Yes

— Не вставай. Она не слышала, как открылась дверь. На пороге стоит Томас в простецкой клетчатой рубашке и с подносом в руках. Ему не нужно обладать экстрасенсорными способностями, чтобы увидеть, как собираются под языком у Сэм крупинки отчаяния, похожие на бисер. — Да пошёл ты, — цедит Саманта, но без злости, бесцветно. На неё тоже нужно накопить сил, а взять их неоткуда. Ей хочется сдохнуть. Но в глубине души Сэм отлично понимает, что она жаждет не умереть, а быть спасённой. Покалеченное сознание на вскидку оценивает, насколько Томас может ей с этим помочь. Сам Брук опускает на тумбу у кровати поднос, на котором оказывается тарелка с кашей и чай, налитый в кружку с дебильным девизом «Золото и серебро» Монтаны на ней. Да уж, в этой комнате нет золота и серебра, хотя это вроде как тоже Монтана. В этой комнате только кровь и сталь. — Я помочь хочу. Не будь дурой. — Не будь мудаком, — отзывается, как эхо Сэм и каким-то чудом находит в себе силы сесть. — Ты не хотел мне помочь, забирая в ваш вертеп, не хотел помочь, называя шлюхой, с чего теперь захотел? Он молчит и вдруг — боже правый! — краснеет. Сэм слышит громкий звон — это её собственная челюсть ударяется об пол. — Не знаю… чёрт возьми, я так разозлился на тебя в том магазине! Когда мы первый раз встретились, я подумал, что мы могли бы стать командой, а тут я вижу тебя с этими побрякушками для Сида и ты вдруг говоришь, как стерва! Да ещё это воровство у Майка. У меня просто голова пошла кругом! — Ты что, издеваешься? — чётко выдавливая каждую букву, спрашивает Саманта, всё ещё не понимая, всерьёз ли он это говорит. Она видит, как Том садится перед ней и как складывает ладони ей на колени. Всё это кажется каким-то бредом, и Сэм сидит бледная и окаменевшая, как статуя Девы Марии в церкви. Том двигает челюстью, на манер поломанной машины у которой на стыке что-то отсоединилось. — Я правда переживал за тебя, Сэм. Мне казалось, я смогу тебе помочь, а потом в этом магазине ты выглядела так, будто… — Будто я и без тебя справилась. И это задевает твоё эго. — Нет. Будто ты довольна своим положением. Сэм проглатывает комок в горле. — А что если так и есть? Слова срывают предохранители и включают вопящую сирену: «Лгунья! Лгунья!». Он смеётся. Нервно, громко, так словно она ребёнок, который сам не понимает, что несёт. — Это невозможно, — наконец переставая смеяться, проговаривает Томас. Бедный слепой Томас, которому так сложно понять, что мир не чёрно-белый. — Он же псих! — Твой друг только что проверял насколько хорошо моё тело проводит ток. Она уже не глядит на него осуждающе, скорее просто безразлично. — Мы не друзья. Мы просто пытаемся искоренить эту сектантскую заразу в округе. — Враг моего врага — мой друг, — обрывает Саманта. — Сопротивление, эдемщики — нет никакой разницы. Нельзя быть одновременно палачом и жертвой. — Если разницы нет, то почему ты выбрала их, а не нас? Такое ощущение, будто он хочет спросить «Почему ты выбрала его, а не меня?». Но она никого не выбирала. Этот выбор был сделан кем-то другим. Это то, про что говорят «Так уж вышло». «Мы не смогли спасти вашего ребёнка, так уж вышло», «Мой муж — ублюдок, так уж вышло», «Ты теперь принадлежишь общине, так уж вышло». Можно было бы так ответить. Но это просто. А у Сэм от этого допроса живот скручивает новым спазмом раздражения, при котором простота — уже не её конёк. — Я не собираюсь перед тобой отчитываться. — Я пытаюсь тебе помочь, — будто пытаясь разложить у неё в голове по полочкам простые истины, отзывается Томас. Вот только в голове у неё хаос, по сравнению с которым последствия урагана Катрина — просто раскуроченный детьми задний дворик. В определённый момент Саманта даже думает, что всё это игра в «хороший-плохой коп» и после получения своего кнута от Джаспера, она теперь вынуждена терпеть эти переслащённые пряники от Томаса. Она только сейчас замечает, что руки с колен переместились выше. — Если ты правда хочешь мне помочь, отпусти меня. — Чтобы ты снова вернулась к Сиду? — он почти скалится, и Сэм замечает тень того Томаса, с которым говорила в магазине. У неё тоже есть зубы. И Сэм не медлит перед тем, как их показать. — Даже если и так — это не твоё дело. Моя личная жизнь тебя не касается. В этот момент одним взглядом Томаса можно жечь неверных. Он так резко дёргается, что Саманта со своей заторможенной болью реакцией, даже не успевает ничего предпринять. Рука сжимается на горле, лопатками Сэм соскребает штукатурку со стены, которая сыпется на матрас, к которому она тут же оказывается прижата. Физиология, мать её. — Ты маленькая неблагодарная сучка! Сэм давится сыплющимися на неё словами, каждый из которых — камень, кирпич. Она коленями упирается ему в живот, чувствуя, как продавливает брюшину под рёбра. Но Томас дёргает ноги вниз и упирается коленями в матрас, не давая ей свести ноги. — Отвали от меня! — Он забрал себе всё в этой долине, но сегодня и я кое-что у него заберу. Красные пульсирующие от боли запястья снова оказываются сжаты. В этот раз — рукой Томаса. То ли у него ладони такие большие, то ли у неё запястья такие тонкие — так или иначе, ему хватает одной руки. Вторая бесцеремонно задирает майку. Покрывало сбивается в комок под поясницей. Сердце сбивается в попытке пробить грудную клетку. Томас приподнимает её тело, хватается рукой за ремень джинсов, сидящий на талии. Сэм издаёт странный звук сквозь зубы. Он вырывается из глубины сдавленной чужим весом груди. Он похож на рычание. — Тебе это с рук не сойдёт, — шипит она, как гадюка, возвращая ему его же угрозы. — Пусть так. На миг пальцы замирают. В этом движении вдоль по плавным линиям изгиба тела можно даже уловить что-то нежное и трогательное. Будто она долгожданный рождественский подарок. Но Сэм слишком трезво осознаёт, что это не просто такой извращённый способ любить. Если она — грешница, то Томас подавно. Его зависть ничуть не лучше, чем её. Ему просто нужно утереть нос, получить то, что ему не принадлежит, причём получить именно так — будто она очередной сворованный груз. Пуля пробивает обшивку бункера наверху и тишину здесь. Её куски расползаются по комнате, заставляя Томаса остановиться. Сэм вдавливается спиной в матрас. Кто-то в этой уже не-тишине, но ещё не шуме вдруг кричит протяжным боевым кличем: — Эдемщики! Сэм не знает радоваться, плакать или провалиться ко всем чертям. Впрочем, черти-то уже здесь. Её снова вдавливают в матрас, рука с запястий перемещается на горло, и Саманта видит меж пальцев Томаса крохотную белую таблетку. Её персональная ампула с цианистым калием? Ответа нет. Она стискивает зубы, но Томас раскрывает ей рот просто надавив на челюсти и суёт таблетку вглубь горла. Ощущение чужих пальцев, касающихся слизистой кажется ей в сотню раз более отвратительным, чем попытка изнасилования. Словно он в буквальном смысле запускает руку внутрь неё и силится ухватиться там за что-то сокровенное и интимное. Но едва таблетка опускается в горло, он отдёргивает руку, как от кусачей псины. Сэм со всей силы упирается освободившимися руками в грудь мужчине и отталкивает его от себя, но Томас и сам отстраняется. Слышится приглушённый шум падения чего-то, но они оба не обращают внимания. Снаружи воздух пронзают звуки выстрелов. Томас вылетает прочь, она не успевает его догнать, а когда хватает ручку двери — та уже заперта. Секунды стекают вниз по пальцам, собираясь на бетонном полу. У неё не будет иного шанса сбежать. Сейчас. Пока хаос, пока выстрелы и пока весь бункер сводит судорогой противостояния. Если грешники будут гореть сегодня на костре (а в этом сомнений нет), она бы не хотела жариться вместе с ними. Мечущийся взгляд застывает на пистолете. Томас выронил его и даже не заметил. Саманта зажимает рот, мир начинает расплываться и чернеет, будто выгорая. Один выстрел среди других, как капля среди ливня. Замок выносит подчистую. По пути Сэм одёргивает футболку, смахивает с себя чужие неприятные прикосновения, которые теперь придётся долго соскабливать мочалкой. Но для начала бы выбраться. В какой-то момент она останавливается, держась за стену. Понятия не имея, куда идти, Сэм следует за шумом, но старается держаться в тени. Пространство вокруг тянется, как жевательная резинка. Её тошнит, но желудок абсолютно пуст, не считая остатков отвращения и страха. Топот ног смешивается с выстрелами сверху, а выстрелы с дробью в собственной голове. Под аккомпанемент этого смертоносного оркестра Сэм со всего маху налетает на кого-то в коридоре. Она узнаёт рубашку: гладкую и благородно-синюю ткань. И только после поднимает голову, чтобы узреть такого же цвета глаза. За его спиной стоят двое эдемщиков, а у него самого правая рука по локоть в крови. И это вовсе не метафора. — Пути Господни поистине неисповедимы! Сэм глупо хлопает глазами. Звуки в голове разбегаются, как ртутные шарики. Она только сейчас понимает, что всё ещё держит в руке заряженный ствол. Она может сейчас вскинуть руку — доля секунды и капля дури смелости, чтобы закончить всю эту хрень в долине. И пусть она отправится следом, зато останется жива в памяти народа долины Холланд. — Сэм… — он тянет руку, терпеливо выжидая следующего шага, будто нет никакого сопротивления, никакого противостояния, а это почти исповедь. Её имя этим голосом какое-то неправильное, кусачее. Она полнейшая идиотка в эти секунды, когда позволяет пальцу скользить по курку. Толчок даёт очередной приступ боли и помутнения рассудка. Она поднимает руку, сама не в курсе для чего — отдать пистолет или воспользоваться им. Но ни то, ни другое не успевает осуществиться. Сэм чувствует, как бледнеет мир, в котором яркими остаются только тёмно-синие радужки глаз. Она хватается за этот цвет, как утопающий за спасательный круг. Но вместо твёрдой опоры, проваливается в темноту. В последний миг Сэм успевает почувствовать, что вместо ожидаемого удара об пол, её подхватывают чьи-то руки.