Yes

В первый момент она не понимает, что происходит. Положение непривычное, бок ноет от долгого сна на нём без смены позиции. Она спит так крепко, что прикосновение сквозь этот сон кажется захлопнувшимся капканом, в который она попалась перепуганным зайчишкой. Сердце, кажется, срывается в галоп, Саманта дёргается, чтобы распахнуть глаза и услышать размеренный и тихий голос позади: — Спокойно, — руки, не капкан. Она не падает в пропасть без дна. Её держат. — Так можно всё испортить. До Сэм не сразу, но доходит, где она находится. Впервые за её время обитания на ранчо в общем и в этой комнате в частности, она просыпается рядом с Джоном. «Рядом» здесь можно помножить несколько раз само на себя, потому что Сэм чувствует сквозь накалённый воздух, что её целуют меж лопаток, потом выше у начала шеи. Это не маки и не ирисы. Эти прикосновения распускаются лилиями. — А ты быстро учишься. Приглушённые слова соскальзывают на подушку с приоткрытых губ. — Сегодня Чистый четверг… Она вздрагивает от этих слов больше, чем от неосторожного поцелуя, оставившего красный след прикушенной кожи между плечом и шеей. — Поедешь топить людей? А она-то на секунду решила, что уместно будет понятие «доброе утро». Может быть, за сотни миль от Монтаны и от Джона Сида, но не в этой постели. — Мы поедем. — Что? Саманта выворачивается из стального кольца рук и садится на кровати, чтобы точно быть уверенной, что не упустила какого-то подвоха на его лице, дьявола в деталях. Но сам дьявол абсолютно твёрд в решениях, которые изредка приходят в его дурную голову. И даже играющая на губах лёгкая улыбка ничего не исправит. — Ты поедешь со мной. — Но… я не хочу. Тянет почти капризно, но это детское бунтарство быстро смывается с лица невозмутимым: — Нельзя прийти к спасению, если всё время потакать своим желаниям. Перестань быть такой эгоисткой. Когда ты поймёшь, что отдавать гораздо важнее — ты сможешь полюбить это дитя. Джон поднимается. В лёгких пузыриться воздух. Сэм смотрит на пряжку застёгиваемого ремня с крестом эдемщиков и пренебрежительно кривит губы. — Извини, я как-то упустила момент, когда ты стал таким альтруистом. Ты, кто сам умеет только брать всё, что тебе хочется. Самым жестоким способом, если не отдают добровольно. Господи, иногда мне кажется, ты у самой смерти мог бы выдрать что-нибудь из рук, если бы захотел! Мнимое идиллическое спокойствие лопается, как целлофановый пакет, выпуская из своих внутренностей привычных демонов. Тут не найдёшь монстров под кроватью, они все сбежали в ужасе, увидев, какие монстры прячутся в обитателях спальни. Джон накидывает рубашку, собираясь сказать что-то, но Сэм крошит напряжённую тишину первой. — Ты и волчонка будешь заставлять смотреть на свои исповеди? Такими темпами у него нет даже надежды вырасти нормальным. Он либо свихнётся, либо станет таким же помешанным фанатиком — под определённым углом одно и то же. Ни одна из этих перспектив Сэм не радует. На неё глядят сверху вниз привычным снисходительным взглядом, будто приходится в сотый раз растолковывать ей, глупой, прописные истины. — Во-первых, прекрати его так называть. Во-вторых, в этом не будет нужды. В Эдеме, где он будет расти, будут только невинные и чистые души. «И ты вроде как оставишь свои привычки потрошить людей во всех смыслах и станешь образцовым папочкой?» — вертится где-то на подкорке. Мысли о белом частоколе, идеальном газоне и играх в бейсбол на заднем дворе в голову как-то не идут. Сэм до скрипа сжимает зубы, а следом и кулаки, чтобы неуместно откровенно выдавить из себя: — Знаешь, иногда мне так хочется тебя ударить. Заехать прямо по зашитым вчера ранам, чтобы нитки полопались, чтобы затереть эту омерзительную самодовольную ухмылку на твоём смазливом лице. Но в глубине Сэм отлично осознаёт, что это не будет возможно ни в одной из множества вселенных: у неё просто не хватит ни сил, ни духа. Поучиться бы у Саломеи, с хладнокровием державшей на блюде голову Крестителя*. От такой аллюзии её даже передёргивает, а Джон смеётся. Ему-то что, он же только именем вписывается в Библию, а по сути — тот ещё чёрт. — Можешь попробовать. Сэм бьёт без промедления, не задумываясь, но руку тут же уводят в сторону, и она даже не задевает его. Короткий замах перед следующим таким же неудачным ударом. Сэм краснеет и злится, он опять смеётся. У Джона улыбка барракуды. Чем выше уровень её раздражённости, тем большую насмешку он вызывает. В третий раз рука не просто уходит, она попадает в ловушку пальцев. Слишком быстро её перехватывают за руки, впиваясь пальцами, как зубцами вилки. Сэм бесцеремонно повалена на кровать. Сэм — опять проигравший. — Эй, так не интересно. Она дует губы, даже не пытаясь вырваться. Это бесполезно. На безмятежном лице, нависающим над ней, снова проявляются черты маньяка. — Знаешь, что на самом деле интересно? Как же Джессика смогла обмануть Робин, найти тебя в моём доме, войти в гараж, не взломав замка и украсть машину? По спине проходится неприятный холодок. Сэм цедит максимально заземлённо, не давая электрическим зарядам проскакивать в голосе. — Я не знаю. — Зато я знаю: ей кто-то помог. Вопрос только в том, кто это мог быть. Ощущение такое, что в ней не остаётся никаких других органов кроме гоняющего кровь сердца. Пусть бы он лучше кричал, швырял в стену вещи, переворачивал столы, что угодно, только не такой ледяной тон. Такой же ледяной, как сапфирового цвета радужки. Она от такого вкрадчивого спокойствия каменеет. — Слезь с меня. Я рук не чувствую. Пальцы тут же разжимаются, создавая иллюзию того, что она может на что-то влиять. Вот только она тут флюгер, а он — северный ветер, приносящий ураган. Освободившись, Сэм садится, спуская ноги с кровати. Доски пола холодные, как могильные плиты. Джон застёгивает пуговицы на рубашке, потом ремешок часов. Этой же рукой касается её подбородка, заставляя поднять голову. — Ты ведь честна со мной, Саманта? — отведёшь глаза, дрогнешь, дёрнешься и ты пропала. — Скажи это. Она проглатывает все прочие слова, которые щёлочью собираются на горле, воспаляют гланды. — Да. Еле перемалывает, получается полувздох-полуслово. Ему недостаточно. — Ещё раз. Она послушно повторяет, как заведённая игрушка: — Да. — Громче. На тон выше, чётко, как рапорт. — Да. Он смотрит неотрывно. Смотрит точно так же, как когда-то давно в комнате, где она проснулась после аварии. Смотрит, будто внутри неё старыми обоями отслаивается привычная Сэм — неоправданно смелая, где не нужно, скалящаяся, непокорная, не сдающаяся. Отпадает и обнажает перепуганного ребёнка, зажатого в кольцо собственных демонов, которые капают слюной. Он никогда не тянет к этому ребёнку руку, просто смотрит, будто сам питается этим страхом. Ему ли не привыкать к насилию над беззащитными. — Одевайся, — это простое и даже небрежное слово сбивает ровный ритм дыхания. У Сэм лёгкие, как сдувающийся шарик. — Ребёнку нужен свежий воздух. Он отступает с самым будничным выражением лица. Сэм всё ещё пробивает дробью волнения, которое хочется задушить на корню, пережав ему доступ кислорода. Она просто мысленно сходит с ума от этой его способности вывернуть её наизнанку, ничего при этом не делая. — Ему нужны нормальные родители. Она бубнит это себе под нос, натягивая футболку, но у Джона чертовски хороший слух, не испорченный даже децибелами криков. — Ты хочешь что-то сказать? — Нет.