Yes

Мать глядит на неё осоловелым взглядом и блаженно улыбается. Саманта уже видела такую улыбку. У Джозефа Сида. — Тебе не обязательно питаться этой дрянью, — говорит Сэм, выкидывая в мусорное ведро полуфабрикаты со странным запахом. — Если хочешь, я буду привозить тебе продукты. — Не стоит волноваться обо мне, милая. Она уже несколько лет зовёт её «милой», «солнышком» или «дорогой», но Сэм всякий раз вздрагивает, как от удара, не в силах привыкнуть к таким словам. Они всегда предназначались той, другой девочке, имени которой её мать теперь вообще не называет, будто у неё всегда была только одна дочь. — Лучше расскажи, как у тебя дела. — Всё хорошо, — врёт, конечно. — А где ты так покалечилась? — Попала в аварию по пути в мастерскую. Ничего серьёзного. Мать картинно прижимает руки к губам и ахает. Ужаснувшись, она снова становится прежней, будто на лицо ложится белый налёт. — Я так рада, что ты помогаешь общине. «А я-то как рада», — совсем не весело звенит в голове. Но Сэм только кивает, составляя тарелки на подставку для сушки. — Сегодня Отец как раз читал нам проповедь о том, как важно помогать нашим братьям и сёстрам. Ведь только вместе мы можем пережить Коллапс, — воодушевлённо продолжает мать. — Знаешь, я хотела бы, чтобы мы хоть раз послушали проповедь вместе. Сэм замирает. Вода из-за перебоя в подаче становится ледяной, коченеют пальцы, но она не делает ни единого движения, чтобы отрегулировать температуру. — Нет. У меня и так много работы. — Но ведь это так прекрасно, наполняться этой благодатью слова божьего и чувствовать, как он даёт тебе силы искупить свои грехи. Когда-то проповеди Джозефа Сида заставили её мать снова улыбнуться спустя многие-многие годы. Но вряд ли на неё они окажут подобное влияние. Сэм перекрывает воду и произносит снова: — Нет, — потом вытирает руки и хватает рюкзак. — Если тебе что-нибудь будет нужно, звони. Оставаться больше нет ни смысла, ни желания. Саманта наклоняется, быстро целует мать и уходит, больше не сказав ни слова. Перед тем, как хлопает дверь, она почти физически чувствует, как голос вонзается в спину: — Я помолюсь за тебя, дорогая! Сэм только недовольно кривит губы. Молитвы не дадут ей новых деталей для батарей. Зато сопротивленцы могут. Она мысленно извиняется перед Мэри. Когда-то та вскользь упомянула о довольно крупном складе местных, видимо, даже не придав значения своим словам. Мы ведь не задумываемся над тем, что говорим, когда говорим с теми, кому верим. И Сэм ещё ни разу не подводила этой веры, даже несмотря на свою связь с эдемщиками. Ей нравилось думать об этом, как об обычной работе, которую ты выполняешь, получая за неё свою плату и которая не коим образом не соприкасается с твоей личной жизнью, убеждениями или временем вне работы. Луна полная. Её свет, просачиваясь сквозь кроны, оставляет тонкие полоски на земле, похожие на отполированные дорожки для боулинга. Сэм шла пешком через поле, потом через лес. Машину она разбила, а выдавать новую ей точно никто не собирался. По крайней мере сейчас. Забавно, что у неё вправду никогда не возникало мысли присоединиться к сопротивлению. Монтана не была ей родиной, а потому лозунги: «Эта наша земля» и «Тут мой дед жил, отец жил и я жить буду» не оказывают никакого эффекта. Она видела в противостоянии бессмысленную бойню, как впрочем и в любой войне, и становиться пушечным мясом не собирается. Единственное, о чём она всё чаще и чаще задумывается — побег. Куда угодно, лишь бы подальше отсюда. Куда-нибудь, где можно будет начать другую жизнь. Однако всякий раз в голове снова и снова отзывается: «Можно убежать от других, но от себя не спрячешься». Да и оставить здесь мать она не может. Та слепо веровала всему, что говорит Джозеф Сид, и если ему когда-нибудь забавной покажется мысль сказать пастве спрыгнуть со скалы, Сэм не хотела бы пропустить этот момент. Ещё одной метафорической крови на своих руках она не переживёт. На горизонте замаячили красные стены амбара. Сюда вела грунтовая дорога, а дом стоял в живописном месте. Излучина реки вдалеке, вековые сосны, раскидистый клён на заднем дворе — хоть сейчас пиши картины. Сэм перемахнула через забор и почувствовала, что наступила на что-то мелкое и округлое. Но это был не гравий. Это были гильзы. В доме не было света. Абсолютная тишина. Если бы тут были сторожевые псы, они бы её уже учуяли и подняли бы тревогу. Сэм даже оптимистично предположила, что в доме никого. На двери амбара красуется замок. Ну, ещё бы. Медвежатник из неё никакой, так что приходится изворачиваться и лезть в дыру за амбаром, где подгнившие доски отрываются уже простым нажатием на лом, используемый, как рычаг. В амбаре темно, как в норе и мало места. Всё пространство, которое не заставлено пластиковыми ящиками с припасами, завалено хламом. Инструменты, банки с краской, деревянные палеты, пластиковые и железные вёдра. Всё это не то. Панели стоят в дальнем углу у входа, прислонённые к стене. Сэм недовольно заключает, что они поликристаллические, а значит, хоть и эффективны в облачную погоду, КПД давать будут куда меньше. Пока она раздумывает над тем, насколько критичным этот факт покажется эдемщикам, звенящую тишину рушит голос: — Какого хрена?! Она оборачивается, так и не успев засунуть последнюю панель в рюкзак. У лестницы на второй уровень, где хранится сено, стоит мужчина и смотрит на неё не менее ошалело, чем она на него. Сэм кидает взгляд в другой конец амбара. Пробежать прямо сейчас к дыре, через которую она вошла — гарантированно поднять всю округу на уши звоном барахла, обойти который на бегу просто нереально. Сердце с силой бьётся о костяную клетку. — Я спросил, что ты, твою мать, тут забыла? Никакого ответа, заготовленного на такой случай у неё нет. А у мужчины нет оружия. Это она отмечает сразу после его заспанного лица. Он вдруг хмурится, и в полумраке черты приобретают устрашающий вид. — Погоди-ка… Я же тебя помню! Ты приезжала с этим сукиным сыном! И надо же было из всех сопротивленцев округа Хоуп наткнуться на одного с хорошей памятью. Правда тогда он был выбрит, абсолютно трезв и с рвением овчарки защищал небольшую мастерскую рядом с Фолс Эндом, куда за необходимыми инструментами решили наведаться Джон Сид и его подручные. Но ради справедливости надо всё-таки сказать, что кортеж эдемщиков, подъезжающий к твоему дому, и вправду сложно забыть. На секунду она не слышит даже стука собственного сердца. Руки будто каменеют. Лицо мужчины перекашивает злость, а из-за его плеча глядят исходы этой ситуации. Она может сдаться и, возможно, остаться в живых. Но едва ли можно назвать хорошей концовку, где она заявляется к Джону Сиду с пустыми руками. Так что остаётся только одно. Они одновременно бросаются в стороны. Правда в разные. Сэм хватает толстый черенок от лопаты и бьёт с замахом. Кажется, она даже попадает по зубам. А потом, перескочив через подкосившееся тело, несётся к спасительной дыре в стене. Рука позади хватает за капюшон толстовки, но Сэм сбивает какие-то вещи и, видимо, они падают на мужчину. Она не знает точно, потому что не оборачивается. По крайней мере, пока дом не скрывается из виду. Рюкзак бьёт по спине, дыхание сбилось, воздух застревает в трахее, а панели звенят, ударяясь друг о друга. Сэм молится, сама не зная кому, только о том, чтобы ничего не разбилось. При хорошем раскладе, ей должно хватить почти на все из тех батарей, которые были заказаны до аварии. Но уж лучше так, чем вовсе ничего.