Yes

Руки затекли до такой степени, что в какой-то момент кажется, их вообще нет. Она не спит, только изредка проваливается в какое-то подобие комы, откуда всякий раз её выдёргивает стон или кашель Билла. В очередной раз (кажется, пятьдесят третий) Билл находит силы разжать губы: — Джаспер… У него было столько возможностей для вопроса. Сэм ждала просьбы о помощи, вопроса о времени, о грядущих событиях, в конце концов, но точно не этого имени. — Джаспер мёртв? Видно, он сидит тут уже очень давно. Вопрос только, почему? У Сида два пути: спасение и смерть. Спасать Билла никто явно не собирается, тогда почему бы просто не прикончить его на месте? Сэм кивает ему. Слова комкаются на языке и не выходят наружу. — Жаль… Он мог ещё столько сделать для сопротивления. Где-то на последнем слоге стон боли сжимает Биллу трахею, и слова растворяются на его сухих губах, впитываясь в корку засохшей крови. Он кашляет так, словно сейчас выплюнет на холодный пол лёгкие. Это вопрос одной смерти и другой. Вопрос из разряда тех, на которые по всем правилам морали и нравственности не принято давать ответов. Как можно решить, кто достоин жить, а кто нет? Сэм знает, что могла бы прекратить его мучения, просто сказав, где противоядие, но это приведёт их к Феликсу. Билл теперь часть этого бункера. Он налип на стены, его вены наполнились жидким электрическим светом ламп, а в клетках распадается краска со стен. Он весь набит разбросанными повсюду белыми цветами. Он медленно разлагается и оседает здесь навсегда. Даже если она спасёт его, проиграв Сиду и его новой собачке Рут, он всё равно труп. А вот Феликс пока нет. — Прости. — Плевать, — сипит Билл. — Одного жаль: не увижу, как этот ублюдок сдохнет. Сэм успокаивает себя такими мыслями, втирая их в виски с обратной стороны. Там, где нервно стучит кровь, перегоняемая глухой злостью. Признавать, что это уже на шестьдесят процентов вопрос не столько спасённых жизней, сколько противостояния Джону, она не хочет. Пусть подавится. Он сам сделал из её пластика металл, так пусть не удивляется, что его не так легко сломать. Грифель стал алмазом. Она отключается в какой-то момент, слыша хрипение Билла, так похожее на сломанный динамик. Когда просыпается снова от ноющей боли в шее, запястьях и пояснице, он уже не хрипит. Свет, льющийся из открытой двери, будто скальпелем поддевает привыкшую к полумраку сетчатку глаз Саманты. Она щурится, чтобы разглядеть вычерченный силуэт Джона. Уже утро? — Вижу, ты не готова к исповеди. Он недовольно качает головой. Сэм не шевелится. Для того, у кого внутри взрыв водородной бомбы отсчитывается секундами, она невероятно терпелива. Ощущение, что всё её тело — песочные часы. Но из головы в желудок сыпятся не крупинки кварца, а железная стружка и льётся ядовитая ртуть. Сэм ждёт, пока откроются наручники. — Мне не нравится твоё поведение. Интересно, а Отцу понравится твоё? Но Саманта слишком зла, чтобы метиться так мягко. О нет, её удар должен быть сильнее, чтобы быть равноценным его. Она трёт покрасневшие опухшие запястья, пока холера гнева убивает все здравые мысли в её голове. Здесь либо ты, либо тебя. Джон берёт (не хватает) её за запястья, но Сэм тут же одёргивает руку, чтобы подняться на ноги, отскочить, как от бешеного зверя. После долгого нахождения в одном положении мир слегка кружится. Это не мешает цедить сквозь зубы, давясь негодованием: — Не смей ко мне прикасаться. В антрацитовых зрачках у него пляшет адское пламя. Таким взглядом можно разжигать костры инквизиции. От такого взгляда кровь сворачивается в венах. Но Сэм не берёт. У неё в венах птицы, а не кровь. — Взгляни на причинённые тобой страдания. Он мёртв из-за тебя. — Из-за меня? — она таращится, пытаясь не дать выражению ошарашенности прилипнуть к лицу, спаяться с ним. В первую секунду она переживает личный Коллапс, будто верила, что он может сказать нечто другое. В следующую рука летит по направлению к лицу, стремясь отвесить смачную пощёчину. Но всякий прошлый раз это было, потому что он позволял этому произойти. Сегодня бунт намереваются подавить, а бунтовщика втоптать в землю, кроша кости. Запястье остановлено ещё на замахе. — Всё, что тебе нужно было, лишь победить свою слабость. Мне казалось, ты уже уяснила важность слова «да». — А мне казалось, ты можешь не быть долбанным психопатом, но смотри-ка, вот мы снова здесь! Она уже не просто выплёвывает слова. Она кричит, скручивая лёгкие, пуская сердцебиение в галоп. — Довольно! — капкан перехватывает горло, вдавливая выступ гортани в позвонки. — Твоё упрямство уже погубило одну жизнь. — О да, давай! Сделай что-нибудь в своём духе! — Сэм выворачивается, руками упирается в грудь, сжимает в кулаке трубку ключа, чувствуя, как коронка впивается в ладонь. Не больнее, чем вся ситуация. — Может, у меня всё же случится выкидыш, и этому ребёнку повезёт не увидеть своего больного отца! Джон тут же разжимает пальцы. Её тошнит от этого лицемерного беспокойства. Сэм собирает всю силу, концентрирует её в ногах, разбавляет адреналином, оседающим на венах и бьёт коленом. Бьёт сильно, зло, со всей дури. А дури в ней сейчас на маленькую африканскую страну. Она дёргает руки, сама не сразу понимая, что нечаянно срывает ключ с шеи. Сэм отдаляется со скоростью вихря. Не зря ураганам дают женские имена. Названный Самантой вылетает за дверь, блокирует её за секунды, чтобы разрушив всё здесь, двигаться дальше. Но прежде взгляд побивает окошко в двери, через которое не слышно, что именно говорит Джон. Кадык у него на шее ходит вверх-вниз, будто вместе с воздухом там и вправду застрял кусок греховного яблока из Эдема. Он кулаком ударяет по толстенной поверхности собственной мышеловки, в которую сам же и попался. Сэм в ответ показывает одной рукой ключ, а второй неприличный жест. Он взбешён самоволкой, но Саманта не слышит и не видит этого бешенства. Она вообще больше не увидит его лица. Но прежде… прежде она пробирается в главную рубку. Для неё это выигранное время. Для них — хаос размаха Содома и Гоморры. В любом случае выгодно. Сэм вставляет ключ в подходящее отверстие, набирает нужные цифры и поворачивает его до упора, чтобы услышать, как механический голос сообщает беспристрастно: «Двери два, три, семь, десять, двенадцать, тринадцать — открыты. Главная дверь — разблокирована». У людей, сидевших всё это время в этих камерах, решительности дать отпор, наверное, столько же, сколько у самой Сэм. Ручка двери, кажется, готова расплавится под её раскалённой ладонью. Саманта двигается быстро. Скоро она протрезвеет, и когда это произойдёт, она по всем расчётам сделанным за секунды на коленке, уже должна быть у Мэри Мэй в Фолс Энде. К моменту, когда она начнёт чувствовать запах мяса, выгорающего на костях. Сэм трёт пальцами шрам у основания шеи. Выберется — вырежет мерзкую железку из своего тела. Она не принадлежит самой себе уже очень давно. Но она всё ещё может принадлежать малышке Элис. А та — ей.