Любой

Оплывший жиром небритый мужчина, изнывая от повышенной влажности, усердно заталкивал своё тряпьё в стиральную машинку, а я с интересом наблюдала, как в барабане бешено вращается мое одеяло. В начале августа воздух киселём стопорился в каждом квадратном метре, и в тесной прачечной самообслуживания духота возвелась в квадрат. С платоновской ересью в мыслях я сидела на стиральной машине и болтала ногами, глядя на улицу сквозь заляпанное, покрытое серыми разводами стекло, в отражении которого встречалась со своими же бутылочными глазами. Такао примостился рядом и качал головой в такт льющимся из наушников трелям. В это время в мире кто-то напивался, дебоширил, отскребал себя с грубого дощатого пола, топился в барах и вылезал из участка трезвым пьянчугой, исторгая муки совести. Кто-то радовался и жил, жил впотьмах, ведя сусальные разговоры и просыпаясь дохлой крысой. А Кагами наверняка непринужденно что-то ел. При мысли о еде я оживилась. — Что такое гоукон? — выдала я задумчиво, листая ленту в телефоне. — Чего? — Казунари нехотя вытащил наушник. — Что такое гоукон? — в этот раз я зачем-то повысила голос. — Очередное японское безумство? — Ну, ты почти угадала. Это групповое свидание вслепую! Незаметно подкравшийся культурный шок в очередной раз уложил меня на обе лопатки. Мне никогда не понять менталитета этой страны. — И как это проходит? — осторожно спросила я. — Одинаковое количество девушек и парней идут на свидание и там знакомятся, — задрав нос, Такао начал свой ликбез, вероятно воображая себя великим ловеласом. — Ну и пьют, конечно же. — Ты, ясное дело, посещал такие мероприятия?.. — Нет! Девушки в последнее время какие-то странные. — Don’t blame the looking-glass, — я замялась, пытаясь грамотно построить фразу. — If your face is crooked. — Погоди-ка! Чего ты сейчас сказала? — лицо его выразило крайнюю степень восторга. — Русский афоризм, — изрекла я в чрезвычайно напыщенной манере. — Вы тяготеете ко всяким извращениям — чего стоят эти Хост-клубы! Обывательницу называют «Химе-сама», даже если оная весит три центнера. — А вы тяготеете к тому, чтобы избавляться от детей, сплавляя их за границу? Я ощетинилась и поджала губы. Осознав, впрочем, какую тему затронул, Такао замер и принял положение весьма сконфуженное. Стиральная машинка запищала, и я, проворно спрыгнув на пол, принялась возиться с режимом сушки. Монеты со звоном опускались в приёмник. — Я схожу в тот магазин за углом. — Угу, пошевеливайся. Сколько же здесь режимов? Быстрая сушка, щадящая, деликатная, режим для верхней одежды с отжимом… Всё это было в новинку, поскольку бытовые японские стиральные машины в большинстве своём вообще не нагревают воду. Мне всегда казалось, что Япония — танк с непробиваемой консервативной броней, об которую все иностранцы расшибутся, превратившись в однородный фарш социума. Я переместила центр тяжести, балансируя на корточках. Сто йен, вылетев из кармана, резво поскакали по полу. — Чёрт, — прокряхтела я, пытаясь одной рукой изловить злополучную монетку, прибившуюся к чьим-то кроссовкам. — Ты так быстро вер… — А я уходил? — послышалось откуда-то сверху. С досадой оторвавшись от сенсорного меню, я запрокинула голову и почувствовала как липкое опустошающее беспокойство защетотало под рёбрами. Засунув руки в карманы и отставив локти в стороны, надо мной угрожающе склонился Хайзаки Шого. — Ты ещё здесь, иностраночка? — насмешливо прошептал он, изучая меня пытливым скользким взглядом, от которого по спине пробегал мороз. — Не успела на онсэнах* побывать? Я тотчас подскочила, чтобы не валяться у него под ногами. Хотелось прочесть «Отче наш», но в голове все было в ужасном беспорядке, и на уме вертелась лишь таблица квадратов натуральных чисел. — Нет, — отрапортовала я без должного энтузиазма, обдавая его всею своей холодностью. Тот, видимо, ожидал от своей фразы иного успеха, и, нахмурившись, опустил свою поклажу на пол. Не могу поверить, что он стирать сюда ходит! — Думаю, ты охотнее разговариваешь, — он грубо захлопнул крышку стиральной машинки. — Со своим рыжим бараном. Да и не только разговариваешь. Вы, гайдзины, не теряете времени даром! Во рту плавал вкус гуталина и пыли. Глупо было надеяться, что Хайзаки забудет обо мне так быстро, будучи поглощенным очередной галиматьёй. Развернувшись, я пихнула его плечом, заставив отодвинуться на полшага. Кровь застучала у меня в висках, а на лице проступили желваки. — Заткнись! — Да ну? Угадал, что ли? Все произошло слишком стремительно. Я занесла руку для удара, но Хайзаки перехватил ее и с силой толкнул меня в облицованную плиткой стену. Волна тупой боли отхлынула от затылка и пронзила позвонки, а из глаз посыпались небезызвестные искры. Если бы мои мысли могли транслироваться, то до слуха долетали бы лишь сбившиеся шумы. Я вскрикнула на вдохе и выставила руки перед собой. Шого отшатнулся назад, бешено обвёл взглядом прачечную, и, замерев на долю секунды, накинул капюшон и вылетел за дверь, изрыгая чудовищные проклятия. Я завертела головой. В углу, сверкая переливающимися бензиновым объективом, притаилась камера видеонаблюдения. Не хочу даже и думать о том, что могло произойти вследствие ее отсутствия. Такие камеры устанавливались во избежание краж, предоставляя возможность поймать с поличным воришку-дилетанта. Пока я благодарно глазела на устройство, приняв сложившуюся ситуацию в назидательную пищу, колокольчик на двери брякнул. — Какой-то парень выбежал отсюда, сверкая пятками, — Такао поставил две алюминиевые банки на машинку и озадаченно округлил глаза — Чего это с ним? — Понятия не имею, — я пожала плечами, пытаясь стряхнуть колотящую меня мелкую дрожь и взглянула на своё отражение в затемнённом экране телефона. Лицо было белым, как накрахмаленная больничная простыня. Могу ли я с этой минуты считать, что уровень преступности в Японии резко вырос?

***

Я накрыла голову подушкой. — Ты в порядке? Хочешь котлет? — Марко нервно барабанил пальцами по дверному косяку. — Не очень, — вздохнула я, все больше погружаясь в свою скорлупу и пребывая в крайне отвратительном состоянии. Мой голос из-под кипы синтепона звучал глухо. Усталость навалилась на меня бетонным блоком, однако мир жил, дышал, возился в круговерти событий и оставлял неугодное на задворках, предварительно выпотрошив за ненадобностью. Никто не откликнется на крик ссутулившегося утопающего и народ проглотит это. Паспорт, не попадавшийся мне на глаза по целым неделям, маячил своей бордовой обложкой посреди барахла и напоминал о задвинутой в дальний ящик проблеме. Знавший все мои повадки Марко всячески пытался упрятать злосчастный документ в недосягаемые мне места, поскольку второй имел на меня влияние до того сильное, что я всякий раз впадала в уныние. Случалось находить его в морозильной камере, погребённым под пакетами со стручковой фасолью, выуживать из-под диванов и обнаруживать в недрах обувницы. Сосед снова постучал, сигналя моей внутренней фурии зелёным светом. — Да чего ещё?! — раздраженно крикнула я, откидывая подушку невесть куда. Марко просунул голову в щель между косяком и дверью и смерил меня странным взглядом. — Кагами пришёл. Я остолбенела. То есть как? Прямо сюда? — Господи! Скажи, что меня нет! — я перепугалась как ребёнок, оставленный в очереди нерасторопной мамашей. Бог давно махнул на меня рукой. — Иди и скажи сама! Я тебе не швейцар.