вспомнил было, чем начался вечер, о своей бездумной первобытной панике, с какой он мчался сюда, пытаясь спрятаться, и волна безмерной благодарности пронеслась по его телу от макушки до пальцев ног: Дункан со своей дурацкой сексуальной улыбкой спасал его от давнего могущественного врага – его самого! Кто бы мог поверить?       - Неси сюда свой коктейль, - Сэнд попытался придать голосу вальяжности и расслабленности, но вышло слишком нетерпеливо. Дункан, однако, ничего не заметил, и тут же начал расписывать все плюсы потребления его необычайно полезного продукта. Он словно помолодел, налился прежней силой. Держи себя в руках, хотел сказать ему Сэнд, владей собой, не тяни меня так резко, не дави так сильно. Но если кто и будет – лучше уж он. Из глубины лет всплыло воспоминание: при первом знакомстве Дункан страшно ему понравился. Бывший искатель приключений производил впечатление искренней и страстной натуры, гармонично уравновешивающей его собственную холодную академическую сухость. Когда крупицы чего-то действительно увлекательного робко начали формироваться между ними, то на горизонте возник Дейгун – его брат. Сэнд так и не понял, что случилось, но Дункан словно весь сдулся, стал зажатым и нервным, словно он задыхался. А уж страшнее личности, чем этот самый Дейгун, Сэнд не встречал даже в Лускане: тотальное опустошение, непередаваемая жуть и загробный холод - живой труп с новорождённым младенцем у груди. С тех пор, Сэнд и стал тем самым безликим, постыдным свидетелем странных, унизительных для Дункана метаморфоз, а затем бесполым наблюдателем его долгого и непрерывного падения на дно бутылки. Неужели это всё осталось в прошлом? Что же всё-таки произошло по приезду Дейгуна?       - Если тебе понравится, то есть действительно, - Дункан обернулся к нему с низким круглым бокалом в руке, - то ты честно мне скажешь. Договорились?       Когда он протягивал ему стакан, их пальцы соприкоснулись. Вот она – точка невозврата. Дункан совершает этот шаг смело и открыто, он точно знает, чего хочет. Совершает сам, первый, без каких-либо предпосылок со стороны объекта интереса. Или предпосылки были?       - Договорились.       - А ты почему решил явиться?       - Соскучился, - Сэнд отхлебнул напиток и еле сдержался, чтобы не выплюнуть его обратно. Очень крепкий, невероятно сладкий и густой коктейль мог вышибить из любого неподготовленного дегустатора весь дух.       Дункан снова улыбнулся этой своей развратной кривой улыбкой, и Сэнд удивился, насколько же быстро зелье «даёт по мозгам». Сердце убыстрило свой ритм, на лбу выступили малюсенькие бисеринки пота.       - Получил письма от… от… - он не мог вспомнить имени ни громогласного дварфа, ни вороватой чертовки. Ему стало очень жарко, словно горит не уютный камин, а исполинский жертвенный костёр.       - Да, всё нормально. Пустил бы этого Епископа на отбивные, да только не вижу повода. Ну, решила девица с ним позабавиться – это у нас семейное, - однако было видно, что подобная точка зрения даётся Дункану с трудом. Он долил себе виски, и, пока Сэнд залпом допивал своё, как он уже внутренне окрестил напиток, пойло, невольно опять залюбовался движением острого кадыка: вверх, вниз, вверх, вниз. Размеренно, ритмично. И, конечно, он не выдержит, прижмёт тыльную сторону запястья к носу, а Дункан заворожено будет наблюдать, как выступают на его глазах слёзы: унизительное, очаровательное и возбуждающее зрелище. Но Сэнд не спешил оправдывать его ожидания. Он спокойно опустил руку с пустым стаканом на бедро и медленно, словно пытаясь успокоить себя, выдохнул.       - «Дыхание дракона» просто какое-то, - он непроизвольно икнул, удивив самого себя, - детское перетёртое пюре… по сравнению…       Дункан рассмеялся:       - Дыханием Дункана? Как тебе такое название? Слезой Дункана? Слюной? Или что поинтереснее?       - Погоди, пока ты не дошел до мочи, я лучше…       Сэнд встал, опираясь на подлокотники, и осознал, что успел конкретно опьянеть: тело онемело, вестибулярный аппарат ослабел вместе с ощущением пространства и времени. Его ощутимо качнуло в сторону. Дункан будто сам собой материализовался перед ним, просунул под тяжелые тёмные волосы свою ладонь, прижал горячие пальцы к задней стороне шеи. Его губы оказались на удивление упругими, сильными.       Из ряда вон выходящая особая реальность поцелуя оглушила волшебника. Почему понадобилось так много времени, чтобы дойти до этого самого логичного на свете шага? Сейчас, когда язык Дункана скользил по поверхности его языка, Сэнду казалось, что это должно было произойти ещё девятнадцать лет назад. Девятнадцать лет ожидания, чтобы ощутить свободу от привычных личных комплексов, недомолвок, подколов, обид, страха.       Он чуть отстранился, прогнувшись в позвоночнике, на котором вдруг – он и сам не заметил как - оказалась сильная рука, и тут же ощутил жар дыхания на шее, затем на мочке уха, и снова на губах, снова на шее.       -…налью себе ещё, - Сэнд всё ещё пытался закончить начатое предложение, хотя его руки, словно помимо воли, уже расстегнули Дункану ремень, - вина…