Yes

Когда-то она слышала оставленный обрывок сообщения на автоответчике: «Мы доживём в раю до глубоких седин, брат». Сначала дожить бы до самого рая, если он есть. Где-то между «прямо тут — за углом» и «мне до конечной». Сэм на автомате считает станции. Этим вечером у неё вообще многое на автомате: вымученная улыбка, не смешные шутки, тянущая боль в животе, горячий чай, покорное принятие невысказанного «успокойся, мы в безопасности» от Купера, который сидит с ней, как с ребёнком, оставленным родителями. В воздухе явственно стоит запах апельсинов, которые Сэм разделывает небольшим ножом. Она не принюхивается, она прислушивается. Купера нет, хотя она отправила его на кухню уже восемь минут и двадцать пять секунд назад. Сэм считает. Она поднимается с дивана, чтобы в тишине вечера найти взглядом стрелки часов. Тут половина девятого, половина апельсина и половина спокойствия. С последним однозначно нужно что-то делать. Она слышит, как открывается дверь позади. — Ну наконец-то, я уж думала ты решил меня… Речь отрезается острым взглядом Купера, к затылку которого приставлен пистолет. У него заклеен рот и связаны руки. У него сквозь «успокойся, мы в безопасности» просвечивает «беги, чёрт возьми». Но Сэм успевает только набрать воздуха, прежде чем Джаспер подносит палец к губам, показывая, что спасти Купера может только тишина. На лице у Джаспера маска непоколебимости, которую так тянет оторвать вместе с плотью. Ей не верится, что он ступает по этому полу дома Сида, как по своему собственному. Не верится, что в руке у него и вправду заряженный пистолет с глушителем. Сэм воспринимает всё так, будто это какая-то симуляция, сон, фата-моргана. А потому она покорно садится, когда он кивает на диван, а сам усаживает Купера на кресло. Они сидели точно так же, только другим составом девять минут двадцать секунд назад. С Джаспером заходит ещё один безликий страж. Ему позволяют держать ствол максимально близко к голове Купера, пока Джаспер бегло осматривает обстановку. — Давно я тут не был. Честно сказать, даже было жалко поджигать в ту ночь. Красивый дом, правда? Сэм не понимает, почему он спрашивает её об этом. Она безмолвно хлопает глазами, будто окаменев, будто она вросла в диван. Напряжённый слух рыщет, надеясь услышать звук подъезжающей машины или чьи-то голоса. Но ранчо просто ангельски спокойно для обиталища дьявола. — Я ведь говорил тебе, что достиг успехов в том, чему учился, да? — он разворачивается на пятках, говорит спокойно, вполголоса. — Так вот, когда-то давно в этой самой комнате я выучил один полезный урок. Была зима, Джон стоял здесь, а я сидел там, где сейчас ты. Он говорил о необходимости боли, а потом вдруг произнёс одну важную вещь: «Физическая боль всегда вторична». Сэм пальцами сжимает колени, не отрывая взгляда от Джаспера, только изредка краем глаза убеждаясь, что Купер жив и невредим. У неё есть какой-никакой опыт общения с психами, но даже она стопорится от такой откровенной самоуверенности. Близится десятая минута, в которой единица впивается под рёбра, а ноль — пустота под ногами. — Ты можешь вырвать человеку язык, можешь раздробить коленные чашечки, но до тех пор, пока ты не найдёшь болевые точки здесь, — он подходит ближе, чтобы пальцем указать туда, где у Саманты бешено бьётся сердце. — Ты всегда на шаг позади. Страхи, привязанности, желания — бах! бах! бах! — и ты убит. В этих его размеренных словах на деле бесятся сотни, тысячи проигрышей. В войне, которую они ведут, невозможно победить. Верх можно одержать только одним путём, а руки не могут быть спасительными, если они по локоть в крови. Когда он отворачивается, пробегая взглядом по комнате, Сэм глазами ищет точки опоры. Хоть что-то, за что можно ухватиться прежде, чем земля под ногами треснет и разъедется в стороны. Хоть какое-то спасение. Джаспер подходит ближе, садится на корточки, чтобы заглянуть в её побелевшее лицо. Одиннадцать минут. — Иногда они на поверхности, но чаще приходится потрудиться. Я не такой знаток, как Джон — это приходит с опытом. И знаешь, тогда у реки я даже вправду засомневался. Но когда Джесс рассказала мне всё… сомнений не осталось, — он растягивает слова, как жвачку и звучит вкрадчиво, бархатно. — В мире не так много людей, которых Сид терпит, ещё меньше тех, которыми дорожит. Точь-в-точь, как его учитель. Может, даже превзошёл. Как говорится, выкорми ворона, и он выклюет тебе глаза. Сэм дёргается, но Джаспер перехватывает её взгляд, успевая схватить нож со стола первым. Улыбка на его лице отравляет воздух парами наркотика под названием «сегодня всё кончится». — Больше всего на свете он любит братьев, которых боится разочаровать — бах! Так уж вышло, что тебе досталось почётное серебряное место — бах! Хотя мне кажется, что даже не всей тебе целиком, а только одной твоей части. Ощущение такое, будто слова и вправду дырявят ей грудь пулями. Карма, как и божья воля, как и справедливость — паскудная штука. Вселенная срывается в оскал зверя, осыпая её пеплом собственных желаний. Вот, получите, распишитесь. Выскрести нежеланного ребёнка из тела? Пожалуйста! Что-что? Вы передумали? Мне в общем-то плевать. Заказывали избавление — получите его. После такого впору пролистать Библию. Вот только там ничего хорошего о них не сказано. Двенадцать пятьдесят. Он рывком поднимает её с дивана, приставляет пистолет к груди. Если милосердие есть, она умрёт быстро. — Ничего личного, — выписывает Джаспер, как таблетку аспирина. — Таким, как он лучше не размножаться. На тринадцатой минуте раздаётся глухой удар. Бесовская какая-то арифметика. Сэм дёргается, Джаспер инстинктивно оборачивается. Безмолвная тень, зашедшая с ним, валяется на полу с разбитым носом. Сэм сгибает колено, чтобы двинуть Джасперу в пах, тот и сам сгибается следом. Она успевает сделать несколько шагов. Слышит, кажется, шум со стороны Купера, но увидеть его не успевает. Удар Джаспера сбивает с ног. Он резко переворачивает её на спину, коленом прижимая одну руку. Второй Сэм рыщет по полу, но он гладкий и пахнет опилками. Он метится уже не в грудь, в голову. Она выпускает воздух вместе с криком на пределе лёгких, но рука Джаспера почти сразу зажимает рот. Другая рука. Не та, в которой пистолет. Свободная рука. Всё происходит так быстро, что Сэм не успевает ни испугаться, ни дернуться, ни задуматься. Ей кажется, это делает Купер, дьявол, кто угодно, но не она. Лезвие ещё липкого от апельсинового сока ножа входит по рукоять. За секунду до выстрела. У Джаспера светлые волосы, нимбом обрамляющие голову. У Джаспера слишком живые глаза, лихорадочно бегающие по её лицу. У Джаспера ещё теплые руки. У Джаспера из горла льётся кровь, и он захлёбывается ей. Она выливается из его рта, сквозь неё пытаются пробиться какие-то булькающие звуки. Она брызгает Сэм на лицо, покрывает чернильный рисунок на ключицах. Она не святая, не смывает грехи. Она до ужаса натуральная. Сэм всё ещё лежит на полу, будто распятая, раскинув руки и не в силах двинуться. Тело Джаспера, завалившись вперёд, накрывает её собой, и так на полу будто бы два трупа. Сэм не может вздохнуть, даже когда Купер скидывает тело в сторону. Только шевелит губами, как рыба, выброшенная из аквариума. — Он тебя не задел? — она слышит знакомые слова на языке, который вроде знает, но речь всё равно звучит белым шумом. — Ты в порядке? Нельзя быть одновременно и в порядке, и в луже крови. Купер помогает сесть, вытирает ей лицо, ладонями размазывая красные пятна. У Сэм внутри короткое замыкание длиной в бесконечность. Она не понимает, должна ли плакать, кричать, падать в обморок. Она не понимает. Только крупная дрожь пробивает до костей. Здесь или ты, или тебя. Вот о чём говорил Джейкоб. — Всё кончилось, — Купер трясёт её за плечи. — Сэм, очнись. У меня тоже был мандраж после первого убитого. Такое бывает. Он говорит об этом так спокойно, будто они за утренним чаем спорят о погоде. Она едва наскребает сил, чтобы выдавить почти неслышно: — Мне больно. — Где он тебя ранил? Саманта прижимает ладонь к животу, где всё скручивается в петлю и сдавливается прессом боли. Купер приподнимает майку, чтобы посмотреть на нетронутое полотно кожи. — Ничего нет. — Это внутри, — слова вырываются через раз, глушатся болью и мучительными стонами. — Что-то с ребёнком. Одежда перепачкана, но Сэм по ощущениям понимает, что здесь не только кровь Джаспера. Купер поднимает её на руки, что-то даже тараторит. Что-то заботливое, но неуместное. Сэм склоняет голову и произносит ему в плечо: — Так всё и должно было закончиться. У сказок на самом деле никогда нет счастливых концов. Золушка выдраивает каждый уголок замка, пока не отбрасывает свои хрустальные туфельки от переутомления. Спящая Красавица подсаживается на морфий. Бэлль сгнивает в холодной камере, потому что чудовища не становятся принцами. Русалочка разбивается от скалы. А Красная Шапочка так и не доходит до дома бабушки, разорванная дикими зверями в глухом лесу. И только плащ кровавым пятном остаётся на земле.