Yes

«Беги от меня, Мэри, /прижмись же ко мне теснее/. Спасайся скорей, Мэри, /ничто тебя не спасет/». — Игнац Деннер.

Время разделилось на свет и тень. К тени относятся бессонница, монотонная работа, запах клея, въедающийся в одежду, взгляды эдемщиков, пробующих на вкус то одну сплетню, то другую. И терпкий привкус одиночества во рту, который сама Сэм списывает на дрянную воду. К свету относятся редко скрашиваемые болтовнёй с Робин часы, запах акации, цветущей вокруг ранчо, иногда до половины наполненый ореховым виски бокал перед сном и бесцельное стояние под тёплым душем вечерами. Сэм смотрит, как садятся и взлетают самолёты эдемщиков на полосе рядом с ранчо. Солнце целует её в оба плеча разом. Эдемщик проводит её через двор и поднимает гаражную дверь, вибрация механизмов которой отдаётся в каждом нерве. Сэм недоуменно моргает, глядя на этот одиозный порядок среди расставленных коробок и разложенных проводов. Здесь покоятся остатки вещей, которые она не смогла уничтожить в собственной мастерской. — Теперь ты будешь работать здесь, — эдемщик носком тяжёлого ботинка пинает спортивную сумку из которой торчат её бельё и футболки. Отлично. Никакой свободы и десятки глаз, очерчивающих её контур, как труп на асфальте. Она окружена псами, которые ринутся к хозяину, едва заметив повышение градуса накала обстановки. Сэм чувствует себя так, словно её закрывают в Железной деве*: не пошевелиться. Теперь вокруг разложена взрывчатка и любое неосторожное движение может стать последним. — Я вполне могла бы вернуться в свою мастерскую. — Ты не поняла, — говорит эдемщик, скорее в неё, чем с ней. — Тебя никто не спрашивает. Это личное распоряжение Джона. От этой добивающей заботы всё внутри выворачивает. Эдемщик делает жест рукой, и чья-то знакомая тень, едва переставляя ноги, приближается к ним. Тенью оказывается мальчишка. Тот самый мальчишка с берега реки. С того момента проходит уже пара дней, у мальчишки перебинтована грудь на том месте, где вырезан кусок кожи. Его слегка качает. Сэм понимает — принял на грудь стаканчик (а может два) разведённой Блажи. Веки и белки глаз у него красные. Тоже из-за этого. — Этого выдали тебе в помощники. Дай ему какую-нибудь не сложную работу. Сэм только цокает языком, оглядывая парнишку. Он весь, как чёрная дыра, коллапсирующая сама в себя. Проблем от него будет больше, чем пользы, но кто она такая, чтобы спорить. Во вкладке доступных действий есть только «съязвить». Сэм пользуется возможностью. — Вот это щедрость. Даже не знаю, как отблагодарить. — После обеда за тобой заедут. — Это ещё зачем? — Поедешь за покупками, — эдемщик неприятно ухмыляется. Потом его улыбка слезает, как куски старой штукатурки, и он говорит серьёзно. — И не вздумай чудить. — А то что? Огрызается не жалея зубов. Вряд ли он рискнёт их пересчитать. В конце концов, дьявол тут один, и она стояла достаточно близко к нему, чтобы теперь не бояться чертей. — Тебе не понравится ответ. — Попробуй удивить меня. Развернуться, махнув волосами и уйти — дорогого стоит. Эдемщик беспомощен, как медведь перед гадюкой, и ему остаётся только пойти прочь, смачно сплюнув на землю своё негодование. Сэм подбирает свои вещи и остатки гордости. Ногой задвигает сумку под полку. Потом поднимает голову и смотрит на парнишку, у которого рукава свитера с чёрным крестом на нём превышают длину рук. В таком виде он напоминает пластилинового человечка, плавящегося на солнце. — Эй, как тебя звать? Фотоэлементы в коробках уложены ровно и плотно. Здесь их столько, что хватит на батареи для пары-тройки таких же ранчо, как это. — Эллиот. Он приближается. Свет очерчивает его скулы, выступающие ключицы и придаёт всему его виду какой-то хмурый и воспалённый вид. — Я Сэм. Сколько тебе лет, Эллиот? — Двадцать, — отвечает без задержки, как на допросе. — Это правда? — Нет. Ей хочется спросить, через сколько кругов ада он прошёл прежде, чем попал к ней. Даже если все девять, мальчишка всё равно счастливчик. Он мог попасть к Фэйт или к Джейкобу. Стать обдолбанным Ангелом или вечно голодным зверьём. Правда жизни такова, что есть только зло и большое зло. И среди своей двинутой семейки Джон — явно меньшее зло. Сэм сама удивляется тому, как легко приходит к этой мысли и тому, что смиряется с ней ещё легче. — Ты вырос тут? — Да. Сэм заправляет пистолет. К сожалению, только клеевой. — Зачем ты пошёл в сопротивление? Он без лишних вопросов подаёт ей панели и основу для них, на которую она указывает. — Это казалось единственным путём после смерти отца. — Его убили? — Нет. У него был рак. Сэм выдыхает. Смотрит на лабиринты вен на своих руках. — Мне жаль. Моя мать тоже мертва. Эллиот поднимает глаза. Они у него серые, как всё его существо. У него лицо как у приговорённого к смерти, хотя он её избежал, а Саманта гадает, в ком он видит собственного палача. Не в ней же, ей-богу. — Её убили эдемщики? «Её убила ты сама», — до скрипа зубов, до рези в глазах и до свиста в ушах простая истина. «Её убила ты сама, уничтожив то, что она любила». Двух пауков в одной банке быть не может, а ты тот ещё тарантул. — Вообще-то… технически это были сопротивленцы… — Поэтому ты работаешь на эдемщиков? — Я тут такая же пленница, как и ты, — отзывается не думая, точно ответ так прост, что не требует объяснений. — Разве? Его красные глаза застывают на её каменном лице. Эллиот моргает. Эллиот слишком мало знает о жизни. — Да. — Но там… на реке… Сэм передёргивает плечами от чужого первого впечатления. Может, у неё уже кожа пропиталась этим безумием. А может, это пресловутый «дьявол внутри». Ни один из этих вариантов она не признает истинным. — Ты что, правда думаешь, я это сделала по своей воле? Пылинки сомнений оседают на загорелой коже Эллиота. Неопределённость отзывается хрустом суставов, когда он поднимает тяжёлую коробку с электроникой и приносит её с другого конца мастерской. — Я не знаю. Сэм отворачивается, продолжая безмолвно клеить фотоэлементы. Она уговоривает себя не злиться, ведь слова совсем пустые. Просто Эллиот ничего не понимает в жизни. «А ты ничего не понимаешь в собственной жизни», — отзывается в голове. — Просто я слышал, как говорили о вас… Саманта пропускает эту атаку, хотя должна была пресечь разговор ещё минут пять назад. Под остовом рёбер что-то беспокойно дёргается, Сэм кривит губы и бросает уже совсем недружелюбно: — Никаких «нас» нет и говорить тут не о чём.