Yes

После рандеву с собственными кошмарами, ощущение такое, будто по ней прошёлся грузовой состав. А увлекательная прогулка в темноте по горам и лесам округа Хоуп исколола ей руки, расцарапала лицо и ободрала колени. Новые ранки ложатся поверх старых синяков и ссадин, как очень плохая штукатурка. Если так дальше пойдёт, собственное тело пошлёт её к чёрту. Сэм не знает, куда идёт. Не знает, какого плана придерживается. Не знает, что в конце пути. Вся её чёртова жизнь на данный момент — одно сплошное уравнение с кучей неизвестных. Правда исход становится константой, едва она слышит позади предупредительное: — Стоять! Тонкие иголки прошивают тело, Сэм замирает, не в силах заставить себя пошевелиться. Если она сейчас резко двинется, её вполне могут свалить Блажью, как какого-нибудь дикого кабана. А от этой дряни такие приходы, что уж лучше обратиться к тому, что так любят Сиды — послушанию. — Ты ещё кто? Чего здесь забыла? — солдат блокпоста приближается и рывком разворачивает её к себе, светя фонариком в лицо. Сэм мысленно заключает, что видимо выглядит очень плохо, потому что лицо у солдата прямо-таки вытягивается. У неё нет не одной заготовленной на такой случай речи. Она — побеждённый, пасующий перед нахрапистой силой и верностью эдемщиков. Сэм проклинает момент, когда ей показалось, что блокпост пустует, а единственный солдат — спит, уронив голову прямо на руль. — Твою же мать… Парни, у нас тут джекпот! Сэм хочется ядовито пошутить на тему того, что сегодня она не в настроении давать автографы. По крайней мере не здесь — на границе долины Холланд возле укрытого вязкой тьмой блокпоста, перегораживающего дорогу всякому, кто решится сбежать и уверовать в спасение. Нет, спасение тут выдаёт только один человек. И оно у него весьма специфическое. — А вот и девчонка из мастерской, — тянет довольным голосом подошедший второй солдат. — Ты расстроила Джона и ставлю сотку, что вляпалась ты знатно. Сэм злится на себя. Она сжимает зубы так, что челюсть хрустит, отдаваясь в висках. Насколько тупой и наивной нужно было быть, чтобы всерьёз уверовать, что она может так просто сбежать? Она понимает это только сейчас, когда ошейник натягивается от того, что поводок тянут назад. — Я уж прямо-таки вижу крупные буквы, — усмехается первый солдат, потом делает шаг вперёд, и Сэм чувствует, как его палец касается её живота сквозь майку, вычерчивая на нём буквы: — Г-Н-Е-В. В одном он точно прав: гнев скручивается в груди тугим клубком. На какой-то миг она снова теряет контроль, дёргает ногой и прикладывает солдату коленом в пах настолько сильно, насколько может. За короткий миг между тем, как у солдата врывается хриплый стон и тем, как второй наотмашь бьёт её по лицу, Сэм успевает увидеть, как госпожа Фортуна окончательно поворачивается к ней тем самым местом. Сэм кашляет, прижимая холодные пальцы, словно сделанные из проволоки к горящей щеке. — Нет, — прежде, чем она получает второй такой же удар для полного равновесия в природе, пострадавший останавливает товарища, с горем пополам выпрямляясь. — Это не наше право. Я отвезу грешницу к Джону, и она своё получит. Груз букв, складывающихся в слишком хорошо знакомое имя, быстро выветривает всю её решительность, развеивая её, как прах на ветру, пока Сэм молча следует за солдатом к машине сквозь прохладу ночной Монтаны. Когда дверь хлопает и на её «гениальном» плане освобождения появляется маркировка «не действительно», Сэм всерьёз раздумывает над тем, почему бы им просто не пристрелить её прямо тут, но Гёте уже дал ответ на её вопрос: Котам нужна живая мышь. Их мертвою не соблазнишь. На дорогах долины совсем пусто. Местные не осмеливаются совать нос из домов, едва черничное небо становится чёрным. А эдемщики… им всё равно день или ночь. Греху нужны тёмные покрывала, а эдемщики слишком уверенны в собственной святости. Сэм мысленно спрашивает, почему на неё даже не надели наручники, но бросив на себя быстрый взгляд в зеркало заднего вида, понимает, что она такая же устрашающая, как застрявшая в силках птица. Она считает указатели с милями и всякий раз чувствует, как скручивает живот, будто её протыкают насквозь арматурой. Ей бы по-хорошему придумать себе оправдание, начать уже сейчас верить во всё, что только может ей сказать Сид и повторять назойливое «Да». Но у Сэм для этого нет ни желания, ни энергии — последние запасы на внутренних электростанциях давно исчерпаны, а сами электростанции в запустении. — Что со мной будет? — впервые за время пути заговаривает Сэм негромким голосом, который врывается в тягучие шумы — звук мотора, грохотание железа и шум ветра. — То же, что со всеми грешниками, — он говорит без самодовольной улыбки, но с каким-то до рвоты неприкрытым издевательством. — Покаяние, искупление и возвращение с пути отступника. Не думай, что тебе всё это спустят на тормозах. — С чего мне так думать? Солдат отворачивается от дороги и смотрит на неё странным многозначительным взглядом, но Сэм слишком устала, чтобы играть в шарады и отгадывать, что это значит. В этот момент, глухой звук лопает тишину, как воздушный шарик. Солдат всё ещё глядит на неё, но таким взглядом, будто в венах у него вместо крови начинает течь сталь и свинец. Сэм хлопает глазами и понимает, что произошло, только когда тонкая струя крови чертит дорожку от виска вниз к шее. В этот же миг машина виляет в сторону. Сэм кидается к водителю — теперь уже мешку с костями, мясом и застывшим навсегда неясным взглядом — спихивает его в сторону и только со второй попытки дотягивается больной ногой до педали, чтобы выдавить тормоз. Фортуна на миг оборачивается, чтобы оскалиться рядом клиновидных зубов и не дать машине перевернуться. Затрещав шинами и перегородив дорогу, авто замирает. Сэм отползает на сидение, всё ещё не в силах сообразить в своём распухшем сознании какого чёрта сейчас произошло. Кто-то дёргает дверь. Саманта оборачивается и ошалело глядит поверх пистолета, наставленного на её голову на лицо какого-то темнокожего мужчины. — Выметайся! Живо! Видит Бог, я второй раз говорить не стану. Она беспрекословно выполняет, подняв руки в знак капитуляции. — Джаспер, ты сказал это машина с медикаментами! Какого хрена тут пусто? — знакомый голос приносит ветер, режущий неприкрытую кожу плеч. — Это должна была быть машина с медикаментами. — Значит ты, придурок самонадеянный, всё напутал! Вот уж повезло, так повезло. Сэм оглядывает сопротивленцев: трое на виду, ещё один — бесплотный образ, от которого слышен только въедающийся голос. Он где-то за машиной. — Ты! — названный Джаспером, коротко остриженный блондин, пистолетом указывает на Сэм. — Вы должны были везти медикаменты. Где они? — Я не знаю. Она думает, что отблески безумия этого парня в данный момент не уступят по степени выраженности самому Джону Сиду. — Думаешь, я тебе голову не продырявлю? Сэм едва успевает открыть рот. — Она тебе не скажет. На фоне залитого цементными облаками горизонта вдруг появляется внушительная в таких условиях фигура. Сэм закусывает губу с такой силой, будто хочет, чтобы с кровью из организма испарились последние остатки надежды выйти сухой. Томас склоняет голову, каждый его взгляд — скобы, впивающиеся в кожу. Она даже не знает, радоваться такому спасителю или нет. — Ты её знаешь? — спрашивает темнокожий мужчина, чьи руки держат Саманту за шиворот, как щенка, будто она вправду такая дура, что решит бежать. Томас облизывает губы и медленно кивает. — О да… просто не девушка, а мечта — и руки откуда надо, и верная, но вот не задача, совсем не умеет выбирать друзей. Его издевательский сарказм встаёт поперёк горла, как просроченная еда и разносит осколки стойкости словно молотком. Сэм собирается с силами, выдавливая из себя последние остатки духа и произносит: — Слушайте, я не хочу проблем. Вы понятия не имеете, кто я и что у меня на уме. — Стелешься под ублюдка Сида — будь готова, что тебя будут ровнять по нему, — огрызается Томас. Сердце пробивает удары, как заправский боксёр. Лицо у неё пылает, словно раскалённое. Плесни водой и кожа зашипит. Инстинкт самосохранения опять уступает место пораненной гордости, но совершить что-то, о чём она пожалеет, Сэм не успевает. Джаспер направляет пистолет. — Где медикаменты она нам, может, и не скажет, но если она вертится рядом с этим сукиным сыном, то может быть полезной, — голосом, настроенным на частоту «рассудительности и здравомыслия», чеканит Джаспер. Томас безмолвно соглашается. Вот он — триумфатор на этом поле из ошмётков здравого смысла. Охотник, довольствующийся пойманной ланью, потому что на медведя у него не хватит капканов и мозгов.