***
А время неумолимо спешило, все ближе подбираясь к роковому часу. А пока лишь только 1 апреля. День весеннего бала. День, когда все вокруг смешается в танце пёстрых платьев старшеклассниц и тёмных фраков старшеклассников. Я помнила наш первый танец с Рустамом, словно это было вчера, а не шесть лет назад. Тогда мы были оба относительно невинны, моё нежно-голубое платье скрывало намного меньше пролитой крови, оставившей отпечатки на теле, а его чёрная маска прятала взгляд будущего хищника и сильнейшего охотника за все время существования клана. И сейчас, чем больше на моих руках было крови, тем темнее становилась палитра моего гардероба. Большое зеркало в золотистой оправе отражало моё бледное измученное лицо (а мое ли?), выделяющееся на фоне обтягивающего платья без рукавов цвета индиго. Даже консилер с пудрой не справлялись с «фонарями» под глазами. Я будто иссыхала изнутри, не зная, что будет завтра и какую подлянку готовит жизнь. А заслужила ли я это? Вопрос, который постоянно задавала себе. Ответ всегда был один: да. Всевышний уже отправил за мной ангелов смерти, жнецов и прочую нечисть, дабы покарать за грехи. Меня всегда забавлял тот факт, что убийц крестят в католической церкви. Быть может, когда-то во времена средневековья это и имело смысл, но сейчас… А может, дело в охотниках. И тут они выделились, выбрав для себя протестантство. Собственно, об этом можно говорить бесконечно, но тогда стоит смело останавливать время. Ведь часы уже пробили шесть. Время бала. Тяжелые двери зала распахнулись, принимая гостей. Весёлый смех, непрекращающиеся разговоры и перешептывания наполнили помещение до предела. Как всегда Дима выступил с долгой речью и поздравлениями, сто двадцать пять раз произнёс слово «школа» и хвалебные эпитеты к ней, поднял бокал и залпом опустошил. Свет приглушили и заиграла музыка, все как всегда. Самые разнообразные платья, перебиваемые изредка чёрными костюмами, закружились по залу. Рустам с Артёмом оккупировали бар у дальней стены, Егор с Ладой выделывали па недалеко от общего круга. Я немножко расслабилась и тоже решила выпить. После пары бокалов стало чуточку легче, уже не угнетало все и сразу. Классическая музыка перестала напрягать, а стоящий гвалт в перерыве между композициями не раздражал. — Когда-то и мы так веселились, — произнёс Рустам, подошедший сзади, и приобнял меня. — Так говоришь, будто нам уже за сорок. — Тогда, может, покажем мастер-класс молодёжи? — он нежно коснулся губами моей щеки. Мы уже собирались идти в круг, когда подбежала взволнованная Лада. — Там братик с каким-то дяденькой ушёл. Внутри все оборвалось. Челюсти ужаса крепко сжали мою шею, вонзая острые клыки в плоть и не позволяя сказать ни слова. — С каким дяденькой, милая? — схватил Рустам за плечи дочку. — Куда? — Я слышала, как он сказал Егору, что хочет показать ему огромную-огромную хлопушку в саду… Лада говорила что-то ещё, но я уже не слышала и опрометью ринулась в школьный сад, даже не накинув верхнюю одежду. В голове набатом стучало: лишь бы успеть, лишь бы ничего страшного не произошло. Коридоры казались бесконечными и то сужались, то расширялись, пока бежала по ним. Они давили, душили, крутились каруселью вокруг меня. Наконец-то заветная дверь в сад. Я буквально выбила её с ноги. Вылетев на улицу, сразу увидела шестерых мужчин, судя по внешнему виду — охотники, один из них тащил моего сына в сторону леса. Егор отбивался, но вырваться из лап взрослого чудовища не хватало сил. Удачное время для похищения они выбрали: вся школа празднует, охрана, вероятно, уже в щи. Бежать за ними было плохой идеей, несмотря на то что расстояние было небольшое. Я не знала, как хорошо они вооружены, да и двигались довольно быстро. Нужно было остановить их и разобщить. И я была бы не я, если бы не носила на экстренный случай с собой всегда ножи для метания, даже под платьем. И этот случай был именно таким. Я вытащила нож и, держа за лезвие, метнула в одного из охотников. Практически наугад. Догадывалась, что не смогу их даже ранить, но смогу хотя бы отвлечь. И это сработало. Они действительно остановились. Этих секунд хватило, чтобы сократить расстояние, но я не рассчитала одного. Своей уязвимости. Привычка, что медальон на мне и даёт хороший запас энергии, чтобы продолжать бой даже при тяжёлом ранении, осталась, и я попросту забыла, что сейчас моя шея пуста. И потому не сразу поняла, что произошло. Видела, как лысый мужчина с татуировкой на лбу выхватил пистолет, слышала, как прозвучал выстрел. На адреналине ничего не почувствовала, значит, промахнулся. Осознание, что что-то не то, пришло даже не тогда, когда левое плечо вдруг потяжелело, наливаясь теплым свинцом, не тогда, когда платье пропиталось бурой плотной жидкостью, не тогда, когда ноги подкосились и уронили меня на колени, не тогда, когда мир вокруг превратился в оптическую иллюзию и закружился по спирали, и даже не тогда, когда, наконец, появилась разъедающая боль. Осознание пришло лишь тогда, когда я услышала крик сына, полный ужаса и страха. Крик, способный поднять из могилы любую мать, которая готова порвать за своего ребенка. Крик, до боли знакомый самой. С большим трудом я поднялась, дуло пистолета все ещё было направлено на меня, планируя добить в упор. В то мгновение нашелся только один выход — включить убийцу и выиграть время. И плевать, что спалюсь по полной, плевать, чем это грозит, об этом буду думать после. Никакая тайна не стоит жизни сына. Но свой план я не успела воплотить в жизнь. Дальше все было как в кино, а для меня, еле держащейся на ногах, и вовсе полное слоумо. Мимо, как в замедленной съемке, пронеслись Рустам, Артем, по-моему, Дима и ещё несколько охотников из клана. Завязалась борьба, в которой оружие не играло никакой роли — только кулаки. То ли у меня все смешалось, то ли действительно в темноте было сложно разобрать кто свой, кто чужой, но, тем не менее, творилась полная неразбериха. Егор, воспользовавшись новым поворотом событий, вырвался и бросился ко мне. Я побежала навстречу, схватила в охапку сына и отошла на безопасное расстояние. И это было последним, на что хватило сил. Мир снова зашатался передо мной, но чьи-то руки не позволили упасть. — Егор, закрой глазки и не открывай, пока не скажу, — Алиса осторожно усадила меня на землю и принялась осматривать рану. — На вылет прошла, — ее голос тонул в мужских орах. — Но кровь не останавливается и ты не заживаешь. Видимо, процесс регенерации сильно снижен. Нужно срочно в мой кабинет, пока ещё действует таблетка и твою настоящую кровь никто не увидел, — шепнула она, бросая взгляд на драку, и подняла меня. — Мужчины и без нас справятся. Поддерживая одной рукой меня, а второй Егора, Алиса вела нас к себе по коридору. Из-за угла выскочила Полина с перекошенным лицом и взглядом, будто увидела приведение. — Я только узнала, — затараторила она, подходя ближе. — Что произошло? — она переводила взор то на Алису, то на мое плечо. Я чувствовала себя неважно, чтобы ответить Полине, и Алиса взяла все под свой контроль. — Позже поговорим. Забери Егора, пожалуйста. — Я никуда не пойду без мамочки! — запротестовал сын, вырывая руку из руки Полины. Я склонилась над сыном и потрепала по щеке. Мой маленький защитник. Плечо предательски закололо, напоминая о себе. — Милый, иди с Полиной. Я приду, как только меня подлечат. Обещаю. Егор недоверчиво насупился, но кивнул и ушел с Полиной.***
— Ты слишком слаба, Катя, — качала головой Алиса, стоя у окна и скручивая остатки бинта. — Сейчас ты лёгкая мишень для Волкова, понимаешь? Ты морально и физически истощена, убийца в тебе машет белым платочком и кричит о помощи. — Рано ты меня списываешь со счетов, — усмехнувшись, попыталась разрядить обстановку. Но Алиса не оценила. — Это не шутки, — она кинула бинт в мусорку и скрестила руки на груди, упёршись в меня взглядом. — Сегодня пронесло, а завтра, даже будь я рядом, — вряд ли. Ты же сама себя изводишь, грызешь, винишь во всех смертных грехах. Так нельзя, Катя! — Думаешь, причина у меня в голове? Я слушала ее с полным безразличием и совершенно пустой головой, словно смотрю в фоновом режиме фильм и одновременно занимаюсь уборкой дома. Слова Алисы в одно ухо влетали и тут же через другое вылетали. Если бы мне кто-нибудь сказал, что убийца может впасть в депрессию, а её лучшей подругой станет апатия, я бы расхохоталась тому прямо в лицо. Слышала о подобных случаях, но никогда не думала, что это произойдет со мной. Что я сдамся без боя и сама прыгну в пучину безнадёжности. — Во-первых, я не психиатр, чтобы ставить подобные диагнозы, а во-вторых, это лишь мои предположения, кстати, небезосновательные, — недовольно пробурчала она и отвернулась. Раздался негромкий стук в дверь, а спустя мгновение в проем просунулась голова Рустама. — Можно? — Заходи, мы уже закончили, — выдохнула Алиса и принялась убирать препараты в шкафчик. Рустам вошел внутрь, задержал на мне взгляд и снова обратился к Алисе. — Насколько все серьезно? — Жить будет. Пуля прошла на вылет, кровь мы остановили, угрозы нет, — сухо ответила она, словно читала сводку новостей, а не пять минут назад волновалась за мое здоровье. Алиса бросила на нас последний взгляд и без лишних слов оставила наедине. Рустам присел напротив меня на край стола и мрачно уставился. Я догадывалась, что сейчас он будет отчитывать за то, что полезла в бой, не имея сверхспособностей, и откинулась на спинку кресла, прикрыв глаза в ожидании сетований. — Как ты себя чувствуешь? — он взял меня за руку и нежно коснулся губами кончиков пальцев. — Намного лучше, все в порядке, — ответила и приоткрыла глаза. Я знала, что даже при таком раскладе от раны уже через неделю не останется и шрама, но все равно придется носить повязку, чтобы Рустам ничего не заподозрил. А ведь была готова вскрыться буквально с полчаса назад, но страх быть непринятой теперь снова заставлял меня спрятать свое истинное «я» в большую раковину, залить гипсом и поставить на полочку в потаённом уголке сознания с надписью «До лучших времен». Рустам кивнул и устало потёр переносицу. — Зачем ты это сделала? Думала, не дождусь. Начинается старая песня со старой заедающей пластинки. — Сделала что? Бросилась спасать собственного ребенка? — нервно проговорила я и провела ладонью по волосам. — Лучше поблагодари за то, что выиграла время для тебя. — Мы справились бы сами. И дело не в том, что ты хотела спасти сына, а в том, что необоснованно рисковала собой, — Рустам говорил сдержанно, но толика раздражения явственно проскальзывала в его голосе. — Необоснованно? — я уцепилась за его фразу как за канат, ведущий в неизвестность или, скорее, к очередной ссоре. — Значит, нужно было стоять и смотреть, как похищают моего сына непонятно зачем и уводят непонятно куда? Так? — Ты человек, Катя! Хрупкий человек, — Рустам склонился надо мной и приподнял за подбородок, чтобы я не могла отвести взор. — Если бы пуля попала ниже… — он сглотнул. — Я бы себе этого никогда не простил. — Это был мой выбор, Рустам, — я говорила как на духу, говорила то, что действительно думала. А затем убрала его руку с подбородка. — И если взвешивать на одних весах жизнь сына и собственную, то моя ничего не стоит. Рустам сгорбился и закрыл ладонями лицо. — Господи, что ты несешь… Какие весы… — он выпрямился. — Ваши жизни бесценны для меня. И за каждую я буду бороться до последнего вздоха. Это прозвучало так, будто я не имею подобного права жертвовать собой ради семьи. Но сдержалась и просто перевела тему. — Вы казнили предателей? И если бы знала, чем обернется этот банальный вопрос, то помалкивала. — Их судьбу будет решать суд, — сказал Рустам, как отрезал. Ни для кого не секрет, что охотники очень лояльны по отношению к своим сородичам, но это заявление подняло в моей душе бунт и яростный протест. Я резко поднялась с кресла, благо чувствовала себя уже лучше. — Позволь узнать, кого вы собрались там судить? Изменников? Крыс, бегущих первыми с тонущего корабля? — с каждым вопросом тон повышался. Впервые за долгое время я не могла справиться с эмоциями, не могла контролировать себя, словно кто-то перехватил пульт управления и вертел мной как вздумается. — Это законы касты. Не мне их менять и идти против системы, — Рустам вскочил и подошёл ко мне. Он таранил меня суровым взглядом, не терпящим возражения. Гнев необоснованно нарастал во мне так же, как ментоловая конфета растворяется с характерным шипением в коле, готовой разорвать бутылку и хлынуть наружу. Я. Не ощущала. Власти. Над собой. И слова, которые слетели с моих уст следующими, не принадлежали мне. — Знаешь, в чем главная ошибка любого лидера? — Рустам непонимающе смотрел на меня, а в голове вертелось: «Замолчи, замолчи!». — Быть мягкотелым. Как ты. Все эти ваши суды — лишь показуха, желание оправдать предателя, найти несуществующий благородный мотив, мол, посмотрите, он вовсе неплохой и сделал это не от хорошей жизни. Рустам ошарашенно приоткрыл рот, но так и не нашел, что сказать. А ядовитые слова продолжали извергаться из меня потоком, который я не в силах была остановить. — За кровь платят кровью, смерть карается смертью. И это единственный способ удержания власти. Лидер должен быть жёстким, хладнокровным, постоянно показывать наглядно другим, как делать не стоит. Повисла гнетущая тишина, кажется, даже часы перестали тикать. — Если быть лидером — значит решать: кому жить, а кому умереть, то это не для меня, — прервал молчание Рустам и одарил меня осуждающим вперемешку с горечью взглядом. — И не для моей касты. Иначе чем тогда мы будем отличаться от убийц? И да, я считаю, что любой имеет право на второй шанс. Клянусь, после этой фразы я вылетела из собственного тела и смотрела на разворачивающуюся сцену со стороны. Смотрела, как медленно тянутся вверх уголки моих губ, превращаясь в змеиную улыбку. Но то была не я. Это была Арина. Та Арина, которую я столько лет подавляла в себе, та Арина, которая разглядела брешь в моей защите от нее и вырвалась на свободу. — Предавший один раз, предаст и второй. Изменникам — смерть. А кто считает иначе — тот просто слаб, чтобы понять эту простую истину. А слабый должен умереть. Таков закон природы, — Арина упивалась своим превосходством, наблюдая как сереет Рустам и как медленно сжимаются его руки в кулаки. — Ты говоришь как убийца… — еле слышно слетело с его губ. Я уже знала, что она скажет дальше. И как бы не билась в попытках вернуть контроль, ничего не получалось. Я была лишь призраком, насильно изгнанным из тела и чей крик о помощи никто не услышит. — А может, я и есть убийца. Мгновение и серьезный взгляд сменился на безумный, губы растянулись в улыбке психопата с маниакальным психозом в стадии обострения, и с виду хрупкое женское тело выдало зловещий гортанный смех. Ещё чуть-чуть и Арина обратилась бы прямо при Рустаме, подписав нам обеим смертный приговор. Но этого не произошло. Рустам грубо схватил меня за подбородок и сильно сдавил скулы. В таком бешенстве, каким горели глаза, я никогда его ещё не видела. — Сегодня я спишу эту выходку на твоё состояние и произошедшее, сильно огорчившее тебя, — процедил он скозь зубы. — Но никогда, слышишь, никогда больше не смей произносить то, что произнесла сегодня. — А то что? — сквозь сжатые челюсти говорил мой рот и истерически посмеивался. — Запрешь меня в своем подвале и будешь пытать? Рустам отдернул руку как ошпаренный, а я, беспомощный наблюдатель, молилась всем богам, которых знала, чтобы он не воспринял мои слова всерьез. — Ты не в адеквате, Катя, — покачал головой он и попятился к двери. — Поговорим, когда ты придешь в себя, — и покинул кабинет. Как только за ним захлопнулась дверь, я вернулась в тело, будто ничего и не было. И это взрывало последние клетки терпения, гнев рос, ширился, а вместе с ним я снова теряла власть над собой. Нельзя больше допускать подобного. На кону не только моя жизнь. Я устало оперлась на столешницу кулаками, игнорируя ноющую боль напряжённого больного плеча. Алиса с опаской вошла в собственный кабинет. Я могла бы прочесть ее мысли, но, честно говоря, так устала, что не хотела отнимать у себя лишнюю энергию. Уверена, она слышала все, о чем мы говорили с Рустамом. — Что это было? — спросила она, подходя ближе ко мне. Вместо ответа я схватила настольную лампу и с диким рыком швырнула в стену. — Не подходи, — на выдохе предостерегла я, сильнее склонившись над столом, пытаясь успокоиться, но внутренний фитиль продолжал гореть, неумолимо приближая к очередному взрыву эмоций. Но Алиса проигнорировала предупреждение и кинулась ко мне. — Катя, тебе плохо? Вколоть обезболивающее? — Я сказала — не подходи ко мне! — кровь с бешеной пульсацией неслась по артериям, глаза застилала пелена, все органы чувств обострились до предела, сводя меня с ума звуками, запахами и металлическим привкусом на языке. — Твои глаза… — с немым ужасом на лице проборматала Алиса, словно никогда не видела меня такой. Я повернулась к зеркалу посмотреть, что так ее напугало. И замерла. Из моих глаз сочилась темная, почти черная кровь. А затем меня неожиданно согнула пополам подошедшая тошнота, и точно такая же кровь с хрипами полилась изо рта. Это напоминало какой-то жуткий триллер, где я играла главную роль. На короткий миг в глазах потемнело… …Яркий свет лампы, несколько размытый, как и узоры на потолке, слившиеся в один единый. Алиса вводила мне в вену внушительных размеров шприцом какой-то препарат. — Живая, Слава Богу! — вздохнула с облегчением она, вынула иглу и прижала ватку к месту укола. — Ты десять минут была в отключке. Пульс с трудом прощупывался. — Меня отравили? Догадка пришла сама собой, как только вспомнила симптомы. Мне ли не знать? — Да, — Алиса перевела взгляд на шприц. — Пришлось вливать тебе твою собственную кровь, чтобы ослабший организм боролся. — Но я выпила всего несколько бокалов шампанского с разных столов. Как отравитель мог угадать, что именно я возьму бокал с ядом? Действительно, нужно быть очень ловким, незаметным и уметь читать мысли, чтобы провернуть подобное. — Я думаю, это случилось не на балу, — напряглась Алиса и я вместе с ней. — Кто-то давно и методично травит тебя. Это объясняет перепады настроения, усталость, депрессию и всплески агрессии. Особенно, если такова и была цель яда: вывести тебя из равновесия, а в последствии из игры. — Думаешь, Таня? Но каким образом? — это и было странно. Мы почти не контактировали с ней. — Всю пищу готовлю сама, одежду стираю всегда сама, лекарств не употребляю, за исключением таблеток, но Дима на такое бы не пошел, косметику покупаю в магазине самостоятельно. — Скорее всего, яд на или в вещи, которой ты пользуешься постоянно, — она подошла к моей сумке и молча вытряхнула из нее всё содержимое. Ее внимание привлек флакон моих любимых духов. — Это исключено, — отчеканила я. Но осознание, что духи — единственное, что не выбирала сама, острым лезвием чиркнуло по стеклу моего доверия. Ведь это был подарок от близкого человека. — Кто? — без лишних слов поняла меня Алиса. — Артем. Но он никогда бы этого не сделал. Ты же знаешь. Алиса, не говоря ни слова, достала пробирку с моей кровью, немного отлила в пиалу и пару раз пшикнула духами: кровь мгновенно зашипела, пенясь черными пузырями. — Нет, я не верю, — сказала, как заведённая мотая головой. — Я бы не сбрасывала его со счетов, — крутя флакон произнесла Алиса. Она действительно думает, что Артем может пойти на подобное? Бред. — Не забывай, что он был, есть и будет всегда сыном Волкова. Я поднялась с кушетки и подошла к ней настолько близко, насколько было возможно. Как она может вообще говорить такие вещи о моем брате? Я точно знала, что этому есть объяснение. — Ты говоришь о Тёме, Ли́са, — процедила я, не позволяя ей отвести взгляд. — Выясни лучше, что за яд. С остальным разберусь сама.***
Я добралась до комнаты и переоделась в вязаное платье винного цвета с длинными рукавами и глубоким вырезом на бедре. Решила, что надо проверить детей. По дороге в детскую встретила Полину, она поинтересовалась моим здоровьем и сообщила, что Артем уехал в штаб с пленными и сегодня уже не вернётся. Даже выдохнула, не придется вести с братом неприятный диалог, хотя уверена, что он ни в чем не виноват и стал моим палачом, сам того не осознавая. Рустам поставил пост охраны перед детской, теперь без шума уж точно никто не пройдет. Когда я вошла в комнату, то Лада уже видела свои сладкие десятые сны, крепко обнимая плюшевого единорога. Егор не спал и встрепенулся при виде меня. Я села на кровать, а сын крепко ко мне прижался. — Твоя ранка очень сильно болит? — спросил он тихо, оглядываясь на мирно спящую сестру. — Нет, милый, пустяки, — соврала я, погладив сына по голове, а в реальности плечо довольно-таки беспокоило. Но зачем говорить об этом ребенку и пугать его? — Кто эти дяди, и почему они хотели меня украсть, а тебя убить? — с круглыми от непонимания глазами шептал сын. Я смотрела на Егорку и думала, сколько же ему ещё придется увидеть злобы в окружающих и сколько раз ещё его попытаются убить. И никто, кроме меня, его не защитит. — Ты у меня уже большой мальчик, поэтому я скажу тебе правду. Эти дяди — враги папы, и они хотели украсть тебя, потому что папа им сильно не нравится, ну, а я им просто могла помешать. — Это потому что папа очень сильный охотник, поэтому он им не понравился? — Егор задумчиво теребил уголок одеяла. — Именно поэтому. А теперь нужно спать, а все плохое пусть останется в сегодняшнем дне. Я уложила сына и решила пойти к Рустаму, чтобы извиниться за свой «неадекват». И эта идея действительно была хорошей, и не только потому что мне нельзя давать повод для подозрений, но ещё и потому что я вела себя по отношению к любящему и любимому человеку просто как последняя тварь. И даже оправдание, что это было под действием яда, — слабовато. Он не заслужил подобного обращения с собой, да и в целом достоин кого-то в разы лучше, чем я. Дверь в кабинет Рустама была слегка приоткрыта. Я заглянула в щель с намерением тихо войти и… И лучше бы развидела то, что увидела. Лучше бы имела память как у рыбки и забыла через две секунды, как самую обыденную вещь. Рустам целовался с Таней. Она повисла на нем как мартышка, вцепившись своими бледными тощими крючковатыми пальцами в его шею. Я слышала ее мысли, слышала, как она хотела Рустама. Моего Рустама. Или уже не моего… Сколько раз на дню он мог говорить, что любит меня, и как легко кинулся в объятия другой после очередной ссоры. Выходит, слова — лишь слова. Я догадывалась, что мы не сможем быть вместе всегда, но чтобы такой конец… И с кем он решил мне изменить? Нашел бы кого-то поприличней. От этого было ещё хуже, обида душила, не позволяя сделать глубокий вдох, чтобы хоть немножко здраво рассуждать. Сердце рвалось на части, негодовало и орало благим матом: «Снеси к чертям эту дверь и убей обоих!». А голова тихо, но жёстко утверждала обратное: «Уйди, сейчас не время рисковать». Внутри щемило, сжимая намертво в тиски и заставляя наворачиваться слезы бессилия. Ручка двери в руке кипела под моими пальцами так же, как мое сознание. Хотелось кричать, биться головой об стену от боли и… предательства. Да, предательство подходит. По-другому не назвать. Я металась между желанием ворваться, закатить скандал и покалечить кого-нибудь и желанием просто уйти и оставить все как есть. Мерзко, отвратительно и нечем дышать. И я ушла. Просто ушла: без истерик, без упрёков. Помню, как с трудом отпустила ручку и оторвала ноги от пола, помню, как по инерции брела по коридорам, едва сдерживая слезы, но с высоко поднятой головой, помню, как дошла до кабинета Димы, а дальше мозг стер жуткие ощущения и автоматические действия. Сколько прошло времени — не знаю, но по ощущениям достаточно, чтобы переосмыслить всю никчемность своей жизни и бытия. В следующих воспоминаниях я сижу возле дивана, запрокинув голову на сиденье, и хлещу любимый элитный вискарь Димы прямо из горла, рядом уже стоит одна пустая бутылка. Алкоголь выжигает всю боль вместе с проклевывающимися ростками безумной свирепости, оставляя после себя полное опустошение. Будто в прострации сидишь и думаешь — нет, это происходит не с тобой, это не твоя жизнь. Ты просто персонаж чьей-то гребаной книги, автор которой закрутил сюжет покруче синего «Читоса» и только успевает подливать страданий в свой роман-стеклозавод, ибо герою «мало» пережитого: нужно растоптать его, морально (а можно и физически) уничтожить, сломать полностью; только тогда будет интересно наблюдать за ним: выкарабкается ли или поплывет по течению, будет ли бороться за жизнь или добровольно сложит лапки и ляжет в гроб. И самое стремное, никто не даст гарантии, что даже после победы над всеми бедами ты стопроцентно останешься в живых. Тут все зависит только от того, насколько кровожаден автор и не решит ли он внезапно сбросить тебе на голову кирпич той самой крепости, что ты только что завоевал. Ну так, просто для зрелищности. Совсем нежданно вошел Дима и, не замечая меня, включил свет. — Боже, выключи, не в операционной, — потребовала я недовольным голосом из своего укромного уголка, щурясь от яркого света. Дима вздрогнул от моего бурчания. — И вообще, что ты тут делаешь? Я полагала, что его этой ночью здесь не будет, и планировала в гордом одиночестве опрокинуть в себя весь его алкобар. Вечно вселенная вносит в мои планы коррективы. — Что я делаю в своем кабинете? Да так, мимо проходил, — Дима таращился на меня с долей замешательства. — А вот что ты делаешь в моем кабинете? — Пью, — пожала плечами и отпила в очередной раз. — Ты думаешь, я для тебя покупаю такой дорогой алкоголь? — он критично оглядел полку с виски и тяжело вздохнул. — Я не для того дал тебе дубликат ключей от кабинета. — Не ворчи. От тебя не убудет. Всего бутылку выпила, для блеска глаз. Дима сел на стул, сложил руки в замок и внимательно посмотрел на меня. — Что стряслось? — Иди и спроси у своего сына, — с губ сорвался истерический смешок, а глаза затуманенно разглядывали стеллаж у дальней стены. — Ой, нет, он же сейчас занят — поднимает себе настроение в компании моей заклятой подружки. — Что? — Твой сын мне изменяет, — пояснила я и с горькой усмешкой наблюдала за вытягивающимся лицом Димы. — Собственно, чему я удивляюсь? У вас же это семейное: яблоко от яблоньки. — Это звучит как… — растерянно проговарил он, переваривая услышанное. — Как бред? — Ты уверена в этом? — он не сводил с меня глаз. — Сама видела, — очередная порция виски обожгла внутренности. — И привыкла доверять собственным глазам. Дима присел рядом, забрал бутылку из моих рук и сделал большой глоток. — Признаюсь, ты меня огорошила. Не ожидал от Рустама такой… прыти. Но ты же знаешь, что всегда можешь прийти ко мне, — Дима сглотнул и продолжил, перебирая пальцами по стеклу. — Я тебя никогда не предам. — Дима, пожалуйста, — умоляюще прошептала я и закрыла глаза. Пульсация в висках усилилась, дыхание вновь сперло, а слезы уже начали собираться в уголках глаз. Антикварные часы с кукушкой пробили полночь. Где-то в другом параллельном мире сейчас окончился бал для Золушки, и она сверкая пятками бежит от своего принца в дом злобной мачехи, обронив по пути туфельку, карета превращается в тыкву, а бальное платье в лохмотья. А моим балом во всей жизни были лишь отдельные кратковременные моменты счастья. Всегда задавалась вопросом: а какая сказка у меня, кто в ней я и какая моя миссия? И ответа так и не нашла. Что если в ней я главный злодей? Что если я самое большое зло, мечтающее захватить и уничтожить мир? Что если, чтобы спасти всех, мне нужно умереть? Так много вопросов и так мало ответов. — Сильно плечо болит? — прервал молчание Дима. — Душа у меня болит, — отозвалась я. Плечо и правда уже не беспокоило, градус притупил физическую боль. Но не душевную. — Оказывается, она у меня есть. — Она есть у всех. Просто одни ее запросто обнажают, а другие прячут глубоко внутри. И не важно, черная она или светлая, факт — ее наличие, — задумчиво говорил Дима будто бы мне, но на деле беседовал сам с собой, или с пустотой. Я слушала его и видела для себя совершенно под другим углом, словно со стороны, словно знаю его не много лет, а максимум пару часов. Видела не как отца любимого человека, а как мужчину, который, между прочим, выглядел очень хорошо для своих лет: ни седины, ни видимых морщин, подкачанное тело, сильные мышцы, проглядывающие сквозь белую рубашку. Не мужчина, а мечта и влажные фантазии каждой второй женщины. И чем дольше я рассматривала Диму, тем больше разгоралось желание сделать его объектом своей мести. И он не сможет отказать. Гадко, эгоистично, жестоко — знаю, но я не святая, и никогда не была ей, чтобы оправдываться. И если кто-то считает, что преступник со стажем вдруг способен стать резко праведником на все сто, то он сильно заблуждается. Так не бывает. «Смерть за смерть. Кровь за кровь. Боль за боль,» — с этим девизом прошагала рука об руку много лет и продолжаю идти по жизни. И раз Рустам поступил так со мной, то и я больше не обязана хранить ему верность. Он предал меня, заставил страдать, и хочу, чтобы он испытал то же самое, хочу отплатить ему той же монетой. (Решения, принятые на эмоциях никогда не приводят ни к чему хорошему, а под действием алкоголя и вовсе нельзя размышлять хладнокровно. Да, я сразу пожалею о сделанном, и через много лет это аукнется мне горько и немилосердно.) Дима продолжал что-то говорить, а я дотронулась до его щеки и провела кончиками пальцев по щетине. Мягко, невесомо. Он замолчал, повернулся ко мне и с опаской заглянул в глаза. Думаю, он понял без слов мои намерения, потому что перехватил руку, резко поднялся и отошёл к столу, ощутимо увеличивая дистанцию между нами. Он упёрся кулаками в столешницу, спина его источала напряжение, могу поклясться, что слышала, как натужно крутятся шестерёнки в его голове, явно судорожно обдумывая, что же делать. Я встала с пола и пошатываясь подошла сзади, близко, насколько могла, но не касалась, заставляя расстояние между нами искрить сильнее, чем когда-либо. — А только что говорил, что я всегда могу прийти к тебе, что никогда не предашь, — упрекнула его, нещадно манипулируя и играя с ним. — Быстро переобулся. — Я не отказываюсь от своих слов. Но не в этот раз, — твердо произнес Дима, продолжая разговаривать со мной спиной, словно боялся, что если посмотрит на меня, то не сможет сказать «нет». — В тебе сейчас боль, виски и желание отомстить — адская смесь, которая в первую очередь навредит тебе. Не хочу в этом участвовать. — А другого раза не будет, — бросила я раздражённо, но продолжала идти напролом, как танк, не видя преград — только цель, которая казалась мне единственно верной в то мгновенье. — Либо сейчас, либо никогда. Но похоже ты сделал свой выбор. Я развернулась к выходу, намереваясь уйти. Очередная циничная провокация — остановит или нет? Делаю шаг по направлению к двери. Ещё один. Еще. Берусь за ручку двери. Рывок назад за локоть. Дима грубо развернул меня к себе, захватил кисти и завел за поясницу, заставляя выгнуться и крепко прижаться к нему. — Чертова манипуляторша! — и без того темные глаза под покровом ночи и вовсе казались черными и смотрели озлобленно и… с желанием обладать. — Как же я ненавижу тебя в такие моменты. — Будто только сейчас понял… — Лучше молчи. Он накрыл мои губы своими. Настойчиво. Требовательно. Дыхание перехватило, внутри гранатой взорвалось и разлетелось на тысячи осколков странное ощущение. Здесь, с Димой мне не нужно играть заученную роль, я могу быть самой собой. Без масок. И он не захочет меня убить за то, кем я волей-неволей являюсь. Руки на моих запястьях сжимались все крепче, властно окольцовывая пальцами, медленно обращающимися в сталь, и причиняя лёгкую боль, граничащую со сладострастием. Я отключилась, просто отключилась от внешнего мира, отодвигая остальное на задний план. Важно лишь то, что происходит здесь и сейчас. Важны лишь мы. Не прерывая поцелуй, он выпустил мои руки из плена своих и не спеша поднялся пальцами к шее, смыкая их на горле. Где-то под ребрами в исступлении стучало подобие сердца, точно доказывая, что оно все же есть у меня. Разум затуманился искристой дымкой, отдавая всю меня нахлынувшему возбуждению. Наши губы касались друг друга все истеричнее, свирепее, сминаясь в порыве животной страсти, зубы оттягивали их нежную кожу, языки сплетались в грациозном танце, дразня тонкие струны нарастающего вожделения. Где-то глубоко яркими вспышками подавала знаки истинная сущность, рвущаяся наружу. И Дима почувствовал это. Он подхватил меня и усадил на стол, ноги инстинктивно обвили его бедра. Со стола полетело без разбора все, что на нём было, и все в одну кучу: бумаги, папки с важными документами, канцелярские принадлежности, и даже его любимая чернильница теперь растекалась по полу насыщенным черным пятном. — Не сдерживайся, — разомкнув губы, прерывисто прошептал. Это стало зелёным светом, чтобы смести контроль на своем пути и позволить черной крови обжигающе растекаться по венам, яркой сеткой выступая на бледной коже. Я замерла и внимательно посмотрела на Диму, словно боялась спугнуть его или вовсе увидеть отвращение в глазах. Но ни того, ни другого там не было: только восхищение и обожание. Секунда, и его губы уже горячо впивались в шею, выжигая глубоко под кожей клеймо с их очертаниями. А мои руки тем временем боролись с мелкими пуговицами его идеально выглаженной рубашки. Не достигнув нужного результата, я в запале дернула ее за ворот. Ткань с треском разошлась в разные стороны, а по кабинету эхом разнесся звук падающих пуговиц. Пальцы коснулись оголенного крепкого торса и спустились к пряжке ремня. С моим платьем Дима обошёлся куда вежливее и, обнажив верхнюю часть, прижал спиной к столешнице, нависнув надо мной. Мы слились в единое целое. Каждое прикосновение отзывалось коротким импульсом, оставляющим после себя длительное сладкое послевкусие до одури приятной неги. Каждое движение приводило в экстаз, задевая податливые точки наслаждения и доводя до пика. Внутри все трепыхалось и переворачивалось с ног на голову, нечеловеческие звуки, вырывающиеся из нас, могла бы слышать вся школа, если бы не отличная звукоизоляция, пальцы сжимали края столешницы с такой силой, что в какой-то момент дерево просто не выдержало и кусками осталось в моих руках. И судя по жалобному скрипу стола, он тоже был на последнем издыхании. … — Жалеешь? — Дима аккуратно застёгивал молнию на платье. — Нет. Ложь. Чувство грязи, омерзения к самой себе перевешивало все. И стыдно было даже не за сам факт случившегося, а перед Димой: своими действиями я дала ему надежду, сделала орудием мести и удовлетворения собственного эго, совсем не думая о его чувствах. А тем единственным, кто занимал все мои мысли, по-прежнему был его сын, и даже несмотря на причиненную боль не могла выкинуть его из головы. — Я давно ни на что не надеюсь. Ты ясно дала все понять в прошлый раз, — Дима будто прочитал мои мысли. — И никто никогда ничего не узнает. По крайней мере не от меня. Молчание. Короткая игра в «гляделки» и такое же короткое «спасибо» от меня. Я покидала кабинет настороженно, как жалкий воришка оглядывалась по сторонам, ныряя за колонны при каждом шорохе. Как только переступила порог комнаты, снова ощутила дикое опустошение и моральную усталость, словно прочее осталось за пределами этого небольшого четырехугольника, который был так же пуст, как и моя душа.