Багиры

Ами лежала в постели и смотрела на столб света, пробивающийся сквозь неплотно задернутые зеленые шторы, делающие обклеенную растительными фотообоями спальню Зойсайта по-сказочному сумеречно-лесной. Большое красное стеганое одеяло словно придавило ее своими теплыми складками, и девушка не хотела нарушать эту томительную, тягучую негу; зарывшись в ворохе разномастных подушек, она сонно наблюдала, как столб света становится плотнее и ярче, и шелохнулась только когда поняла, что невозможно голодна. Зойсайт умчал на работу еще рано утром: Ами сквозь дремоту почувствовала легкое свежее дуновение крема после бритья и быстрый поцелуй в лоб. Ей хотелось сказать ему что-нибудь на прощание, однако было уже поздно: дробные шаги Като мигом прокатились вниз по винтовой лестнице и утонули где-то на первом этаже. Мицуно тут же провалилась в сон, которого было ничтожно мало в эту ночь, и проснулась, судя по всему, примерно к обеду, хотя, если честно, никогда не была большой соней. Просто в странном, сюрреалистичном доме Зойя ей было так уютно и безопасно, словно девушка вернулась в далекое безмятежное детство, когда ее чуткий, драгоценный покой охранялся самыми близкими ей людьми. В солнечный коттедж Зойсайта Като боялись пробираться даже матерые кошмары, и Ами пробудилась отдохнувшей и умиротворенной. Застелив постель и слегка замаскировав небольшой бардак, присущий ее ветреному, вечно спешащему возлюбленному, и покормив разверещавшихся попугаев и молчаливо ожидающего птицееда, Мицуно приняла душ в примыкавшей к спальне ванной и загрузила в стиральную машинку накопившуюся стирку, куда тут же отправила свое платье. Рассудив, что Зойсайт не будет против, если она одолжит у него рубашку, Ами выбрала ярко-оранжевую в крупных пальмовых листьях и спустилась на кухню. Ее так и распирало желание сделать для Зойсайта, принесшего в ее жизнь столько новых и утерянных светлых эмоций, хоть что-то приятное, поэтому, откусывая от румяного яблока и напевая дуэтом со старомодным радиоприемником, притащенным Като, судя по всему, с какой-то барахолки, Мицуно наскоро просмотрела все полочки-скляночки и принялась за дело. Замесив тесто для домашней лапши под бдительным контролем престарелой кошки Витары, девушка принялась ловко нарезать овощи и грибы, прекрасно зная, что Зой практически не ест мяса. Она быстро подружилась с хитромудрой духовкой и отправила часть продуктов запекаться, а сама взялась за бульон, благо у Зойсайта оказалось достаточно запасов соусов и специй. До прихода мужчины по примерным подсчетам оставалось меньше часа, поэтому Ами аккуратно нарезала лапшу и приготовила все оставшиеся ингредиенты. Пожалуй, она могла бы даже сказать спасибо Томо, пусть и сквозь зубы: благодаря его вечным придиркам и недовольству, бывшая миссис Тамура, хоть и не имея горячей страсти к кулинарии, молниеносно орудовала ножом и справлялась с любыми рецептами. Неожиданно Ами услышала, как щелкает входная дверь, и несмотря на то, что, взглянув на настенные часы, девушка удостоверилась, что Зой пришел раньше времени, а обед требует еще четверти часа, с искренне радостным настроением, мечтая тут же оказаться в уютных объятьях, пошла встречать хозяина дома. Но дальше дверного проема между кухней и прихожей она не дошла, едва не споткнувшись на ровном месте. На пороге стоял вовсе не Зойсайт, а нагруженная бумажными палевыми пакетами высокая полноватая женщина, уставившаяся на Ами с крайнем недоумением. У Мицуно перехватило дыхание. Замерев в полнейшем цепенеющем ужасе, она опустила взгляд на мужскую оранжевую рубашку, с натяжкой недвусмысленно прикрывающую середину ее голых бедер. — П-простите, — задушенно выдохнула Ами и, позабыв о включенной плите, да и вообще обо всем на свете, кроме жаркого, пронзительного стыда, опрометью бросилась наверх, в ванную. Конечно, ее платье было предсказуемо предательски сырым, но Мицуно рывком достала его из барабана и зачем-то ощупала дрожащими руками, а потом со стоном безнадежно шмякнула прямо на пол. Щеки и лоб, к которым она прижала влажные ладони, пылали инквизиторским огнем. Ами чувствовала себя так отвратительно, что мечтала умереть прямо тут, на холодном кафеле, и больше никогда не видеть этого изумленного, возмущенного взгляда чужих карих глаз. Ей почему-то и в голову не приходило, что к Зойсайту может наведаться кто-то посторонний, хотя только вчера она сама слышала, как Усаги закрывала двери собственным ключом. И все-таки Мицуно надеялась, что Като бы ее обязательно предупредил, если бы ждал гостей, так что, скорее всего, визит был незапланированным, да и вошедшая явно не ждала увидеть кого-то в доме. Ами готова была рассуждать о случившемся до бесконечности, лишь бы и дальше избегать мысли о том, что она просто обязана спуститься вниз. «В конце концов, — попыталась успокоить себя Мицуно, запихивая несчастное платье обратно в машинку с нервным остервенением, — это просто глупо. Я нахожусь здесь по приглашению владельца дома, и нам с ним не по пятнадцать лет, чтобы разводить катастрофу лишь по той причине, что кто-то может подумать, будто мы — о боже! — имеем интимные отношения. Вдруг это просто горничная?» И хотя Ами все еще была готова провалиться сквозь землю, она собрала всю волю в кулак и заставила себя пройти в спальню Зойсайта. Отыскав в шкафу вполне приличные и на удивление ничуть не претендующие на звание шокирующих черные спортивные шорты, судорожно пригладив каре, девушка как можно спокойнее спустилась вниз, однако шатровая комната уже была пуста. На какое-то мгновение внутри вспыхнула отчаянная надежда, что незнакомка удалилась, однако, услышав возню на кухне, Мицуно ощутила двойной прилив страха: и за заброшенный обед, и за нежданную гостью. В который раз подавив в себе желание броситься в никуда и запереться до конца дней своих, Ами робко вошла на кухню и не нашла ничего лучше, кроме как неловко поклониться: — Здравствуйте. Женщина, по-хозяйски размешивающая бульон для лапши, оторвала от бурлящей кастрюли глаза и, скользнув взором от босых ног до аляповатой, явно мужской рубашки, остановила их на пылающем лице Ами. И от этого холодного, укоряющего, сверкающего сдерживаемым порывом высказаться взгляда Мицуно захотелось исчезнуть, но она только спрятала ослабевшие руки в карманах шорт, не в силах протолкнуть себя в комнату или шагнуть назад. — Слишком много чеснока и чили, — сухо и сурово заявила женщина, откладывая ложку и сводя яркие брови к переносице. Пожалуй, чересчур смело для горничной; слишком уж пристрастно ее разглядывают, слишком напряжен и надменен крутой, будто выточенный из розового гранита профиль, в котором даже Ами, плохо прощупывающая человеческие натуры, легко угадывала властность и непростой нрав. Волосы — тяжелые, темно-каштановые с проседью, убранные в высокий пучок, и черты лица незнакомо крупные и округлые, но это же ничего не значит. У Ами засосало под ложечкой от старательно отторгаемой догадки, что перед ним вовсе не какая-то там посторонняя… — А вы, значит… — Я — девушка Зойя, — слишком быстро и хрипло выпалила Ами, замявшись на месте; ей стало тошно от ноток оправдания в собственном голосе. — Не знала, что у моего сына есть девушка. «А вы, милочка, ничего не путаете?» — услышала вместо этого Ами. — Вероятно, он просто не успел нас представить, — попыталась сохранить вежливое добродушие Мицуно, однако ее усилия явно не оценили. Не нужно было ходить к гадалке, чтобы понять: мать Зойсайта очень сомневалась в том, что ее сын в принципе привел бы к ней такую девушку. Лохматую, бесстыдно разгуливающую по чужому дому едва ли не нагишом, да еще и не заботящуюся о репутации и хоть каком-то, явно потрепанном целомудрии. С трудом сохраняя остатки самообладания и гордости, Мицуно уже собралась трусливо удалиться, как в который раз услышала скрежет открывающегося замка. Умирая от унизительного облегчения и растоптанного самолюбия одновременно, она еле заставила себя оставаться на месте, а не кинуться к Зойю. — Какие арома-аты! — пропел Като игривым, ничего не подозревающим голосом, от которого Ами почему-то стало еще более неловко, хотя, казалось бы, куда уж больше. — Тебе очень идет моя рубашка. Ами и пискнуть не успела, как Зой фривольно скользнул ладонями вниз по спине девушки и звонко поцеловал в макушку. В другой раз этот жест показался бы Мицуно верхом трогательности. Сейчас же ей пришлось до боли закусить губу от осознания, насколько все предательски паршиво складывается. — Ой! — округлил глаза он, не выпуская застывшую, обмершую Мицуно из рук. — Мама? Признаться, я представлял это знакомство слегка по-другому, но я даже рад, что вы встретились. И как первое впечатление, девочки? — кажется, Зойсайт не видел во внешнем облике Ами и выражении лица своей матушки ничего, что натолкнуло бы его на мысль, насколько напряженной была предыдущая минута. Едва не пританцовывая, Зой подошел к матери и обнял ее затвердевшие плечи, а потом как ни в чем не бывало уселся за стол, наваливаясь на него локтями. По кухне разлилось недвусмысленное тяжелое молчание, заполненное разве что бурлением перекипевшего бульона. Ами не знала, куда ей деться, и с каждой секундой, кажется, все труднее и труднее становилось дышать. Пролепетав нечто невразумительное, она уже готова была исчезнуть, как Зой обернулся к ней и поманил рукой: — Иди сюда. На деревянных ногах Мицуно подошла к Като и, не глядя на его мать, застыла рядом, даже не зная, почему подчинилась. — Что случилось, девочки? Вы не поладили? — тоном доброй воспитательницы спросил Зойсайт, переводя внимательный, вполне серьезный взгляд с одной своей женщины на другую (зря Мицуно подумала, что он ничего не почувствовал). Ами понятия не имела, откуда он находит силы на почти натуральное добродушие, сама она не могла даже слова из себя выдавить, не то что сделать вид, что все в порядке, и в этом, пожалуй, они с его матерью были солидарны. — Очень жаль, — не дождавшись ответа, с печальным смирением вздохнул Зойсайт, приобняв никак не желающую оторвать глаза от босых ног Мицуно, — дружить, конечно, необязательно, но я бы был вам благодарен, если бы вы хотя бы поддерживали вежливое отношение друг к другу. — Ты хочешь сказать, — с большой патетикой в показавшемся громогласном голосе возмутилась миссис Като, которую наконец-то прорвало на эмоции, которых, судя по всему, Ами, по ее мнению, была недостойна, — что тебе все равно, что думает твоя мать по поводу этой… этой… — Конечно, нет, — спокойно пожал плечами Зой, — но если тебе не понравилась моя девушка (а я уверен, здесь случилось какое-то недоразумение), я это переживу. Ума не приложу, что у вас тут стряслось, но сразу заявляю: никаких скандалов и дележки я не потерплю, — последняя реплика, судя по косому взгляду Като, предназначалась его родительнице, в то время как последующая — явно возлюбленной: — Попытки избегать меня, посыпав голову пеплом и обвинив себя во всех возможных грехах, тоже. — И все-таки сейчас мне стоит уйти, — изнемогая от унижения, с трудом отступила от спасительной поддержки Ами, пытаясь выдавить из себя вымученную улыбку — для Зойя, не для его матери, — позвони мне вечером, если сможешь. Она готова была сбежать вот прямо так, в чужих шортах и рубашке, босиком, лишь бы не чувствовать на себе колкого, уничижительного взгляда, от которого то что-то обрывалось, то туго и душно сжималось внутри. — Ну уж нет, — Зой нахмурился, сжав девичье запястье, однако произнес очень мягко: — Мам, прости, но я бы попросил уйти тебя. Как только смогу, я приеду, и мы обо всем поговорим, хорошо? Ключи, заставив Ами вздрогнуть всем телом, оглушающе звякнули о кухонный стол — «это все из-за тебя!» Мать Зойсайта стремительно выскочила из комнаты, на прощанье громыхнув входной дверью. — Ну зачем ты так? — беспомощно спросила Мицуно тишину, ощущая себя бесконечно виноватой и перед этой незнакомой, но уже значимой для нее женщиной, и перед расстроенным, однако старающимся держаться Като. Кто бы мог подумать, что день, начавшийся так безоблачно и легко, обернется настоящим кошмаром?.. — Тебе я сейчас нужнее, Ами, — успокаивающе погладил ладонь Зой, усадив безутешную девушку себе на колено, — а мама все поймет. Я бы не хотел, чтобы ты принимала случившееся близко к сердцу. Ей непросто смириться с тем, что я уже вырос, для родителей мы всегда остаемся детьми, разве нет? Но мама всегда чересчур баловала и опекала меня, я был поздним, вымоленным ребенком, им же и остался, несмотря на уговоры взглянуть на меня серьезнее. Я давно работаю, живу отдельно, а она все еще наведывается без предупреждения, наводит порядок в моих шкафах, приносит продукты, волнуясь, что я останусь голодным. — Тогда, быть может, тебе стоило сейчас уступить? Своими словами ты сильно ее ранил, — девушка с трудом заставила поднять на мужчину взгляд. «А как бы я была ранена, если бы Зой позволил мне уйти?..» Ей было невыносимо совестно за преступную, эгоистичную мысль, что она бы не смогла вынести, если бы Като встал на сторону своей матери. И тем сильнее и глубже была благодарность за то, что сейчас Зойсайт в который раз успокаивает и подбадривает ее, хотя сам нуждается в поддержке. — Когда-то это должно было случиться, она в любом случае неизбежно столкнулась бы с реальностью — я взрослый. Знаешь, пару лет назад мама обнаружила в моей ванной женскую заколку для волос и закатила настоящую истерику. Узнав, что у меня бывают женщины, и вообще, секс в моей жизни присутствует лет с семнадцати, и в этом так-то нет ничего ненормального, она еще долго рыдала, не в силах смириться с очевидным. Тогда у меня не получилось с ней достаточно душевного и открытого разговора, все мои откровения только сильнее шокировали и пугали ее, и я отступил. У меня не было достаточно причин, чтобы настаивать на своей независимости. Гораздо легче было тщательнее убирать квартиру. Наверное, время для точек над «i» настало сейчас? — Ты уверен? — всерьез засомневалась Ами, откидывая со светлого лба пушистый рыжий локон. — Мне кажется, она возненавидит меня еще сильнее… — Она не ненавидит тебя, Ами, вовсе нет. Это была просто ревность. Как обухом по голове. Наверное, каким-то особым материнским чутьем она поняла, что у меня появился кто-то важный, и дело гораздо серьезнее, чем какая-то забытая девичья безделушка. Моя задача — объяснить ей, что, приобретая тебя, я не собираюсь выбрасывать ее из своей жизни и люблю не меньше, чем раньше. Но все мы когда-то должны выпорхнуть из гнезда и обрести свою семью, свою свободу и ответственность. Без этого невозможно быть счастливым. Успокоившись, мама поймет, что я прав. И ты, когда успокоишься, тоже это поймешь, — уже более веселым тоном добавил Зой, и Ами в который раз поразилась его мужеству. — А вообще, я ужасно голоден, а ты, судя по всему, решила порадовать меня своими кулинарными способностями? — Твоя мама сказала, что в бульоне слишком много чили и чеснока, — скривилась Мицуно, не умеющая так быстро переходить из одного состояния в другое, тем более, после пережитого стресса. — Ну мало ли что там думает мама, я хочу вынести свой вердикт. Ами послушно кинула вариться лапшу, но на душе все еще было неспокойно, хотя Зой был убедителен и противиться его мудрости не хотелось. И все же… — Я не хочу вставать между тобой и твоей мамой, — не смогла сдержаться Мицуно, безразлично помешивая содержимое кастрюли, не в силах обернуться к Като и вновь взглянуть ему в глаза. Сколько проблем она ему доставляет? Сколько беспокойства вносит в его жизнь? Ами сердцем чувствовала: то, что они с Зойсайтом вместе — правильно. Она дает ему спокойствие и размеренность, возможность обрести внутреннюю гавань; он вселяет в нее уверенность и показывает, как многогранна, ярка действительность, если только захотеть. Но при всем при том, что они так стремительно сошлись, как две частички одного гармоничного целого… Все непросто. И просто не будет. За пределами дома Зойсайта есть другие люди, другой мир, и этот мир не так добр, как этого бы хотелось. «Если она узнает, что я еще и замужем…» — Ты никогда не сможешь встать между мной и моей матерью, Ами, потому что это невозможно. Это разная любовь и разные роли. Позволь мне разобраться с этим самому. До встречи с Зойсайтом Ами наверняка бы предпочла смалодушничать и пойти по пути наименьшего сопротивления, потому что плакать и жалеть себя действительно проще, хотя порой кажется, что горевать хуже всего, и нет сил терпеть боль, умножаемую собственными старательными усилиями под лживым девизом «Так будет лучше». Однако куда труднее выстраивать человеческие отношения и бороться за свое счастье. Куда труднее проявлять терпение и оказывать поддержку вопреки сомнениям и терзаниям. Наверное, Ами могла бы уйти, заявив, что они с Зойем слишком разные, и между ними одни противоречия, и вообще, этому союзу никто не рад. Это было бы драматично. Но… безвольно? По-детски? Пора взрослеть. Вот Като, при всей своей внешней инфантильности, готов бороться. А она? — Прости, Зой, — Ами в который раз позабыла про обед и несвойственно крепко обняла Като, чтобы он наконец почувствовал: ее плечо рядом, и так отныне будет всегда, — ты прав. Все наладится. Она готова была стать его опорой. Готова была идти до конца. А тому самому недоброму и сопротивляющемуся миру — в лице Томо, матери Зойсайта и кого бы то ни было — придется подчиниться их решению, нравится ему это или нет. Ами Мицуно перестала быть жертвой.