Yes

Сэм — марионетка, которую отпустили. Рука, держащая нитки, исчезла, и она упала на землю, так и остававшись лежать в неестественной позе. Она стоит на солнце, но солнце словно просвечивает сквозь неё. Она не возвращается в мастерскую, как обещала Робин. Она обходит ранчо от точки к точке, на которых никогда не вырастут памятные мраморные мемориалы. В лучшем случае — цветы. Сэм хочется выбраться из этого замкнутого лабиринта обломков и собственных дурных мыслей, но отчего-то не выходит. В миссии «спаси себя сам» не помогает даже карта разумных действий — у Сэм топографический кретинизм. А может, не столько топографический, сколько клинический. В конце концов, она пробирается в уцелевшие строения, где её уже не слишком-то рады видеть. Сэм кажется, лёд проруби, в которую она провалилась, всё больше стягивается холодным кольцом вокруг её горла. И когда он застынет окончательно, она уже не сможет выбраться. Сэм тенью крадётся вдаль стены чего-то, похожего на гостиную, где тут и там, как дрозды, сидят эдемщики. Она остаётся незамеченной, лопатками впитывая запах гари, въевшийся в стены, а сознанием негромкие слова. — Я видел, как этот сукин сын уходил. Я думал, он пошёл отлить. Если бы знал — свернул бы шею голыми руками. — И что нам с ним делать? — Раст даст указания. — Тебе не кажется, что Раст слишком много на себя берёт? — Ну, кто-то должен, пока Джона нет. Сэм выходит на улицу, замечая, что крыша соседнего здания похожа на труп рыбы с золотой чешуёй солнца на ней. Хочется запихнуть себе в рот толстую трубку искусственной вентиляции лёгких, чтобы кислород уже начал наконец поступать в мозг и очистил её от безумных мыслей. У Сэм потеют ладошки. Она разворачивается к зданию, в котором была кухня. Второй этаж полностью выгорел, а окна заколочены досками. Она вовсе не сумасшедшая, хотя выражение лица могло бы сказать об обратном (Саманта слишком старается выглядеть нормальной, перегибая палку). Она никогда не умела себя контролировать в крайние моменты, а хуже всего, что рядом никогда не оказывается человека, который бы умел. Когда Сэм шарит по пустой кухне, рядом вообще никого нет. В полумраке комнаты металл ножа сверкает стальной молнией от попадания на него случайно оброненного лучика. Сэм прячет его в один рукав, а из второго достаёт хладнокровие. Оно бессрочное — всегда рядом, всегда сворачивается ядовитой змейкой под сердцем, выжидая своего часа, чтобы выползти наружу. Когда он приходит, змейка превращается в Змея-Искусителя, предлагающего откусить от яблока безумия. Сегодня Сэм не просто кусает это яблоко — она собирает чёртову корзину и готовит себе смузи. В мутных глазах Сэм застывают фигуры эдемщиков, пролетающих мимо, будто она смотрит на них из окна поезда метро. Сэм толкает дверь, чтобы спуститься по лестнице в подвал. Тут сыро и пусто. Она даже сама не знает, что привело её сюда, не было никакой метки или карты. Может, кретинизм у неё всё же есть, но зато он идёт в комплекте с хорошим слухом, особенно, когда дело касается задетой струны внутри — единственной уцелевшей за последнее время. Без привычной формы, но с перечёркнутым резанной линией крестом на лбу, мужчина сидит на полу, прикованный одной рукой к трубе. Где билось сердце, сейчас бьётся злость. «Никому из них не принадлежит право казнить или миловать», — шипит змея, путающаяся в ногах. Сэм даже не понимает, почему его лицо кажется ей таким неправильным. Где-то в голове мигренью отзывается слишком очевидное «Если бы сопротивленцы не пришли — всё было бы иначе». Отчаянные времена, отчаянные меры, отчаянные решения. Сэм подходит почти вплотную, нож в её руке переливается холодным светом. Мужчина что-то мычит, его лицо — восковая маска с кровоподтёками и отпечатанными признаками недоумения и тупой агрессии. — Какого хрена ты тут делаешь? Тончайшая липкая паутина помешательства рвётся. Сэм оборачивается, чтобы увидеть Раста. Вблизи он кажется ещё внушительнее. Она не моргает — можно проморгать судьбоносные события, умещающиеся в доли секунды. Её рука оказывается перехвачена, нож с гулким звоном падает на пол. Состав мысли, перевозящий адекватность, прибывает с опозданием. Может, Робин была права — ей надо было поспать, потому что только сейчас она понимает, что происходит — понимает чётко и ясно: она собиралась убить перебежчика. Сэм дёргается, сама не зная, откуда у неё на это силы. — Я не хотела, — птицей вырывается из её рта и уносится куда-то прочь сквозь вентиляцию. — Я ничего не сделала. Раст толкает её в сторону так, что она падает на пол. Саманта вскидывает руки в знак капитуляции. «Тебе. Нельзя. Допускать. Таких. Срывов. Чёрт. Возьми!», — заевшей пластинкой звенит в голове. Эти моменты никогда не заканчиваются хорошо, но в этот раз она смогла остановиться. Уже победа, нет? Возложить себе лавровый венок на голову она не успевает. Перебежчик свободной рукой выхватывает у стоящего к нему полубоком Раста пистолет из кобуры на бедре. Эдемщик успевает повернуться, даже протянуть руку сквозь вязкое пространство. Но пуля потрошит мозг перебежчика раньше, чем его успевают остановить. На белой, как лист завещания стене подвала появляется размашистая алая подпись. Резкость движений Раста отзывается в каменной неподвижности Сэм. Вся комната на контрастах. В раздробленное на куски настоящее вместе с воздухом из-за открытой кем-то двери врывается осознание произошедшего. Тело перебежчика сползает по стене. За неимением капсулы с ядом, которую можно было бы раскусить, он решил избрать изощрённый путь. Сэм глядит на свои дрожащие руки и ей кажется, чужая кровь вместе со стеной покрыла и её с головой. Взгляд проясняется, обстановка тоже. — Мы слышали выстрел, — кто-то спускается по лестнице. — Какого чёрта тут происходит? Раст склоняется, чтобы забрать из ещё тёплой руки свой пистолет. Потом делает два шага. Лабиринты линий татуировок на его шее приковывают взгляд Саманты, которая не может заставить себя смотреть выше. — Дай мне пластиковые стяжки. Это звучит, как «заточи палку с двух концов». Раст наклоняется и бьёт прикладом. Коротко и без замаха. Сэм не дёргается: тело одеревенело. Мир погружается в абсолютную темноту. Но Сэм вроде как уже привыкла к мраку.