Trust me, I am... Eve

      Темно.       Судорожный вдох. Еще один. И еще — и только после этого суметь понять, что она все же дышит, что воздух поступает в легкие, что тело что-то ощущает.       На губах — ледяная вода; затекает в рот, сочится в горло, мешает дышать.       Откашляться, накрыв рот ладонью.       Холодно. Сыро.       Ну так еще бы, ливень…       Воспоминания проносятся в голове: лестница, дождь, незнакомец, шершавая перчатка на лице, удар, слабость.       Страх закипает одновременно со злостью, растворяется в ней как сахар в горячем кофе.       Перевернуться, вскинуть голову, рывком подняться, выставляясь руки в защитную позу, приготовиться к драке — нельзя, не сейчас, когда ты не знаешь, где ты и что находится рядом с тобой.       Разбить голову о кирпич или прут арматуры было бы глупо       Открыть глаза.       Светлее не становится.       Проклятый ливень, если вода попадет в наушники…       Ева ведет ладонью по толстовке до шеи, скользит по коже, но пальцы находят только металл — две тонкие цепочки.       — Просто замечательно, — бормочет она, осторожно перекатываясь на бок и упираясь ладонью       Твою мать!       в чуть шершавый бетон, залитый холодной водой. Открытое пространство, — насколько она может видеть сквозь темноту и дождь, — ни домов, ни деревьев, ни чего-то, что было бы хоть немного похоже на место, где она закрыла глаза в последний раз.       Кривая усмешка сама просится на губы, срывается с них глухим смешком.       Ты же не хотела убегать? Ну вот, не убежала.       Оттолкнуться ладонью от пола, медленно подняться, не пытаясь ни поправить промокшую, кажется, насквозь одежду, ни проверить карманы, осталось ли в них хоть что-то… Могло бы, конечно, если бы ее просто ограбили, а не       Выкинули на какую-то крышу. Хорошо хоть, что не с вертолета       — Здравствуй, Эмбер, — тихий мужской голос раздается совсем рядом, но идет сверху, словно бы она была лилипутом, а говорящий — идеальным примером Гулливера.       Она вскидывает голову, чуть щурится, пытаясь разглядеть, кто может обращаться к ней на этой проклятой крыше, на которой, кажется, нет никого и ничего.       — Ева мне нравится больше, — хмыкает она в ответ, заметив повисший в воздухе металлический шар. — Кто ты?       — Можешь звать меня Миротворцем.       Чужой голос звучит до дрожи спокойно, до дрожи…       Не надо кричать, Роджер. Я ведь еще ничего не делаю       — Могу, — она кивает, принимая ответ, обводит взглядом крышу       Это должна быть крыша, на пустыре такого гладкого бетона не будет. А у крыши должен быть край       — Но это не твое имя, — отстраненно произносит Ева, отворачиваясь от наблюдающего за ней предмета, оглядывается по сторонам, а затем шагает вперед. — Где я?       Мгновение — и она останавливается в паре шагов от поребрика, заходится смехом, запрокидывает голову, подставляя лицо дождевым каплям, и оборачивается в ту сторону, где успела заметить слабый блеск металлического корпуса.       — Ты явно не скажешь мне почтовый адрес, а то, что это крыша я понимаю и сама, — она качает головой и, сделав еще несколько шагов, садится на поребрик, снова находит взглядом парящий в воздухе металлический шар.       Скалли, Скалли, ты не видела Малдера? Ему сейчас нужно появиться и сказать, что меня похитили пришельцы. Тогда я смогу проснуться       — Чего ты хочешь?       Может, перейдем сразу к делу?       — Научить доверять другим.       — Думаешь, если похитить человека, то это сразу сделает тебя тем, кому он захочет доверять? — она хмыкает и чуть склоняет голову к плечу. — Значит, я здесь не одна? Не на крыше, а где я там нахожусь.       — Верно.       — И там, где они сейчас, нет дождя и хоть на пару градусов, но теплее?       — Да. Чтобы попасть туда, тебе нужно просто прыгнуть.       Всего один прыжок с высотки и ты в Раю. Отличный слоган, твою же мать       Хочется смеяться — громко и искренне. Смеяться страшно — она совсем не уверена, что голос не будет срываться в ту тонкую грань истерики, когда смех и слезы равны друг другу.       Ева позволяет себе лишь улыбнуться и бросить быстрый взгляд через плечо, чтобы убедиться, что земли не видно.       Или пуля, или холостой выстрел, да? Никаких промежуточных значений, обещаешь?       — Ты хочешь, чтобы они доверяли такой, как я, или чтобы я доверялись им?       — Это взаимный процесс.       — А ты сам? — она чуть щурится, упирается ладонями в поребрик и наклоняется вперед, пытаясь приблизиться к зависшему перед ней дрону. — Ты тоже нам доверяешь так же, как хочешь, чтобы мы доверяли тебе?       Он молчит, и Ева чуть прикусывает губу.       — Значит, это не такой уж и взаимный процесс. Ты не считаешь, что хоть кто-то из нас достоин твоего доверия? Или ты хочешь доказать себе, что кто-то все же достоин?       Она улыбается, откидывается назад, не разжимая пальцы, заглядывает через плечо вниз, оценивая расстояние, которое ей придется пролететь, а затем пододвигается ближе к внешнему краю, настолько, чтобы почувствовать его ягодицами.       Выпрямиться, разжать пальцы, встряхнуть расслабленными руками и протянуть одну из них вперед, раскрытой ладонью вверх.       — Ты доверяешь мне его? — она щурится в самый центр небольшого дрона, надеясь, что камера находится именно там, и что у нее получится смотреть почти в глаза тому, кто сейчас наблюдает за ней по монитору.       Он большой или размером с обычный планшет?       — Позволишь коснуться его?       Ева слабо улыбается, уверенная, что сейчас услышит чужой смех и слова о том, что доверие нужно как минимум заслужить, особенно, когда дело касается наверняка дорогой техники.       Дрон медленно — осторожно, если бы предмет из металла мог делать хоть что-то осторожно, — касается раскрытой ладони.       Ева улыбается уже шире — благодарно и открыто.       — Спасибо.       Ладонь опускается мгновенно, ноги толкают тело назад — не к самому краю, а за него, спиной вниз.       Она умеет падать, умеет расслабляться, умеет раскидывать руки не то как птица, не то как распятый на кресте человек.       Она улыбается, падая.       И заходится тихим, счастливым смехом, когда спина пружинит от натянутой сетки, подкидывает тело на несколько дюймов вверх и снова принимает в свои почти объятия.       Ева переворачивается на живот, несколько мгновений смотрит вниз, пытаясь разглядеть хоть что-то в темноте, и снова смеется — мало того, что уже наверняка середина ночи, так еще и дождь. Бессмысленная трата и времени, и сил.       Она медленно тянется, — как на разминке, — садится на согнутые в коленях ноги, снова смотрит в самый центр подлетевшего к ней дрона.       — Подойди к стене и заберись в окно.       — И никто потом не обвинит меня, что я посреди ночи проникла в частную собственность? — Ева удивленно вскидывает бровь и тут же усмехается собственным словам. — Впрочем, мне не стоит волноваться из-за такой мелочи, верно? Ты же прекрасно знаешь, кто я такая, да?       На мгновение ей кажется, что дрон кивнул, — впрочем, во время ночного дождя может показаться и не такое.       Сетка чуть пружинит на каждом шаге, вынуждает идти на полусогнутых ногах — вынуждает вспоминать основы: поймать равновесие, позволить ему растечься по телу кровью. Ощущение почти танца, за которое можно ухватиться, как за канат; на котором можно удержаться; которому можно верить, которое можно…       чувствовать       Две дюжины шагов до стены, еще три вдоль нее до поворота и еще одна — до светлого пятна окна.       Она бы предпочла, чтобы светлое пятно было где-то внизу, — рассмотреть здание или то, что находится рядом с ним. Или где-то в стороне — вывеска клуба или отеля, рекламный щит или хоть что-то...       Куда ты меня привез, сукин сын?       Она опирается ладонями о подоконник, подается вперед, заглядывая в комнату, поднимает голову, чтобы внимательнее осмотреть окно. И только после этого поворачивается к светлому проему спиной, цепляется пальцами за верх рамы, подтягивает тело на руках.       — А здесь и правда теплее, — тихо хмыкает Ева и тут же передергивает плечами.       Рука тянется к “молнии” толстовки — снять, выжать и повесить на спинку кресла.       Рука замирает на завязках капюшона       Сукин ублюдок        сжимает их в кулаке, тянет вниз       Эй, посмотри сюда, красавчик, ты же привык к тому, что на тебя постоянно смотрят? Улыбнись, это твоя последняя запись       стоит только взгляду скользнуть по потолку и заметить в самом его центре выступающую полусферу, внутри которой отчетливо просматривается камера.       Ева дергает головой так сильно, что кончик собранных в высокий хвост волос бьет по щеке, и разжимает пальцы.       Ты же знала, что все может этим закончиться? Сама решила продолжить цепочку, почему это не может сделать кто-то еще?       За спиной хлопает закрывшееся окно. Плечи снова вздрагивают — просто резкий звук, просто неожиданный резкий звук, просто...       Просто тебя заперли и снимают на камеру       Собачка молнии с едва слышным треском ползет вниз. Губы чуть морщатся, когда мокрый рукав с глухим звуком падает на пол. Пальцы чуть сжимают край темной майки — холодные капли ползут по коже, летят во все стороны, стоит только встряхнуть ладонью.       — Что мне делать дальше, кроме как не переставать доверять. Тебе в том числе?       — Ждать, — тихий, лаконичный ответ.       — Можно уточнить, чего именно? — вопросы помогают вернуться в реальность, вопросы помогают найти разницу. — Ну, например, еды? Воды? Принца, который заберется в окно на черт знает каком этаже? Газа, пущенного по вентиляции?       — Напарника.       Ева чуть прикусывает губу, ведет по ней зубами, а затем медленно кивает.       — То есть это нормально и по плану, что мне придется провести какое-то время вот здесь, читая книжки или разминаясь?       — Верно.       — Но я правильно помню, что в доме есть еще люди? — Она щурится в камеру, ведет по хвосту пальцами, от резинки до самого кончика, стряхивает воду на пол. — Им еще рано со мной встречаться?       Или это мне еще рано их видеть? Чего ты, твою мать, хочешь?       — Они на несколько этажей ниже. Ты не сможешь спуститься к ним в одиночку.       — Верно, — Ева медленно кивает. — Доверие подразумевает, что есть кто-то, кому ты его… оказываешь. Получается, я должна дождаться или пока с крыши полетит кто-то еще, или пока один из тех, кто внизу, за мной поднимется.       Она снова кивает, еще раз прокручивая в голове то, что только что сказала, и проверяя эти слова на логичность.       — Нет, не так. Если в одиночку нельзя спуститься, то и подняться без напарника тоже нельзя. Есть, конечно, вариант прийти сюда вдвоем, а затем кто-то из них поменяется со мной местами, — Ева вздыхает и пожимает плечами. — Никто в здравом уме на это не согласится. Значит, мне придется ждать, пока ты похитишь кого-то еще.       Капли в рваном ритме падают с резинки толстовки на пол, собираются в небольшую лужу у ножек стула.       Ева снова кивает, передергивает плечами и опирается о стену.       Умереть просто от жара будет обидно, лучше уж от газа       Кроссовки не хлюпают — чавкают водой, мягкая кожа скрипит под пальцами. Чистая подошва       Сукин сын, ну не мыл же ты их?       Ни налипшей обертки, ни обрывка флаера или афиши, ни хоть чего-нибудь, чтобы понять…       Это не ты, это дождь       Пальцы сжимают край майки, замирают на несколько мгновений. Взгляд снова поднимается к потолку, упирается в едва различимый объектив камеры.       — А ты можешь стать моим напарником? На время, просто чтобы я добралась до остальных? Или такое полагается только вип-клиентам и за дополнительную плату?       Камера молчит, не слышно даже треска помех, которые говорили бы о включенном микрофоне.       Ты меня уже не слушаешь, да?       — Прости, вопрос был глупый, но я не могла не попробовать, — Ева хмыкает, пожимает плечами и тянет майку вверх.       В конце концов, она и правда не ждала от него ответа, она бы даже предпочла, чтобы он его не давал.       Еще ни один фильм о разговорах с маньяком не заканчивался хорошо       Равно как не ждала она и того, что спортивное белье окажется сухим.       Под мокрой-то майкой       — А я точно никак не смогу спуститься к остальным сама? — она упрямо повторяет свой недавний вопрос, изменив в нем лишь несколько слов и сделав отдельное ударение на третье, чуть закусывает губу и снова поднимает взгляд на камеру. — Или просто до меня никто не пробовал сделать это, потому что у всех был кто-то, кого ты для них заготовил?       — Точно не можешь, дверь не откроется для одного, — в голосе отвечающего ни нотки раздражения, словно ему еще не надоели ее глупые вопросы. От этого, почему-то, становится почти жутко. — Ты не первая, кому приходится ждать. Имей терпение.       Не забудь добавить “не паникуй”       — Но хотя бы посмотреть, что там такое, можно? — уточняет Ева, набрасывая майку на подлокотник кресла.       Камера опять молчит.       Делай что хочешь, а потом я решу, что делать с тобой, да?       Злость вспыхивает болью в закушенной губе, прищуренным взглядом в камеру — и шагами к дверям: за одной из них оказывается небольшая ванная комната, за другой — лестничный пролет.       Холод плитки впивается в мокрые ступни тонкими иглами, заставляет обхватить себя за плечи — всего на мгновение, прежде чем шагнуть вперед.       Сначала вверх по лестнице, считая каждую ступеньку, пока бетон не упрется в стену.       Ладонь касается давно высохшей краски.       Вспоминай!       Лоб упирается в стену, зубы кусают губу изнутри.       Короткое, но все же ощущение полета — сколько оно длилось? Секунду? Пять? Еще дольше? Или же меньше? Если вспомнить точно, то есть надежда       Да ладно, ты же никогда не учила эти проклятые цифры!       прикинуть количество этажей, которое она пролетела.       А с остальными что делать? Подкидывать монетку на правильную догадку?       В очередной раз передернуть плечами от холода.       Даже если ты узнаешь количество этажей, это ничего не даст. Даже знай ты район города, это ничего не даст. И с чего ты взяла, что ты в городе…       Кулак ребром упирается в стену.       Медленный вдох. Медленный выдох.       Медленные шаги по лестнице вниз — пролет до двери в комнату с окном, еще два до широкой полупрозрачной двери с нишей в самом ее центре.       — Это особая комната для доверия, да? — хмыкает Ева, прижимаясь к толстому не то стеклу, не то пластику в надежде разглядеть за ним хоть что-то.       — Можно и так сказать.       — Она ведь не одна, да? Ты же должен убедиться, что весь материал курса “доверься незнакомцу” усвоен полностью, — спрашивает Ева, отворачиваясь от двери.       — Их тринадцать.       — Пройти все, сдать экзамен и, если повезет, то выйти отсюда, — с усмешкой произносит она, поднимаясь в комнату с окном. — И бесконечное количество часов факультативных занятий, потому что доверять тебе приходится каждую минуту, которую мы находимся здесь.       Если придумывать глупые сравнения, если заставлять себя улыбаться или даже смеяться, то страх отступает.       Главное — верить, не так ли?       — Черт, ну ты же затащил меня сюда не потому, что я бросила учебу? — она почти смеется, встречаясь взглядом с объективом камеры. И тут же серьезнеет. — Почему именно я?       — Ты никому не доверяешь.       — Неправда, — она качает головой, чуть морщится, когда мокрые волосы скользят по спине, щурится на дверь в ванную, вспоминая, видела ли там полотенце.       — Картеру Ридли? Кому еще? — в чужом голосе слышится усмешка, острием крючка проникающая под кожу, тянущая мышцы пальцев, вынуждающая их сильнее сжать ребро двери.       Даже не допустим, что ты следил за мной       — Себе, — ровным голосом отвечает Ева, остановившись в дверном проеме, чтобы стянуть мокрые джинсы. — И еще тебе, получается. Мало?       Тихий смех можно считать достаточно точным ответом.       Похожий, но звучащий уже не в комнате, а в голове, смех говорит еще более красноречиво.       Она могла бы добавить в список родню, если бы за последние несколько лет перекинулась с кем-то из них хоть парой слов. С кем-то из живых “них”. Или других танцоров — если бы хоть кто-то из них знал о ней чуть больше, чем просто имя и график выступлений. Или Итана, если бы они хоть раз за прошедший год встретились с ним не у могильной плиты. Или…       Или он прав       Мокрые джинсы ложатся на подлокотник кресла со слишком громким звуком.       Узел на полотенце получается слишком тугим.       Зато не спадет       — Спасибо за то, что было на крыше, — тихо произносит она, слабо, но все же искренне улыбаясь в камеру.       Еще ни один фильм о разговорах с маньяком не заканчивался хорошо, ты же помнишь       Но говорить через камеру с человеком, который может сейчас наблюдать за ней, куда лучше, чем пытаться вытащить на разговор саму себя. Куда безопаснее, в конце концов.       И не так похоже на шизофрению       — Мои вещи у тебя, да? — уточняет Ева, останавливаясь перед стеллажом с книгами, касаясь корешка одной из них так осторожно, словно опасаясь, что тот может исчезнуть. — Хотя, даже если ты их и выкинул, меня же все равно никто не станет искать. Разве что полиция может заинтересоваться…       Она склоняет голову к плечу, замирает на несколько мгновений, обдумывая собственные слова, а затем решительно качает головой.       — Но едва ли ты стал бы так рисковать, верно? — очередная улыбка получается усталой, и Ева радуется, что камера ее не видит. — Спасибо, что оставил мне самое главное, а без плеера я как-нибудь проживу.       Гладкая обложка книги кажется мокрой и холодной, словно она тоже совсем недавно была под проливным дождем; страницы — шершавыми, похожими на бетонную стену       Только не говори, что собралась полюбить чтение       Раскрытая книга ложится на полку, прячет непрочитанные слова в тонкое дерево.       За окном темно, и Ева досадливо морщится, прижимается лбом к толстому пластику.       Если бы где-то рядом горели вывески, было бы слишком хорошо       Если бы она знала, сколько сейчас времени, могла бы посчитать       Время в дороге, все тысячи вариантов в зависимости от того, с какой скоростью и по какой трассе ехать       Ладонь замирает на стекле, задевает большим пальцем лоб — горячий, словно в комнате жара, а она при этом сдуру надела несколько объемных шерстяных свитеров.       Сдохнуть от газа, а не от жара, ты помнишь?       Пальцы едва слышно отстукивают по подоконнику только что родившийся в голове ритм — нужно согреться, обязательно нужно.       Возможно, в душе есть горячая вода.       Я бы ввела ограничение — пара пинт в сутки на человека       Возможно в доме есть лекарства.       Наверняка они где-то ниже       Возможно, этот человек хочет, чтобы они…       Научились все добывать сами, как первобытные люди. Огонь из камней, лекарства из плесени       Ева запрокидывает голову, сглатывает, чувствуя, как медленно проскальзывает в напряженное горло.       Давай начнем с простого — ты не хочешь здесь сдохнуть       Жар становится слабой дрожью к тому моменту, когда Ева заканчивает развешивать по батареям отжатую от воды одежду. Жар становится словно второй кожей — не снимешь, не избавишься, не смоешь горячей водой. Можно только не позволить ему проникнуть глубже, направить ему навстречу другой, хотя и немного похожий огонь.       Это почти как бороться с пожаром       Подушки из центра комнаты летят в стороны, рассыпаются яркими пятнами по углам       На лица зрителей похоже слабо, но ты же можешь представить?       Полотенце летит следом за ними.       Ты же делала это и не в таком виде?       — Просить у тебя музыку, наверное, не стоит, да? — тихо спрашивает Ева, обращаясь к камере, и тут же качает головой. — Не стоит, я знаю. В тюрьме ее не бывает.       Зато она есть в памяти — стук ладоней по коленям, плеск газировки в жестяной банке, шаги чужого танца по перевернутому мусорному баку, собственное сбитое дыхание, скрип зажатых гитарных струн       Звон разбитой вазы, шуршание засохших цветов. Помнишь?       Выбившиеся из хвоста пряди липнут к мокрому лбу.       Когда она танцевала так много и так искренне в последний раз? Когда она выматывала себя вот так — до самого предела, до той грани, когда ты держишься на ногах уже не благодаря накопленной энергии, а чему-то совсем другому: упрямству, злости…       Страху.       Когда пришла в пустую квартиру и поняла, что то, что раньше было "их", стало "ее"? Когда кольцо перекочевало с пальца на тонкую цепочку? Когда колец на цепочке стало два? Когда курить по четыре пачки сигарет в день перестало помогать? Или когда она выкинула все сигареты и все бутылки?       Упасть на колени, обхватить себя за плечи и упереться лбом в пол - почти па, почти эффектная концовка номера.       Ты следил за мной, да? Насколько ты понимаешь, что это значит на самом деле?       Перевернуться на бок, не меняя позу, и закрыть глаза.       Вечных двигателей не существует, бегать вечно тоже невозможно       Но ты ведь и не думала убегать, правда?