Багиры

В ее волосах заплелось солнце; оно так органично и естественно смешалось со светлыми длинными прядями, что, казалось, и сама Минако словно сияет изнутри, окутанная лучистым неземным ореолом — маленькая фарфоровая куколка из музыкальной шкатулочки его покойной бабушки, такая же глянцево-сверкающая, хрупкая и изящная, отливающая старинной, чуть потертой позолотой. Только вот Минако была настоящей. Ее кожа, покрытая легким загаром, чуть более сильным на округлых женственных плечах, пылала манящим, пленительным жаром, по щекам разлился нежный девичий румянец, и ни в наклоне головы, ни в позе не было нарочитой театральности. Минако источала жизнь. Ее голубые глаза мерцали задором и озорством, в прихотливых губах затаилась лукавая, дразнящая усмешка, от которой Кунсайт, да и все проходящие мимо мужчины, невольно сходили с ума — на секунду, на час, на всю жизнь. Просто в этой девчонке, воздушной, как мотылек, льющей за собой свет и радость, в беззаботном перезвоне ее голоса не было и тени строгой и уставшей владелицы клуба «Багиры». Миура знал, что запомнит ее такой навсегда. Что бы не случилось. И это утро. И это солнце. И это летнее желтое платье, превратившее Минако Айно в счастливую старшеклассницу. Вчера Минако впервые осталась у него на ночь, но между ними ничего не было. Миура не нравилась эта формулировка: она полностью противоречила правде, хотя вполне отражала то, что было принято подразумевать под этими словами. После продолжительной прогулки, случайно узнав, что Минако давно не высыпалась, он привел ее свой в дом и тут же уложил спать в собственную постель, а сам промаялся в гостевой комнате, вслушиваясь в тишину, готовый в любую секунду мчаться на ее зов. Это было нелепо. Впрочем, как и все, что происходило с ним в течение последних нескольких недель, затащивших привыкшего жить дисциплиной и трезвой головой Кунсайта в совершенно непонятный ему водоворот из лоскутных воспоминаний и иррациональных чувств. Его утро вот уже бог знает сколько лет начиналось одинаково: негромкая вибрация будильника, контрастный душ, кофе, хрустящая газета и беглое чтение электронной почты перед тем как отправиться на работу. Кун привык жить фирмой и не чувствовал по этому поводу никаких сожалений, вполне довольный таким положением вещей. И даже язвительное брюзжание Джедайта, насмешливая болтовня Нефрита или Зойсайт, доводящий Кунсайта до дрожи тем, что заваливается на его рабочий стол, были привычны и приятно ожидаемы — своеобразный ритуал вперемешку с вопросами и ответами, с которыми владелец «Сириуса» сталкивался изо дня в день. Кунсайт был уверен, что ему хватает всего, чего он в принципе способен желать: интересная, требующая постоянного роста работа, надежные друзья, общение с дочерью, путешествия и знакомства. У него имелись квартира, машина, словом, любой материальный каприз, даже пылилась дорогая камера, которую Миура купил просто так, но почему-то ни разу не использовал. Теперь он знал, почему. Потому что в его удачливой, пресыщенной и до тесноты заполненной жизни не было Минако Айно. Не было повода достать позабытую на полке камеру и включить ее, чтобы запечатлеть то, что заставило закружиться инертный и комфортный мир успешного бизнесмена: солнце в длинных светлых волосах и синяк под аккуратной коленкой; неуклюжие попытки встать на роликовые коньки и переливистый восторженный смех. Кунсайт снимал сам и был по ту сторону камеры — чуть-чуть сконфуженный и неловкий, но словно посветлевший лицом и… помолодевший? Мужчина редко думал о своем возрасте, так случилось, что повзрослеть ему пришлось слишком рано, как и игривой девочке, перевернувшей его существование вверх дном. Ему не довелось быть юным и смешным, не случалось нерешительно мяться под окном понравившейся девушки или хлопать дверью из-за ссоры с родителями. Кунсайт практически не замечал в себе перемен. Да, становился опытнее, да, терпеливее, в чем-то тоньше и мудрее. Но и только. Вот Зой — перебесился. Это заметно всем, кто знал его лет пять назад, когда Като впервые зашел в стены «Сириуса». А Миура? Шагнув из детства в ответственную зрелость, он вытеснил переживания и поступки бесшабашной, взбалмошной молодости, и самое главное, чего он себя лишил, это внезапности. И вот — Минако. Как искра над тлеющем костром. Как всплеск по спокойной водной глади. Сначала — зажатая, отчаянно старающаяся показаться тверже и неприступнее, чем есть на самом деле. Теперь — безыскусно-кокетливая, легкомысленно-самозабвенная. Искренняя и трогательная. Чуть-чуть дотошная и безгранично естественная. Смешно, но рядом с ней Миура, с одной стороны, чувствовал себя глупым, порывистым мальчишкой, теряющем все привычные устои, с другой — рыцарем и скалой, готовой заслонить дорогого сердцу человека от всех невзгод. Он ощущал, что в нем нуждаются, в нем ищут поддержку, советчика и опору, и тем больнее ему было видеть, как меняется ее лицо, когда ей звонят из приюта, и словно тысячи гранитных камней разом падают на нежные, хрупкие плечи, а меж светлых бровей пролегает рано прорезавшаяся тревожная морщинка, такая чужеродная на гладком девичьем лбу. Минако подбирается. Голубые глаза застилает тревога и что-то сосредоточенное, свободная рука непроизвольно сжимает прядь распущенных волос, а уголки губ врезаются чуть глубже. В такие минуты Кунсайт чувствовал, что беспомощно теряет ее, ведь на место легкокрылой, озорной девчонки Мины опять приходила напряженная, утомленная мисс Айно. Но в это утро все было не так. Не было ни газет, ни кофе, ни почты, и телефон Минако подозрительно молчал. Кунсайт связался с Джедом и Касуми и сказал, что берет выходной, чем немало удивил обоих, разве что в голосе Кашима не слышалось бестактного любопытства. Вслушиваясь в тишину, Миура ждал, когда проснется Минако, и не заметил, как, утомленный бессонной ночью в чужой постели, задремал, а потом проснулся от едкого запаха горелого: это Минако в благородном порыве порадовать своего мужчину завтраком умудрилась сжечь тамагояки. Выяснилось, что Айно вообще не умеет готовить, и на кухню «Багир» ее не подпускают и на пушечный выстрел, разве что чтобы сунуть в руки порцию обеда и тут же выставить вон. Она так живо и комично описывала свой первый и единственный поварской опыт, в котором пали смертью храбрых все продукты из холодильника и шкафчиков, а также сковорода, кастрюля и нарядное платье, что Кунсайт беззастенчиво хохотал и еще полчаса то и дело фыркал в чашку. В какой-то момент он прислушался. Из ванной доносилось бодрое и, надо отметить, довольно мелодичное пение Минако, легкие шаги босых ступней, бубнил телевизор в гостиной, а из открытого окна врывалось шумное многоголосие большого города. Его квартира звучала. В ней появилось дыхание. Уют. В ней появилось то, чего, с одной стороны, Кун так ревностно избегал, а с другой — тщетно искал все эти тридцать шесть лет. И ему вдруг ни с того ни с сего стало страшно, что в его доме снова станет тихо и пусто, а ведь это было неминуемо. Пока Минако возглавляет приют, она никогда не будет принадлежать Миура безоговорочно, и что хуже, на ее лице будет появляться тревожная морщинка, а в голубых безмятежных глазах — скорбное, сосредоточенное отсутствие, поглощенность чужим горем. У Миура сводило скулы при виде этого лица, и хотя он всем сердцем уважал в Айно преданность своему делу, умение сопереживать, его преследовала мысль, что все это не о ней и не для нее. И эта строгая офисная одежда — не для нее, и эти резкие, нервные движения, и безрадостные телефонные разговоры. Минако настолько растворялась в проблемах клуба, что переставала быть самой собой. Она словно становилась пленницей собственного выбора. Если Кунсайт черпал из «Сириуса» вдохновение и удовлетворение, то Минако за крохи — искупления? благодарности? любви? — была готова разъедать саму себя до основания. Кунсайт знал о прошлом Минако лишь в общих чертах, в основном, из сведений, добытых Нефритом и Джедайтом еще тогда, когда «багиры» в первый раз обратились со своим не самым ожидаемым предложением. Мол, с ранней юности являлась любовницей одного богатея, который создавал с нее фигуры обнаженной Венеры. Сейчас, если честно, Миура опасался этой правды. Нет, его отношение к Айно вряд ли бы изменилось, он видел, что душа Мины, вопреки злым языкам, чиста и непорочна, но расспросить обо всем саму Минако не хватало духу. Он подспудно ощущал, что былое тяготит ее, словно владелица «Багир» была давно и безнадежно больна, и если разговор хоть как-то затрагивал судьбу и славу приюта или же саму Мину, вся ее фигура, взгляд отдавали некой усталой обреченностью. И тогда Миура ловил себя на мысли, что Минако поставила на себе крест. На себе настоящей — светлой, легкой на подъем и открытой. Наверное, поэтому у Кунсайта никак не получалось откровенно признаться ей, насколько она для него важна и как плевать ему на слухи и чужое мнение? В то утро, проветрив квартиру, они пошли завтракать в кафе, и Кунсайт не без ревнивой гордости замечал, как оторопело и восхищенно смотрят на ничего не замечающую Минако проходящие мимо люди. Еще минуту назад они были поглощены своими нудными проблемами и внезапными заботами, а тут вдруг увидели ее — и обомлели: от солнца, отливающего на ее волосах, от искрящегося улыбкой взгляда и беззастенчиво звенящего голоса. Миура хотел, чтобы это утро не заканчивалось никогда. Но «никогда» — слишком переменчивое понятие. Едва они расположились за столиком летнего кафе, из крошечной сумочки Минако раздался припев легкомысленной «Who's laughing now», и Куна передернуло от того, какой предсказуемо неприятной ему показалась эта вполне жизнерадостная музыка. — Да, — виновато улыбнувшись Миура, подняла трубку Мина и, отложив ложечку на край блюдца, до боли знакомо накрутила на палец золотистую прядку. — Конечно, Рей, я буду. Нет, что ты, ты и так!.. Нет, ничего серьезного. Я свободна. Скоро подъеду. И опять этот взгляд — обреченный и извиняющийся. И игольчато-тяжелый холод в груди Кунсайта, понимающего, что этот взгляд относится не только к обязанностям клуба, но и к их отношениям. — Уходишь? — мрачно спросил Кун, прекрасно зная ответ. — Рей сегодня дежурила всю ночь, а там новая постоялица и лекарства, — попыталась оправдаться Минако, поднимаясь из-за столика. — Я не могу взвалить на нее всё. Не огорчайся, — она быстро и невесомо поцеловала Миура в щеку и тут же отстранилась, на секунду задержав теплые пальцы на его щеке. — Я позвоню, когда освобожусь. — Тебя подвезти? — стараясь не показывать, насколько уязвлен, предложил Кун, ощущая, что помимо воли выдает себя, как минимум, застывшим выражением лица, однако Айно уже не могла этого заметить: ее взгляд был направлен куда-то внутрь себя, туда, куда у Кунсайта хода нет. — На метро быстрее. Не волнуйся. Съешь за меня оладьи. Минако, рассеянно улыбнувшись, так быстро выскользнула из кафе, что мужчина не успел ничего сказать. Аппетита не было никакого. Принесли еще горячие оладьи, щедро политые любимым Миной клубничным сиропом, но Кун на них даже не взглянул. Магия летнего утра исчезла, не выдержав суровой реальности: их с Минако связь слишком эфемерна, чтобы иметь право на существование. Не притронувшись к заказу, Кунсайт расплатился и побрел домой. Странно, но между ним и Минако действительно не было ничего, что могло бы их охарактеризовать под заголовком «Мы». Они не объявляли себя парой, не являлись даже любовниками. Все, что было между ними, это долгие, но недостаточно частые прогулки, встречи в ресторанах и парках, разговоры, а еще эта ночь. Ночь, когда Кунсайт привел в свой дом женщину, чтобы просто уложить ее в постель и дать ей возможность наконец-то выспаться и отдохнуть. Для него это было важно, гораздо важнее, чем получить доступ к ее телу. Ему хотелось верить, что и для нее все происходящее ценно и нужно, и в какие-то моменты все было именно так. Но мгновение проходило. Минако снова звала та, другая жизнь, где для Кунсайта не было ни места, ни времени. И этот проклятый безнадежный взгляд — черт возьми, он будет преследовать Миура в кошмарах! — и быстрое «Прости». Поставить Минако перед выбором Кун не мог. Ему хотелось малодушно соврать: только потому, что он не имеет на это права, и вообще, он выше этого. Но, на самом деле, он просто не был уверен, что выбор будет в его пользу. Как бы это не было горько признавать, между ним и приютом Айно выберет второе. Это будет точкой. Кунсайт не был готов ее поставить, несмотря на израненное самолюбие. Оказавшись в квартире, мужчина быстро переоделся из джинсов и синей рубашки-поло в офисный белый костюм. Уже через полчаса он сидел в своем кабинете и старательно делал вид, что все в порядке, и новый проект по обновлению торгового центра в районе Гинза крайне увлекателен. Ему даже удалось переговорить с Нефом по поводу новой бригады маляров, хотя в голове крутилась только одна отчетливая мысль: курить хотелось просто нещадно. Кунсайт успешно боролся с пагубной привычкой вот уже несколько месяцев, а сейчас чувствовал, что сдается. Вытащив помятую пачку из ящика стола, он сосредоточенно крутил ее в пальцах, борясь с неукротимым желанием послать все куда подальше. — Свободен? — чирикнул Зой, засовываясь в кабинет и вертя из стороны в сторону веснушчатым носом. Миура до зуда хотелось отвязаться, но быстро найти аргумент не удалось, и ему пришлось кивнуть, хотя для Като разрешение требовалось лишь номинально. Заскочив в обитель босса, Зойсайт тут же подтащил к столу полосатое кресло; в своем серебристом комбинезоне дизайнер «Сириуса» напоминал жителя чужой планеты. — У меня к тебе дело, — не замечая, что друг не в духе, тут же зачастил Като, — ты ведь занят благотворительным вечером «Багир», так? Кунсайт едва удержался от того, чтобы не зарычать. Меньше всего сейчас он хотел думать о приюте и его владелице. — Ну, — недружелюбно буркнул Кун, непроизвольно сминая злосчастную сигаретную пачку в кулаке. — Мне надо, чтобы ты пригласил туда Мамору Джиба. — Куда? — тупо переспросил Миура, даже не пытаясь вникнуть в суть вопроса. — На ве-чер, — как умственно отсталому, повторил Зой, взмахнув руками то ли в знак недоумения, то ли раздражения. — Зачем? — Да какая разница? Пригласи и все! — Он не будет вкладываться в клуб. — Больно надо, — фыркнул Като. — Да что с тобой? — наконец прозрел он, оглядывая начальника так, словно видел его впервые. — На тебе лица нет! Эта фраза почему-то имела эффект разорвавшейся бомбы. Откинув пачку мимо стола, Кун стремительно вскочил со стула и, чертыхнувшись, уставился в окно, сунув руки глубоко в карманы брюк. Внутри клокотало такое жгучее раздражение, что становилось тошно от самого себя: и за то, что потерял самообладание, и за то, что все на глазах Зойя. Да, он друг, он не осудит, но Миура так привык быть образчиком сдержанности и здравого смысла!.. — Кун. Я могу чем-то помочь? — несвойственно робко спросил Като, и Кунсайт через силу обернулся к нему. — Меньше всего ты, — не без горькой язвительности обронил Кунсайт, чувствуя себя гадко еще и потому, что ни за что обижает Зойсайта. — Ты же у нас производишь впечатление счастливчика. Никаких проблем на личном фронте. — Рад такой славе, конечно, — Зойя, видимо, сарказм не задел, потому что выглядел он по-прежнему озабоченным, — однако «производить впечатление» и «не иметь проблем» — это не одно и то же. И вообще… — Ладно. Прости, — устало провел рукой по лбу Кун. — Не бери в голову. Мне никто не может сейчас помочь. Есть вопросы, которые решают только двое. — А есть те, когда небольшое вмешательство не повредит, — заметил Като, поднимаясь с кресла и тактично не желая лезть в душу, — и поэтому я очень прошу тебя позвать Джиба на благотворительный вечер. Это и правда важно. Не дожидаясь ответа, Зой вышел из кабинета и аккуратно прикрыл за собой двери. Кунсайт бездумно опустил взгляд на скомканную пачку сигарет. Хочется ему или нет, им с Минако нужно откровенно поговорить, пока Кун окончательно не влип. Лучше уж сейчас обрубить все надежды на корню, если они беспочвенны. Миура должен знать, есть ли место для него в жизни Айно, и каково это место. И как бы не было трудно… Кунсайт рывком поднял пачку и швырнул ее в мусорное ведро. Благотворительный вечер обещал быть чертой, пересечение которой может и не случиться.