Yes

Комната будто залита густыми синими чернилами, и даже включённая у кровати лампа не спасает положение. У Вселенной есть непреложный порядок: галактики состоят из космических тел, тела человеческие состоят из атомов. Сэм состоит из озона, пустоты, боли и просто астрономического количества страха. Всё это приправлено затуманенным рассудком, расслабленными мышцами. Она бесхребетным пятном прижимается к кровати. — … Исключить любую физическую активность и волнения. Ей вкололи успокоительное. Ещё один такой же или даже меньший стресс спровоцирует выкидыш, и мы уже ничего не сможем сделать. Голос доносится откуда-то, как из-под толщи воды. Сквозь с трудом приподнятые ресницы она видит спину говорящего в халате. За ним стоит тень цвета индиго. Сэм мысленно перебирает все обещанные Джасперу казни и думает, что видимо сейчас получит такое же количество обвинений в том, что тот легко отделался. Она закрывает глаза, а когда открывает снова, доктора уже нет. — Он победил, — монотонным голосом произносит Саманта. — Он мёртв, — отзывается Джон, и нельзя различить доволен он или нет. Если приложить ухо к венке на руке можно услышать, как в пульсе вместо птичьих трелей бьётся «закричи, схвати за запястья, накажи, только избавь меня от своего хладнокровия». — Но даже умерев, он умудрился выиграть, — подтекст «разрушить всё, что было хорошего или могло бы быть». — Нет, — полушёпотом произносит он, опускаясь на кровать. — Этому ребёнку суждено увидеть Эдем. Бог не заберёт его, я знаю это. Сэм тянет руки, как утопающий. У Вселенной есть непреложный порядок, и её вселенная — не исключение. Её вселенная цинична, склеена из картона и пахнет бензином. В её вселенной всегда есть концентрация синего, которую нужно поддерживать. Сэм старается, покорно позволяя одной руке накрыть живот, а второй касаться лица. Даже если бы она захотела сопротивляться, сил всё равно нет. — Я думала, так будет лучше, но почему тогда мне так чертовски страшно? — Потому что Дьявол знает наши страхи и испытывает нас. Доверься воле Господа. С доверием у Сэм явные проблемы. Не потому, что его нет, а потому, что оно всё время оказывается не тем людям, событиям, словам. Она закрывает глаза: держать веки поднятыми физически тяжело. Всё равно в этом мраке комфортно только ему, что в общем-то свойственно чёрту. Сэм чувствует, как на шее отпечатывается прикосновение руки. Вроде привычное, но не сталью капкана пальцев, а лёгким поглаживанием. — С ним всё будет в порядке. — С ней, — неожиданно даже для самой себя поправляет Сэм пластиковым голосом. — Это девочка, я знаю это. — Невинная Ева в новом Эдеме. Сэм тянет губы против воли, получается то ли безумный оскал, то ли вымученная улыбка. В темноте не разберёшь. В темноте всё может приняться за подходящее. — Я не позволю тебе назвать нашу дочь Евой. Её зовут Элис. За короткий промежуток, которого бы не хватило на взрыв сверхновой, волчонок становится девочкой и обретает имя. Разительная перемена вроде бы, но на деле только принятие того, что и так всегда было. Собственный отец как-то сказал ей, что нельзя давать имена, если не хочешь привязываться. Но Саманте кажется, она не привязана, а пришита, иначе не было бы так больно. Она вздыхает, кладёт руку на бедро без каких-либо намёков. Просто так легче уснуть. Христианская нравственность не подкапается. Сэм просыпается от звука открываемой двери. По ощущениям прошло столетие, на деле — меньше суток. Робин заходит с, видимо, тяжёлой коробкой в руках и лёгкой улыбкой на губах. — Извини, что разбудила, но у меня для тебя кое-что есть. Даже если там заряженный револьвер, Сэм думает, что не удивится. Даже, наверное, обрадуется. У неё чёрная точка на груди, разрастающаяся до размера тоннеля, который всё всасывает и всасывает всё вокруг без жалости и разбору. Но Робин ставит коробку на край кровати и, не переставая улыбаться, вынимает оттуда щенка. Какую-то секунду Сэм смотрит на это действо ошарашенным взглядом, забывая, что собиралась сказать. У пса совсем детские глупые глаза, но красивая мордочка в коричневых пятнах. Это то ли спаниель, то ли ретривер, то ли просто сгусток любопытства и света. — Обычно мы отправляем собак Джейкобу на север, но этот совсем беззлобный, так что Джон сказал отдать его тебе. Щенок прыжками пересекает кровать, чтобы обнюхать Сэм. Она садится, невольно протягивая руки, касаясь мягкой шерсти. — Джон сказал? — переспрашивает она, хотя отлично услышала и в первый раз. Вполне очевидно, что Купер рассказал всё, что было на ферме Рей-Рей до мельчайших деталей. Это Саманту не удивляет. Её удивляет, что Джон этому внемлил. Что-то странное творится. — У него есть имя? — Нет. Можешь назвать, как хочешь. Она перебирает возможные варианты, примеряя даже какое-нибудь Моисей или Авраам, но отвечать таким издевательством на неожиданный жест доброй воли Сэм не хочется. — Чарли. Так звали мальчика из христианской школы, в которой я училась. Он как-то принёс на урок кролика, которого звали Бог. Ему так за это влетело. Робин только приподнимает бровь, видимо, не находя в этом ничего забавного. Но Сэм уже этого не видит. Она смотрит, как пёс облизывает ей пальцы, пристраиваясь на животе и вроде даже слабо улыбается, впервые за долгое время не делая над собой никаких усилий для этого. — Как Купер? — Его немного задело, но он в порядке. Она раздумывает какое-то время, прежде чем спросить: — А Джаспер?.. Даже после смерти его не оставят в покое, это и так ясно. По взгляду Робин Сэм отчётливо понимает, что его, скорее всего, привязали к кресту, водружённому на машину, и возят по дорогам долины под аккомпанемент проповедей, чтобы другим не повадно было. Это триумф, и Джон не упустит случая всем его продемонстрировать. Его передвижная выставка под лозунгом «Вот, что бывает с теми, кто противостоит Отцу». — Он слишком легко отделался. И если честно, я даже не сразу поверила, что это была ты. Сердце нервно дёргается. От закипания всего внутри с последующим ступором Сэм спасает только тёплый Чарли, мокрым носом копошащийся в складках одеяла. — Мне очень хочется соврать и сказать, что это был единственный выход, самозащита, но это бы значило, что я осознаю произошедшее. Но я не помню, Робин. Я закрываю глаза и вижу только момент, когда нож уже в шее. Будто это не я сделала, будто я была одержима. Это не жалоба на тяготы. У них тут та ещё юдоль (идеально на замену долгому «долина Холланд»). Перед Богом все равны. Перед Дьяволом, впрочем, тоже. А у Сэм не столько боль, сколько страх. Страх встать на одну ступеньку с Джоном Сидом. — Это ощущение пройдёт со временем. Сэм проглатывает горечь во рту, чтобы произнести: — Очень надеюсь, что нет. Джаспер мог быть кем угодно, но прежде всего он был человеком. А если она перестанет чувствовать такой ужас, отнимая у человека жизнь, вот тогда всё вправду будет кончено.