Yes

— Сидеть! У Чарли глаза живые, но бестолковые. Он хватается зубами за протянутую руку, которая указывает ему на место, где команда должна быть исполнена. Сэм притворно злится, отгоняя его от себя, но улыбки сдержать не может. Видимо, он чувствует это на каком-то уровне, а потому к бестолковости не примешивается виноватое выражение на его морде. — Ну и глупая же псина. Сэм поворачивается на звук голоса Купера, чтобы смерить его недовольным взглядом. — Он вовсе не глупый. Просто ему нужно больше времени. Снисходительный тон и этот мгновенный уход в защиту того, кто сам себя защитить не способен, забавляет Купера. Он изгибает бровь, будто собирается сказать что-то неопровержимое, но ряд мелких зубов пса смыкается на его штанине. Чарли с дурацкой остервенелостью, которой хватит разве что на хомячка, дёргает ткань. — Эй! Отцепись! Попытка скинуть пса ни к чему не приводит. Сэм давит в себе смешок и поднимает с земли ветку. — Чарли! — привыкший за неделю с лишним к своему имени и командам щенок, срывается в кусты вслед за брошенной палкой. — Давай, принеси! Может быть, Джозеф Сид прав, и мир действительно гниёт. Может быть, где-то сейчас идёт кровопролитная гражданская война. Может быть, где-то очередной политик лапает малолеток. Может быть, где-то испытывают химическое оружие. Может быть, где-то сливают нефть в океан. Но здесь и сейчас ничего из этого её не трогает. Есть только линии тепла, пересекающие кожу прямыми солнечными лучами, по утрам кофе со сливками или (реже «и») душ с Джоном. А обилие людей с оружием Сэм учится не замечать. — Джейкоб бы пристрелил его на месте, — без лишней фальши произносит Купер, раскачивая в руках биту. Джейкоб кого-угодно пристрелит не задумываясь, если ему покажется, что это необходимые жертвы. Сэм смотрит на Купера без удивления, как аквариумная рыбка через стекло. По-честному, ей вообще не понятно, зачем «прореживать стадо», если по их предсказаниям, все всё равно умрут? Апокалипсис вряд ли будет исключительно избирательным. Уж точно не настолько, как сам старший Сид. — Вы ведь по-другому не умеете. Купер реагирует с невозмутимым спокойствием на лице и уже привычной насмешкой во взгляде, ясно говорящей «Уверуй, тогда мы это обсудим». Кусты не двигаются, звонкого лая не слышно. Чарли ещё совсем ребёнок даже по собачьим меркам. — Сходить, поискать его? — Ты ему не нравишься, — беззлобно отзывается Сэм, исчерпывающе глядя на Купера поверх синих линз не её очков. — Я сама. Тут сплошь насколько хватает взгляда — лес. Он перед рекой и за ней тоже. Сэм перелезает через забор, чтобы спуститься к реке, к месту где обычно кого-нибудь крестят, окуная головой в ледяную воду. Сегодня здесь пусто, только арка, занавешенная белой тканью и украшенная цветами, стоит посреди берега, как портал в лучший из миров. Сэм рыщет глазами какое-то время, уже начиная испытывать ощутимую тревогу, когда слышит собачье сопение совсем рядом. Чарли копается у валуна, поросшего изумрудным мхом. — Что ты там нашёл? Его привлёк запах коробки. Она чуть меньше обувной, без каких-либо опознавательных знаков, если не считать знаком то, что она спрятана от чужих глаз. Спрятана надёжно, не подкопаешься (если ты не охотничий пёс, конечно). Сэм открывает крышку, чтобы обнаружить ампулы с прозрачной жидкостью. Просто чёртов тайник выживальщиков какой-то. Первая мысль — наркотики. Но это нереально. Во-первых, потому что наркоману не скрыться в христианской общине. Во-вторых, потому что эдемщики слишком правильные, даже выпивки в рот не берут. А в-третьих, зачем ширяться какими-то непонятными наркотиками, если есть свой собственный, к тому же абсолютно легальный? Вряд ли с Блажью сравнится ЛСД, мет или какая-нибудь другая дрянь. Вторая мысль приходит сама собой, когда Чарли поднимает голову, чтобы прислушаться к нагретому воздуху. Сэм невольно делает то же самое. — Эй! Я знаю, что ты здесь! Выходи. Уходит время, прежде чем из-за толстого ствола ели появляется невысокая фигура. Это не кто-то из эдемщиков, на нём мешковатая толстовка, хотя на тыльной стороне ладони — татуировка с крестом. Парень на вид чуть старше её самой выходит на берег, и песок насыпается ему в низкие кеды. — Это твоё? — она кивает на коробку и берёт на руки щенка, которому она никак не даёт покоя. Парень только кивает, засовывая руки в карманы толстовки. Лицо у него такое, будто бы он сам был бы рад влезть в этот карман целиком и больше не показываться, как улитка. — Что это такое? Зачем ты это прячешь? — он молчит, глядит исподлобья, как загнанный волчонок. — Если ты мне не скажешь, я могу спросить у кого-нибудь другого. Он вскидывается, но рта не разжимает. У Сэм в голове световой вспышкой кометы мелькает «Он что, немой?». Бисер букв копится у него во рту, но, не находя звукового выражения, выливается на сырой песок, на котором парень кончиком палки чертит одно ёмкое слово: «Антидот». — От яда сопротивленцев? — он снова кивает, теперь уже увереннее. Рук не вынимает. — Но почему ты не сказал Джону, что он есть? Рядом с «антидотом», который частично смывает подступившая вода, появляется ещё одно слово. Будь эти слова сказанными, второе было бы теплее, чётче и с привкусом разочарования. Но на песке что «антидот», что «брат» выглядят одинаково. Парень выводит две параллельные полоски, означающие знак «равно» и пишет ещё одно слово. Каллиграфия у него, конечно, восхитительная для того, кто пишет на земле палкой с невероятной скоростью. — Твой брат — один из сопротивленцев? — получает подтверждение в виде очередного кивка. Во рту неприятно и горько, будто она раскусила противную таблетку. Сэм не нанималась защищать кого-то, просто она смотрит на сопротивление и на эдемщиков через призму остаточной человечности. — Но его нельзя прятать. Оно могло бы спасти жизни. В конце концов, на месте всех тех, кто медленно умирал от яда, могли оказаться Робин, Купер или даже Джон. Парень только неловко разводит руками, мол, «я понимаю, но помочь не могу». Откуда-то сверху доносится голос Купера, зовущего её по имени. Парень сразу дёргается, пряча коробку подальше. — Не бойся, я никому не скажу. По крайней мере, пока мы не придумаем, как помочь твоему брату. Это не приступы милосердия, просто Сэм не переживёт ещё крови на своих руках. Если сопротивленцы узнают, что эдемщики получили противоядие, им не составит труда связать ниточки воедино. И кто знает, на что они пойдут, чтобы отомстить. Тем более сейчас, после смерти Джаспера, когда они уже и так на грани. Парень благодарно склоняет голову в ответ на её слова. — Не за что. Он тянется рукой и суёт ей в карман маленький шприц, наполненный содержимым ампулы как благодарность. Сэм только поджимает губы, глядя на короткую тень парня, а не на него самого, а потом уходит той же дорогой, какой пришла. Купер ждёт наверху, опираясь о забор. Взгляд у него, как овчарки, готовой вот-вот сорваться вдогонку. Сэм отзывается на этот оттенок заботы беспричинной полуулыбкой. — Он потерялся, — отвечает она на однозначное выражение лица Купера. Выставляет своего пса ещё более бестолковым, зато спасает чью-то задницу. Небольшая плата. Сэм умеет хранить секреты, но совсем не любит этого делать. Оттого новая информация зудит на языке аллергией, хочется выплюнуть. Больше хочется только протянуть кому-нибудь руку, потому что одной идти через это минное поле слишком опасно. Вот только здесь, как назло, никого нет. Никого чрезмерно доверительного. Печально это. Когда они идут через двор к дому, Купер вдруг спрашивает: — Кстати, ты не видела Феликса? Она моргает, нутром чуя, о ком идёт речь. Лицо всё также безмятежно. — Кто это? — Наш химик. Недавно вытащили его из лап джасперовой подружки. — Даже не знаю, как он выглядит. Фееричное безразличие в голосе, хотя шприц в кармане, кажется, жжёт через ткань. Сэм пожимает плечами. — Его не трудно узнать. Он не разговаривает. Она как-то даже невольно разворачивается к Куперу всем телом, опуская Чарли на землю. Тот срывается за какой-то ящеркой, пригревшейся на ящике с инструментами. — Почему? Бесполезные вопросы, но Саманта продолжает их задавать. Может быть, потому что ей хочется верить, что хоть раз она может получить нетипичный ответ. Но Купер предсказуемо отзывается: — Скажем так, до прихода к истине и Отцу, он позволял себе высказывать довольно… грешные мысли. Джону пришлось укоротить ему язык. Это «укоротить язык» так складно размывает красочные картинки в её голове, будто бы в таком действии нет ничего странного. Будто бы это где-то между «удалить кариес» и «сделать ещё тату». Но в конце концов, может быть и хуже. Сэм только вздыхает. — И почему меня это не удивляет?