Yes

Сегодня четверг. Чистый четверг, как он любит его звать. Время искупления и благодати. Река упирается в кровоточащий рассветом горизонт. Маленькие коробки домов вдали едва виднеются. Гладь воды девственно чиста, не потревожена кающимися грешниками. Право раздробить это стекло, в котором отражается идеальный мир без насилия, обмана, унижения Джон оставляет за собой. Он ступнями чувствует каждый гладкий камушек на дне реки и на миг останавливается по пояс в воде, вдыхая влажный воздух, который проходит вместе с силой, данной ему Богом и Отцом. Первое оседает в лёгких, второе сворачивается где-то под сердцем. Он оборачивается, глядя на жмущихся друг к другу, словно овечки, людей на берегу. — Сегодня вы все пройдёте священный ритуал очищения. Вы преклоните колени и скажете: «Да, я хочу спасти свою душу!», «Да, я каюсь в своих грехах!», «Да, отдаю себя на суд Божий!». Да! У кого-то на груди, у кого-то на лбу, но у всех у них позорным клеймом вырезаны их грехи. Джон знает каждый из них, знает наперечёт и более того, он чувствует каждый из них, он может придать им ощутимую форму. Джон знает, что гордыня — бледно-жёлтая, но себе кажется золотой. Она карабкается на первое место пьедестала, не замечая, что цифра один здесь — кол, впивающийся под рёбра. Она приторно сладкая, до тошноты, но попробовавший её принимает эту сладость за само собой разумеющееся. Джон знает, что гнев — кроваво-красный, как бычья кровь, что сочится из головы жертвенного животного, поднятой на пике. Он сминает цветы добра, семена которых есть в каждой душе. Он смеётся громогласно и заливисто, и в этом смехе пылает мир, рушатся города и горят люди. Джон знает, что зависть — зелёная, как стоячая трясина в болоте. Она сворачивает кровь в один большой сгусток, как змеиный яд, только медленнее и болезненнее. Она не даёт тебе даже сглотнуть, будто гланды у тебя распухли от какой-то отвратительной болезни и ты можешь только произносить «Я». Джон знает, что уныние — мертвецки синее, как линии вен под кожей у трупа. Оно холодное, как прислонённый к виску пистолет, на курок которого у тебя никогда не хватит силы нажать. Джон знает, что похоть — неоново-розовая, как вывески борделей и острая, но не как мексиканская еда, а как лезвие, распарывающее тебе низ живота. Она солёная на вкус, как вода Мёртвого моря, затопившего Содом и Гоморру. Эта соль оседает на языке, пока тугое и горячее чувство пульсирует внутри. Этому его научил Отец Джозеф, нашедший заблудшую душу, блуждающую в глубине собственных страхов, запертую в клетке из боли и непонимания, отчаяния и одиночества. Он заставил его взглянуть в глаза бездне своих грехов, и в этом была такая неистовая сила, что бездна не рискнула взглянуть на него в ответ. — Ну, кто желает быть первым? Люди по-прежнему недвижимы, как каменные истуканы, вросшие в берег. Джон даёт знак, и ощутимый толчок стволом винтовки в спину заставляет выступить вперёд одного из грешников. Он идёт, еле волоча ноги и чем ближе подходит, тем больше съёживается. Когда Сид опускает руки ему на плечи, тот дёргается, как от удара. — Ты хочешь прощения? Он молчит. Джон с силой надавливает большими пальцами чуть повыше ключиц и резкая боль почти складывает мужчину пополам. — Да! Да! — Ты готов исповедать свои грехи? — Да. — Хорошо, — Джон довольно кивает и улыбается вроде даже ободряюще. А потом толкает мужчину в воду так резко, что тот не успевает набрать воздуха. Пузырьки вырываются из сдавленных лёгких на поверхность и его лицо под водой кривит гримаса боли. Он держит его, рукой упираясь в грудь. В утреннем воздухе слышен только приглушённый толщей воды крик. За минуту до того, как его тело наполняется водой, словно сосуд, Джон поднимает его на поверхность. Его выворачивает пресной водой. Он кашляет и трясётся. — Я… я прощён? — с затаённым страхом в угольных зрачках спрашивает он. Сид заботливо похлопывает его по спине. — Ты на верном пути. Кто-то из эдемщиков приближается и склоняется почти вплотную. Слова, срывающиеся с его губ разбавляют утреннюю лёгкость Джона, как почти половник дёгтя в кружке с мёдом. Разбитая мастерская, ни следа девчонки и чрезмерно дерзкое нападение сразу на несколько машин этой ночью, словно сопротивленцы что-то искали. — Узнайте, кто осмелился сойти с праведного пути. — Уже узнали. Это Джаспер. Джаспер. Он вспоминает его лицо за долю секунды, глядя на него в глубине собственного сознания так, как маньяк глядит на свою жертву, решая, с какой части начать расчленять тело. Джаспер — Люцифер от мира эдемщиков. Тот, кому были даны крылья, чтобы стать вестником Божьим и тот, кто их презрел и упал во тьму грехов. Джон улыбается. Вот его Чистый четверг*. И вот его Иуда.