Yes

В их первую встречу Джон с маниакальной уверенностью сказал ей: «Знаешь, какой твой грех? Зависть». Она сидит и считает секунды, будто это время до момента, когда сдетонирует взрывчатка в её собственном организме. И сейчас, в этом храме для не-счастливчиков, где ей уже пора начать молиться о собственной жизни, она понимает, что в чём-чём, а вот в грехах Сид никогда не ошибается. Её зависть пахнет трением палёной резины о горячий асфальт, но этот запах она обрела только в тот день. До этого зависть жила бок о бок с Сэм, не навязываясь. Но она была всегда, потому что и Элис была всегда. Даже проиграв эту схватку, она умудрилась выйти победителем. Она получила бесценный покой, разлагаясь под шестью футами земли и оставшись навсегда «невинной малюткой». А Сэм сейчас сидит тут — в непонятной комнате бункера сопротивленцев и в отличие от сестры, разлагается только морально. Слишком мало, чтобы назначать дату похорон. Из темноты собственного сознания, обёрнутого в липкую плёнку страха неизвестности, её вырывает щелчок замка. В комнате нет окон. Свет даёт только тусклая лампа под потолком, которая теперь от потока воздуха раскачивается с противным скрипом. Сэм втягивает этот воздух — совсем не свежий, пахнущий бензином и бочками для разведения огня, но куда более приятный, чем затхлость её апартаментов. — Чтобы ты знала, в этом нет ничего личного, — по голосу это Джаспер. Сэм не поднимает головы. — Может у вас и есть какие-то тёрки с Томом, но мы тебя здесь держим не поэтому. Сэм не смотрит на его лицо, в таком освещении кажущееся землисто-зелёным. Она смотрит на собственные запястья, перевязанные каким-то кабелем, который врезается в кожу, как стебли ядовитого плюща. — Если ты скажешь нам что-нибудь, что будет нам полезно, мы тебя отпустим. Она слышит глухой звон. Джаспер выдвигает из-под стола в углу коробку, судя по звуку с инструментами. Правила всегда остаются одинаковыми — не важно, играют сопротивленцы или эдемщики. — Я не знаю ничего, что вам могло бы пригодиться. — Томас говорит, Сид держал тебя при себе. И ты хочешь прикинуться дурочкой? «А может Томасу стоит пойти нахрен?», — слова бьются прямо в стиснутые зубы с обратной их стороны, Сэм проглатывает их и произносит: — Томас ошибается. Джаспер вздыхает. Он отворачивается и садится на корточки перед коробкой. Сэм внимательно смотрит на его лицо в профиль. У него красиво очерченные губы, но глаза посажены глубоко. На вид ему не больше тридцати. У него татуировка на шее и жирные полукруглые шрамы на левой руке и горле, как от челюстей зверя. Если там были раны, он должен был быть мёртв. Но жизнь пометила его точкой, а он превратил её в многоточие, будто бы просто из паскудства оставшись в живых. — Знаешь, у меня в детстве был пёс, — вдруг проговаривает он с непринуждённостью уместной где-нибудь в баре, но не здесь. — Спайки. Мне его подарил отец. Мы с ним росли вместе, спали вместе, чуть ли не из одной посуды ели. Он провожал меня в школу, а когда я возвращался — встречал. Он шагает вперёд. Перекидывает через стальную балку перекрытия верёвку, будто прямо сейчас собирается устроить суд Линча и затянуть петлю. Но вместо этого с неуместной осторожностью поднимает связанные руки, заставляя и Сэм потянуться вслед за этим движением и встать на колени. Цепляет шнур на запястьях крюком для мяса и закрепляет конструкцию на верёвке. Всё это он проделывает так быстро, что воспалённое сознание Саманты едва успевает сообразить. — Но как-то я вернулся со школы один. Спайки выбежал мне навстречу только у дома. И когда я понял, что он бежит ко мне совсем не так, как прежде, было уже поздно, — свет лампы драматически высвечивает его шрамы. — И тогда я заключил кое-что. Насколько бы дружелюбным не казался тебе зверь, как бы ты не любил его и как бы не доверял, в один день что-то может пойти не так и он вцепится тебе в глотку. Сэм думает о том, как бы сохранить трезвость сознания и не дать ему превратиться в зажёванную видеоплёнку. В свете лампы видно поднимающиеся пылинки, когда Джаспер достаёт со дна коробки клубок проводов, а из-под стола какой-то агрегат, чуть меньше микроволновки, похожий на старомодное радио. — Я совсем не учился в классическом понимании этого слова, — снова заговаривает он, не цедя слова, давая им вырываться свободно, словно у них тут воскресный фуршет с фондю и твистером. — Школа была скорее способом не подохнуть в четырёх стенах дома-казармы. А в колледже я вылетел в первый же год. Агрегат встаёт рядом с Сэм. Она чувствует, как онемели руки, будто они вообще уже ей не принадлежат. Джаспер распутывает провода и лепит их, как пиявок на виски, на грудь ниже ключиц и на рёбра под футболкой. Сэм дёргается, хотя показатель сил уже уходит в какой-то заоблачный минус. — Но что касается жизни… О, тут у меня были просто превосходные учителя. И я впитывал всё, что они говорили мне. Я медленно учился, но всё же достиг определённых успехов. Джаспер секунду глядит на неё почти рентгеновским взглядом, вычисляя сколь велик уровень страха сейчас и настраивая свой аппарат, к которому цветной паутиной тянутся провода, в соответствии с этим уровнем. — Я покажу тебе. Он направляет прошивающую волну в тонкие полоски рёбер, которые в мгновение выступают из-под майки, потому что Сэм рвётся вперёд от сдавливающей тело боли. Как он и говорил, он хороший ученик. Он послушно усваивал все уроки, правда в попытках их воспроизвести у него не хватает фантазии, изюминки. Ну и чёрт с ней. Девчонка сдастся и без того. Уверенность в этом крепнет с каждым разом, стоит ему повернуть ручку и подать напряжение. Оно не сильное, но выдирает крики прямо из горла. Никто снаружи этой комнаты не реагирует на крик. В бункере нет людей. Одни тела. Когда Джаспер останавливается, проходит по ощущениям чёртово столетие, а на деле около десяти минут. За это время Саманта становится грифельным наброском живого человека: тени тут и там, вытягивающие её безжизненно повисшее тело. Он снимает её руки с крюка и забирает оборудование, укладывая тело на кровать в углу. — Это была проба. Я вернусь вечером. Хочется подняться на локтях и смачно плюнуть ему в лицо, но сил нет даже на то, чтобы просто раскрыть глаза. По ощущениям мозг в черепной коробке превратился в кисель. Как, впрочем, и все органы. Сэм стискивает зубы, но стон всё равно вырывается против воли, когда она силится перевернуться на бок. И в этот момент в сознание одичавшим зверем врывается чей-то голос: — Не вставай.