Yes

Большое поле утыкано палатками, будто это какой-то фестиваль. Локальный Вудсток* — тоже про любовь и тоже про мир. Только другого свойства. Сэм смотрит на столики с закусками. Тут тебе и духовная, и физическая пища. Хотя, судя по лицам людей, они вполне будут сыты одними только словами Отца. Он сам прибывает позже. Вертолёт поднимает скатерти и сдувает пластиковые стаканчики. Не хватает только оркестра и красной дорожки. Сэм смотрит, как он не спеша движется к главной палатке, где уже поставлены десятки стульев, и внутри у неё всё неприятно ходит ходуном. Несмотря на кучу стульев и скамеек, многим не хватает места и они садятся прямо на траву в проходах. Сэм останавливается у входа под навес. Ей хочется опереться спиной о что-то твёрдое, но кругом только натянутая, как её собственные нервы, ткань. Джозеф Сид делает глубокий вдох. Фэйт подносит ему микрофон, но он не берёт его. Зачем микрофон голосу, в котором хватает силы удерживать всех этих людей здесь? Он поднимает сжатую в кулак руку. — Что здесь? Молчание вязкой жидкостью покрывает людей с головой. Но оно не боязненное, не стыдливое. Оно какое-то… восхищённое. Так ребёнок с придыханием ждёт, чтобы узнать, что отец прячет за спиной. — Кто из вас верит, что здесь что-то есть? Руки бамбуковыми стеблями вырастают в воздухе. Поднимают почти все. Сэм не двигается. Отец Джозеф раскрывает кулак, украшенный татуировками и зажимает что-то между пальцев другой руки. Крошечная точка. — «Иисус же сказал им: ибо истинно говорю вам: если вы будете иметь веру с горчичное зерно и скажете горе сей: «перейди отсюда туда», и она перейдет; и ничего не будет невозможного для вас», — он делает паузы между предложениями, словно ожидая пока слова осядут в головах. — Вот какого размера может быть ваша вера. С горчичное зерно. Но пока она у вас есть — вы бесконечно сильны, потому что Бог не оставит вас. Сэм прикрывает глаза, чтобы случайно не пересечься с блуждающим по головам паствы взглядом Отца. Она почти уверена, что он обожжёт её. Не аккуратно и не осторожно, как свеча, а до пузырящихся ожогов, как бесконтрольный лесной пожар. Или адское пламя. Тут уж на любителя. — Люди утратили веру. Политики, миллиардеры, так называемые сильные мира сего — в них нет веры, в них нет души и нет Бога. Просыпаясь по утрам, они думают лишь о том, как взобраться ещё выше, чем они сейчас, и сами не замечают, как приближают час конца. Но падать им будет очень больно. А падение неизбежно. Коллапс! До него остались считанные минуты. Как-то Сэм читала в новостях, что «Часы Судного Дня» были переведены на «без пяти полночь», где полночь — тотальный конец. Почему-то эта в общем-то бесполезная информация вспоминается ей сейчас. — В часы скорби и отчаяния — разве обращаем мы наши сердца к вере? Нет! Мы прячемся, скрываем свои грехи и богопротивные деяния. Мы стали слабы, стали отверженными, которые разрушая себя, разрушают мир. Он сходит со своего пьедестала и идёт меж рядов, позволяя людям касаться его рук, словно это какой-то тайный артефакт. Из тех, что туристам предлагают потрогать за скромные пять баксов, обещая любовь, счастье и богатство. Ощущение, что это высший пик их блаженства. Не только сегодня, а вообще в жизни. — Пока вера живёт в ваших сердцах — для вас всё возможно. Коллапс не будет вашим концом, потому что вера построит для каждого, кто обладает ей — даже величиной с горчичное зерно — мост через пропасть наших грехов и страстей к чему-то большему, к свету. Сэм снова открывает глаза, когда голос становится громче. Отец Джозеф проходит почти рядом с ней. Она чувствует этот мазок взглядом по лицу. Глаза под жёлтыми линзами очков у него как два стеклышка, вроде тех, которые можно найти обточенными на отмели. Но эти режут и колют. На какой-то миг она сталкивается глазами с Джоном, стоящим у противоположного конца палатки со всей своей двинутой семейкой. Перехватив этот взгляд, Сэм отворачивается. Сжимает губы, замечает, как Джозеф Сид аккуратно проводит рукой по волосам какой-то девушки, которая смотрит на него, как на явление Христа. Жест какой-то отеческий. Сэм хмыкает. Будто могло быть по-другому. — Настали ужасные времена, дети мои, и Бог требует от нас быть сильными. Мы должны собрать всю нашу веру. Будьте беспощадны к грешникам, не щадите пороков! Он возвращается туда, откуда начал. По обе руки возвышаются остальные Сиды с блаженными улыбками на лицах. Сэм смотрит на людей, потом на не-людей. — Покажите мне вашу веру и, я обещаю, я приведу вас к вратам Эдема, — он поднимает руки, от чего белая ткань рубашки натягивается на мышцах груди и торса. — Потому что вы мои дети, а я ваш Отец! Первую секунду не происходит вообще ничего. А потом раздаётся гром. Люди встают со своих мест, с земли и аплодируют, будто на них снизошло откровение и святая вода промыла им мозги глаза. Сэм не дожидается, когда овации стихнут или когда, упаси Боже, кто-то попросит выхода на бис. Она разворачивается и уходит от впивающихся в спину хлопков чужих рук, что становятся больше похожи на белый шум сломанного телевизора. Обе проповеди сегодняшнего дня сливаются в один поток в её голове, как смешанные кофе и сливки. Но Сэм не хочет ни кофе, ни сливок. Сэм хочет виски. Она подумывает поехать к Мэри и окопаться у неё в баре до утра, будто наступил зомби-апокалипсис по всем заветам Джорджа Ромеро**. Робин нигде не видно. Вряд ли она где-то веселится. До темноты и первых фейерверков эдемщикам не позволено расслабляться. Сэм пересекает поле, чтобы стащить со стола с закусками бутерброд: она ничего не ела с утра. Тут только маленькие дурацкие канапе, которых нужна целая корзина, чтобы наесться. Сэм съедает несколько, выложенных на тарелочку, оглядывая людей, выходящих из-под навеса. Паства что-то оживлённо обсуждает в маленьких группах, но периодически от таких групп, словно электрон, откалывается какой-нибудь бедолага и подходит к Отцу, чтобы склонить голову или что-то тому сказать. Он всегда отвечает лёгкой улыбкой. Сэм пытается по губам прочесть, что он говорит, но ничего не выходит. Она сама не замечает, как съедает всё содержимое пластиковой тарелки. — Ещё? Мужской голос заставляет её отвлечься от лица Джозефа Сида и поглядеть на кого-то по другую сторону стола. Он протягивает ей вторую тарелку. — Если не жалко. — Не жалко. Сегодня на всех хватит. Великий день, — он воодушевлённо потирает руки, когда Саманта освобождает их, забрав канапе. — Слышала проповедь Отца? — Да, — Сэм оглядывает шатры. — Цирк уехал — клоуны остались. Она прикусывает язык, но уже поздно. Слова едким дымом повисают в воздухе. — Ты бы следила за словами, — мужчина хмурится. — Здесь такое зубоскальство не приветствуется. Быстро кости пересчитают. Словно в подтверждение он поправляет винтовку за спиной. Сэм воспринимает этот выпад невероятной отваги с еле заметным изменением в лице, подняв бровь. — Спасибо за совет. Он оглядывает её с ног до головы, будто выискивая изъяны. Сэм в ответ делает то же самое, бесстыдно оценивая своего собеседника. — Ты, видимо, новенькая? — Да нет, скорее старенькая. Такая старенькая, что даже слегка пожёванная. Эта нелепая не смешная шутка вызывает у него какую-то судорогу на лице, похожую на улыбку. Тем не менее, мужчина перестаёт прикидываться айсбергом. — Чем ты занимаешься? На кухне работаешь? Сэм притворно морщится. — Что за сексизм? Я в каком-то смысле электрик. — В долине Холланд? — она кивает. — Я слышал, Джон хочет подключить все стратегически важные места к альтернативному источнику питания. Вроде, к ветрякам или к солнечным батареям. Она замирает, как кошка перед добычей. — Не знаешь, зачем ему это? Но добыча оказывается миражом. — Без понятия. Может, на случай перебоев на электростанции? Сопротивление так и пытается нам там всё испоганить. Возможно, ехать к Мэри не такая уж и хорошая идея. Возможно, ей всё же стоит запереться на ранчо. Возможно, даже не одной. Пить в одиночестве вообще первый признак алкоголизма. Сэм оценивает шансы. — Как тебя зовут? — Макс. Она тянет руку через стол и беззастенчиво врёт: — Эмили. Иногда так хочется вылезти из этой шкуры Саманты, как гадюка, и стать Эмили, Лизой, Моникой или Анабеллой. Ни одна из них не отягощена тем, что душит Саманту. В конце концов, сегодня день Пришествия, сегодня можно то, что нельзя в другие дни. За долю секунды натянув маску какой-то Эмили — пустой, как белый лист бумаги, на котором можно рисовать, что душе угодно — она из Красной Шапочки становится скорее уж Золушкой. Беги, беги, развлекайся до полуночи. Но помни, что придётся вернуться обратно. Скорее всего без туфель, слегка пьяненькой и без намёка на принца. Сэм прикидывает план и думает, что на сегодня сойдёт и так. В конце концов, в сказке про Золушку не было никаких волков. А это именно то, что ей сейчас нужно.