Yes

Сэм не уверена, что знает, сколько времени точно прошло. Наверное, несколько дней. Тут нет окон. Жизнь где-то там, далеко, а она вертится на орбите с чертовски медленной для космоса скоростью. Сэм сидит на полу, подобрав ноги и прислонившись затылком к стене. От прикованных выше уровня плеч рук отливает кровь, и пальцы абсолютно занемели, будто она медленно превращается в камень под взглядом невидимой в полумраке Горгоны, смотрящей из соседнего угла. В какой-то миг ей даже кажется, она слышит голос Робин поблизости, но Сэм почти уверена, что это бред воспалённого сознания. Она языком перебирает слова, которые могла бы сказать. Отпустите мне мои грехи, ибо не ведала, что творила. Паршивое какое-то оправдание. Тот, кто отпускает тут грехи — сам без пятнадцати минут в раю аду, а эти волки потеряли своего козла отпущения раньше, чем насытились праведной карой. Потеряли по её вине, а значит, она займёт его место. Машина работает исправно, шестерёнки вертятся в нужном порядке, со смачным хрустом, похожим на хруст выбиваемых коленных чашечек. Сэм закрывает глаза, чтобы проще было привыкнуть к темноте внутри себя, в коридорах её детского дома, где тень сестры (или дьявола, тут уж кому как) постоянно ускользает от неё. Со скрипом открывается дверь, Сэм не сразу понимает, что открывается она снаружи её сознания. Только когда тяжёлые шаги дробят тишину точками и тире. «Н-и-ч-т-о-т-е-б-я-н-е-с-п-а-с-ё-т» — простое послание, можно было бы отправлять птицей, а не азбукой Морзе. Вот только все птицы передохли, их съели звери, если угодно. Им нет места в этой комнате без окон, им место в её венах. — Собирайся, принцесса, — издевательским скрипом по стеклу звучат слова эдемщика. Сэм вдруг обретает руки, когда их развязывают, чтобы поднять её с пола. На улице ночь, но Сэм морщится от хлещущего по лицу электрического света фонарей, пока её ведут к машине. Когда глаза привыкают, она поднимает голову, чтобы увидеть рассыпанную кем-то серебряную пыльцу. Один огонёк спрыгивает за чёрный контур гор. — Звезда упала. Тихо, одними губами. Словно это рыбы в пруду цвета океана, которых так легко спугнуть всех разом и начать звездопад. — Загадай не подохнуть сегодня, — усмехается в тёплую ночь эдемщик. Здоровый цинизм вяжет на языке. Сэм не верит, что где-то наверху есть звёздное управление, уполномоченное принимать желания мелких существ из плоти и крови, заполонивших своим выводком одну из многих планет в Галактике. — Я лучше загадаю, чтобы вам завезли бритвы. Пригодится постричься или вскрыть себе сонную артерию. Сэм по частям подбирает свою броню из язвительности, потому что сквозь доспехи её отчаянный крик со дна глубокой ямы уже вроде как и не слышен, а значит гордость не пострадала. — Скалься, пока есть зубы. Сэм хмыкает. — Я серьёзно. Брали бы пример с вашего Отца. Последние слова поглощает хлопок двери машины. Она съезжает по сиденью. Оно холодное, но не холоднее взглядов эдемщиков. Сэм закрывает глаза, чтобы открыть их, когда машина останавливается у церкви на западе долины. Могильные плиты вокруг белого строения один в один, как лица вытаскивающих её из машины. Внутри в жидком свете лампы фигура Раста кажется похожей на картинку под сепией. По обе руки от него стоят ещё двое с оружием: женщина и мужчина. Остальные гуталиновыми тенями прижимаются к стенам. Сэм готова поспорить, что самому себе Раст кажется центром вселенной, вокруг которого этим вечером вращаются в хаотичном порядке мысли эдемщиков и весь чёртов мир. Вот только он — копия с копии, симулякр*, одним словом. Она идёт к алтарю рядом с эдемщиком, будто она невеста, а он — её отец, ведущий её к священнику. От такой нелепости ситуации Сэм даже усмехается про себя. Правда совсем не весело. Жениха-то нет. — Надеюсь, ты подумала над своим поведением и готова сказать «да», — чётко разделяя слова бросает Раст. — Каюсь, была не права, где расписаться за получение индульгенции? Её издевательский тон напирает волной, но Раст — скала праведников, о которую волны разбиваются. Нажим на плечи заставляет встать на колени, которые и так уже ноют. — Бог всем воздаёт по их грехам. Она не успевает включить предохранители. — И где же ты так согрешил, что он дал тебе такое лицо? Неоправданная смелость. Или крайняя тупость. Что-то одно определённо. Удар перебивает вздох, Сэм давится. — Ты понимаешь, в чём тебя обвиняют? Сэм не может выбрать, то ли это исповедь, то ли суд. Если первое, она имеет право требовать сохранения тайны. Если второе, она имеет право требовать адвоката. Что-то подсказывает, что ни то, ни другое она не получит. — Я понимаю, что вы пытаетесь прыгнуть выше головы. Она старается держаться спокойно, не давать панике прорастать сквозь тело бамбуковой пыткой**. Раст тянет руку, и кто-то вкладывает в неё пистолет. Сэм на миг вздрагивает, но это оружие не выстрелит. Оно предназначено, чтобы убить её иным способом, более изощрённым. — Узнаёшь? — Кольт? Глок? Браунинг? — почти нереальная безмятежность в голосе, хотя внутри всё дрожит. — Я не сильна в оружии. — Это пистолет, из которого стрелял мальчишка, — Раст оглядывается назад на того, кто стоит справа. — Я прав? — Да, — кивают в подтверждение. — Я видел, как она выходила из душа, а после Джим сказал, что у него пропало оружие. Сэм пожимает плечами, хотя те скованы цепями тревоги. — Не моя вина, что вы не можете уследить за своими вещами. — Твоя вина в попытке покушения. Это ты дала мальчишке пистолет. — Я не понимаю, о чём ты. Режим «дурочка» переведён на максимум. В конце концов, быть умным, значит вовремя прикинуться тупым. — Ты его подстрекала. И ты ему помогла, — Раст вытаскивает слова изо рта, как фокусник платки. — Сначала у Джима пропадает пистолет, потом тот разговор во дворе на повышенных тонах, а после мальчишка, с которым ты постоянно шушукалась в своей мастерской вдруг стреляет в Джона. Ничего удивительного. — Может, и перебежчику тоже она помогала? Объясняет, почему она решила его прикончить. Она даже не знает, кто это говорит. Эдемщики не станут мелочиться. Зачем выбирать какой-то один смертный грех, когда можно обвинить её во всех разом? — Вы меня переоцениваете. Раст склоняется к её лицу, чтобы горячим дыханием обжечь щёки, пока с губ будут падать обвинительные приговоры. — Это ты себя переоцениваешь. Одному Богу известно, почему Джон носился с тобой. Ты — пустышка. Она не сдаётся. Раз уж решила подохнуть с высоко поднятой головой — так тому и быть. — А ты ревнуешь? — Думаю, в тебе сидит демон, отравивший праведный разум Джона — вот и всё, — и кто кого отравил? — Я прав, Макс? От имени она дёргается, как от удара под рёбра. Кусок тёмной стены отделяется и обретает форму, выходя на свет. Он держит руки скрещенными на груди, будто пытается отгородиться от чего-то. Сэм ищет на его лице ответ на вопрос «Что я тебе сделала?», но оно абсолютно непроницаемо. — Да. Я видел это отродье Лилит. Страх за собственную шкуру? Злость за ошибку? Раскаяние за соблазн? Сэм не знает, что из этого, и незнание страшит. Макс, видимо, решает, что она сойдёт на роль жертвенного агнца. Пролей кровь и очисти свои грехи. А собственная у него на вес золота. Паскуда. — Что ж, тогда придётся вытравить его. Сердце отбивает уже знакомые точки и тире, так складно считающиеся с выражением торжества справедливости на лице Раста: «Ничто тебя не спасёт». — Хочешь что-то сказать напоследок? Сэм кривит губы. — Когда ты отправишься в ад, я придержу тебе дверь.