Багиры

— Спасибо, что проявил сдержанность, — Рей бледно улыбнулась своей тарелке и без всякого аппетита поковыряла палочками в порции риса, словно меньше всего на свете сейчас ее могла бы занять еда. Здесь, в ее аскетичной светлой комнатке, за узким столом, где они с Джедайтом сидели друг напротив друга, ей больше не надо было держаться изо всех сил, а еще — выглядеть собранной и безупречной, но она все равно была такой. Пусть сейчас Кашима без прикрас видел, что Рей слишком бледна и рассеянна от пережитых волнений, он вряд ли мог бы назвать кого-то прекраснее, и от этого становилось… тепло? Понятно? Или будоражаще? Словно в нем поселился маленький потрескивающий костерок, то мурашками пробегающий по спине и шее, то ныряющий глубоко в грудь: осознание, что теперь они есть друг у друга, предвкушение того, что ждет их впереди. Желание поддержки и близости, но знакомое понимание: пока границы проводит только Рей. Она как спичка: дай лишь искру, лишь малейший повод вспыхнуть. Джедайт чувствовал, что Хино уже на пределе, и не торопил ее. Пусть начнет сама. Пусть найдет слова, которые считает теми самыми, важными, те, которые, быть может, готовила с того мгновения, когда рассталась с ним у двери в клуб. Непонятное это чувство — рядом и порознь. Еще не пара, но уже и не чужие. Остался лишь шаг. Последний шаг. — Я, наверное, не самый тактичный человек, но неужели ты думала, будто я стану бросаться на твоих подруг? — Джед тоже из чистой вежливости ковырнул лист салата, лишь бы занять руки и позволить Хино почувствовать, что все идет своим чередом. Утро, завтрак. Только за дверью неестественно тихо, и от этого беззвучие комнаты почти оглушало. Странно, но Джедайт совершенно не нервничал. Сейчас он — противовес. Твердость против нестабильности и растерянности. То, чем он может быть для этой сильной и самодостаточной девушки в трудную минуту. — Ты не хотел сюда идти. — Рей… И тут — взрыв. Эмоция. Хино наконец оторвала от тарелки лихорадочно блестящие глаза, и Джедайт едва не вздрогнул от фосфорического света, пронизывающего его насквозь, как рентгеновские лучи — глубже, чем под кожу: уже настолько знакомое чувство, что почти не страшно. — Вчера вечером к нам привели одну девушку, и прямо в коридоре у нее случился эпилептический припадок. Была полиция, скорая, а сегодня наверняка Минако вызовут в участок, потому что оказалось, что девушка сбежала из клиники, где лечилась от наркотической зависимости, и при ней обнаружили что-то из бензодиазепинов, который она каким-то образом умыкнула у персонала. — Если бы я знал, что в приюте столько проблем, я бы не стал обременять… — Не о том речь, Джед, — решительно отбросила палочки Рей, вспыхнув нервным румянцем, поднялась со стула и беспокойно заходила по комнате; остановившись у окна, девушка положила ладони на подоконник, будто в нем была ее последняя опора, и хотя Джедайт не видел выражения ее лица, знал: вряд ли в это мгновение Хино была здесь. Кашима до невозможности хотелось подойти и сжать ее плечи, но он держался. На фоне большого окна, пронизанного медовым светом, фигура Рей казалась особенно хрупкой, нуждающейся в защите, однако он не обманывался: в это мгновение Хино была на пределе своих душевных сил — несгибаемая, твердая. И все, что сейчас от него требовалось, слушать. Слушать и пытаться понять.  — Я сама позвала тебя, и твое появление не при чем. Ведь то, что случилось вчера, может произойти в любую секунду, и мы не имеем права от этого отвернуться, потому что так спокойнее. «Эту возьмем, а ту — проигнорируем, для этой будем благодушны, а та пусть как-нибудь сама». Здесь нет ни одной благополучной девушки. Да, не все из них хороши, не все отличаются высокими моральными принципами и хотя бы приятным характером, клянусь, есть такие, что, кажется, не заслуживают снисхождения, но всем им нужна помощь, и то, что делает Минако изо дня в день, бесценно хотя бы потому, что этого не делает никто другой. Уже завтра все, у кого есть язык, будут шушукаться, что в «Багирах» накрыли наркопритон, а между тем никто и думать не станет о той наркоманке, в то время как Минако будет отвечать перед всеми просто за то, что не смогла бы захлопнуть двери. — Она солгала тебе? — Мне не надо лгать. Я и сама знаю, что в приюте сегодня будет много дел, но меня от них оградили. И постарались сделать так, словно это ничего им не стоит, словно это легко — сидеть на изматывающих допросах и писать бесконечные объяснительные, возиться с заказами и счетами. А ведь никто не отменял ежедневных забот, никто не дает гарантий, что не случится что-то еще. Но Минако никогда не отступает от своего правила: нет ничего дороже человека. Да, здесь живут общими хлопотами, общим бытом, однако каждая из нас может быть услышана. Сама по себе. Здесь нет важных и неважных людей. И когда я попросила принять тебя в клубе, принять ради меня, к этому отнеслись серьезно. Минако могла бы перенести эту встречу… Да что я говорю? Не могла. Потому что мои переживания ценны. Потому что этот приют… он про любовь. Рей бездумно погладила чистую поверхность подоконника и снова оперлась на него. — Про любовь к себе, к людям, к жизни. Про веру, что все еще может быть по-другому. Город гадает: чему же учат в скандальных «Багирах»? А ответ прост — любить. Жалеть. Быть милосердным к тому, кто слаб и зависим. Да, мы не святоши. Ни я, ни Минако, ни Мако… но если приглядеться, если только сделать над собой усилие, можно понять, как все неоднозначно. Скажи, тебе понравилась Макото? На мгновение Кашима даже растерялся от такого вопроса и машинально кивнул, лишь через секунду поняв, что Рей его жеста не заметила. — Да. Решительная, компанейская. От таких не ждешь ножа в спину. — А она бывшая воровка, — с издевкой в голосе заявила Хино, с вызовом дернув плечом; тонкие руки зло вцепились в пластиковый край. — Обчищала карманы у случайных прохожих с малолетства, потом связалась с каким-то подонком, который воровал по-крупному. Бродяжничала, курила траву, покрывала преступления. Здорово, да? А Ами? Всем хорошая девочка: и послушная, и прилежная, и скромная, только вот слабохарактерная. Позволяла издеваться над собой, вытирать ноги, совсем достоинство потеряла. Таких и уважать не за что. И про Минако все правда. Когда сбежала из дома, оказалась в руках богатого извращенца. Стала с ним жить. За деньги, конечно, за кров и дорогие шмотки, чтобы спать в роскошной кровати со старым миллионером, а не в подворотне с первым заплатившим прощелыгой. — Ты же так не думаешь, Рей. — Но это же правда! Неприкрытая. Без этих ваших дешевых сантиментов. И я не лучше: состоятельная дурочка, старательно прибедняющаяся перед всеми. Ах, меня покалечили, ах, оскорбили! Уйду страдать с пустым карманом и нагнанной в очах тоской, сама от себя в восторге, от своей исключительности и одиночества! Кашима и сам удивился, что уже стоит, он и вспомнить не мог, когда успел подняться, и только небеса знают, что его держало на месте. Что, Джедайт, спокоен? Его давно не трясло такой крупной дрожью: от этой напряженной узкой спины, от ладоней, врезавшийся в подоконник, от того дрожащего, едкого горя, сочившегося с девичьих губ. — А ведь Мако — сирота. Ее отец безбожно пил, мать умерла, и ей не осталось ничего, кроме как катиться вниз, зацепившись хоть за что-то, что давало надежду выжить, что окончательно не свергло ее на самое дно, туда, откуда человеком уже не вернуться… Ами гнобили. Днями, месяцами. Каждую минуту ей внушали: она — пустое место. Уничтожали остатки гордости. И кто же это делал? Ее собственный муж. Тот, кому верила, кому отдала себя, перед кем была беззащитна. Бил, унижал, уродовал… А Минако? А что Минако? Шестнадцатилетняя девочка, которая даже собственной матери не была нужна. Только и видела, что голод, гулянки, побои и бесконечную череду мужиков, один из которых полез под юбку ребенку. Ребенку! Ей просто не у кого было искать защиты. И она нашла того, кто хотя бы ее кормил. Не гнал. Человека в ней тоже, в общем-то, не видел, только вот это уже второстепенно. Если бы ты знал, какая у нее порой в глазах тоска… Рей наконец повернулась и с волнительным ожиданием посмотрела на Джедайта, и он безошибочно понял, что сейчас, в эту секунду, очень нужен ей. Рядом. Без всяких границ и черт. Джед аккуратно посадил Рей на подоконник и обнял ее за талию, и девушка, которая в одно мгновение оказалась выше него, уткнулась в мужское плечо, рассыпав волосы по груди, шелковисто нагретые утренним солнцем. Джедайт трепетно пропустил их сквозь пальцы и легко скользнул ладонями ей на спину, а потом выше, к шее, теплой и беззащитно изящной, словно у лебедя. Мягким зовущим касанием приподнял подбородок… Спустился от вскинутого затуманенного взгляда к беспокойно прикусанным алым губам. Что-то изменилось. Быстро, молниеносно. Сжалось до точки и вспыхнуло, как искра. То, что Рей смотрела на него сверху — жарко, призывно, откровенно — отдалось неожиданно острым всплеском желания, отчего его руки сами собой скользнули выше по отведенным в сторону девичьим коленям, заставив Хино шумно выдохнуть. Этого уже Кашима вынести не смог: настойчиво и резко прижав Рей к себе, он жадно и торопливо поцеловал ее в губы, в подбородок и вниз, в шею, послушно выгнутую для его ласк. Интуитивно, не переставая осыпать девушку беспорядочными поцелуями, Джед нашел пуговицы блузки и принялся лихорадочно расстегивать их, совершенно спятивший, безрассудный, и ему не сразу удалось понять, что Рей останавливает его. Все еще осовелый, мужчина отступил на шаг назад, поддавшись настойчивому нажатию на свои плечи. Щеки Рей горели, помада смазалась, и весь ее вид говорил сам за себя: она желала продолжения, причем вряд ли меньше него, и чёрт его знает, сколько сил ей потребовалось, чтобы отстраниться. Но долгий, пристально-предостеригающий взгляд отрезвлял не хуже впрыснутого в вену антидота. — Прости, — зачем-то обронил Джедайт, еще не понимая, что он сделал не так, и вообще, должен ли был делать. То, что еще секунду назад казалось ему естественным, как дыхание, теперь сжигало его неловкостью. Если бы Кашима был хоть чуть менее самоуверен и, что хуже, глуп, он бы чувствовал себя даже униженным. Они долго посмотрели друг на друга, но в этот раз проиграла Хино. Но секунду, но проиграла. — Дело не в тебе, — слишком быстро выпалила она словно заранее заготовленную фразу, и Джедайту захотелось поморщиться от нее, как от лимона. — Дело в тебе. Понимаю, — ответил Кашима тоном, выражающим «Да ни хрена я не понимаю!», но постарался сделать это так, чтобы не звучало никаких претензий, на которые, если на то пошло, права не имеет. — Серьезно, не надо объяснений, все в порядке. — Ну уж нет, — неожиданно взъерепенилась Рей, теряя томную покорность, и решительно слезла с подоконника, при этом нарочито оправляя одежду. — Ты меня выслушаешь. Наверное, пора. Я ведь ни разу тебе толком не рассказывала, как попала в «Багиры». «Прекрасное начало». — Сядь. — Не хочу. — Джед, сядь, иначе я за себя не отвечаю. Кашима зачем-то подчинился, хотя не имел ни малейшего желания сидеть, пока Рей осталась стоять у окна. Но теперь ее взгляд был осознанный, направленный. На какое-то мгновение ему даже почудилось, что все, что происходило в этой комнате минуту назад, было лишь плодом его извращенных фантазий. «Вот идиот! А если все дело в том маньяке? А теперь еще и ты!..» Но Рей начала с другого: — Мои родители, как ты уже знаешь, являлись бизнесменами, поставляли швейную фурнитуру в Японию. Надо сказать, что это давалось им успешно, только вот они часто были в разъездах, и мне приходилось учиться в школе-интернате, где было полно таких же как я детей богатых, но чересчур занятых родителей, только среди них я была этакой принцессой — залюбленной папочкиной дочкой, избалованной, по сравнению с остальными, неслыханным вниманием. Поверь, там было с чем сравнивать. Я не чувствовала себя одинокой, наверное, потому, что как только у родителей была малейшая возможность, они тут же забирали меня домой, в отличие от несчастных ребят, которые не видели родных месяцами. Мой день рождения так вообще был святым праздником: ради поздравления откладывались абсолютно любые дела и заботы, накрывался роскошный ужин, до ночи не стихали разговоры… — на секунду Рей тепло улыбнулась, и Джедайт понял, что сейчас Хино делится самыми лучшими и дорогими своими воспоминаниями. — Мы в обнимку смотрели наши семейные альбомы, пили газировку, как тогда, когда я была совсем маленькой и до ужаса обожала эту химическую пакость, перечитывали любимые моменты из книг, — ее лицо вмиг наполнилось горечью, — от меня тщательно скрывали, что папа болен, и в условии непрекращающейся череды командировок и моего отсутствия у них получалось, а когда я все узнала, было слишком поздно, началось резкое ухудшение, которое превратило пышущего силой мужчину в немощного старика. Ему было всего сорок семь. Мама осунулась от недосыпа, таблеток и постоянных слез. Я, вчерашняя выпускница престижной частной школы, готовящаяся поступить в не менее именитое высшее учебное заведение, и думать обо всем забыла. Я часами смотрела, как он угасает. Почему-то верила, что, если буду держать его за руку, то смерть не придет. Испугается, посторонится. И пока он еще был в сознании, я не отходила от его постели. Только вот папа о себе не думал, он боялся, что мы с мамой останемся одни, что некому будет поддержать его вдову и дочь, которую ему не было суждено проводить в большой мир. Тогда он пожелал встретиться с моим старшим троюродным братом, в то время уже серьезно занимающемся своим делом, неженатым и пользующимся у отца доверием, пусть мы никогда и не общались близко. Отец попросил его позаботиться о его семье, взять меня замуж, а в приданое обещал наш семейный бизнес. Думаешь, я сопротивлялась? Нет. Если это могло хоть на миг успокоить отца, облегчить его страдания, я готова была идти за кого угодно, даже за человека, которого не знала и не любила. Но минуту Рей замолчала, но Кашима знал, что это еще не все, и дал ей время взять себя в руки. — Папа умер, так и не дождавшись официальной помолвки, начались вялые приготовления к свадьбе, которые для меня не значили ровно ничего. Я не встречалась с будущим мужем, не интересовалась, как продвигаются рабочие дела. А потом умерла мама. Я нашла ее в родительской спальне, холодную, так и не проснувшуюся, навсегда застывшую в своей скорби. Это было концом. Не за кого было бороться, некого щадить. Некому приносить себя в жертву. В один миг, едва похоронив мать, я встретилась с братом и разорвала договоренность между ним и моим отцом, оставила ему все, что досталось мне в наследство, и не только потому, что бизнесом уже несколько месяцев заведовал мой несостоявшийся жених, да еще и весьма успешно. Просто мне и правда все было безразлично. Не смогла продать дом, в котором было столько важного, но и жить в нем было выше всяких сил. Что тут говорить о бизнесе? Я взяла небольшую сумму и сняла квартиру. Так и не подала документы на экономический, о котором так мечтали мои родители. Увидела первое попавшееся объявление о кастинге моделей и пошла. Взгляды, взгляды… их были тысячи. Разные. Завистливые и откровенные, восторженные и высокомерные. Это было для меня не в новинку, и все же никогда я еще не была под прицелом такого пристального и пристрастного внимания. Не могу сказать, что мне по-настоящему нравилось, но это отвлекает. Не дает до конца уйти в себя, в свое одиночество, и, словно чувствуя, что я недостаточно сильно хватаюсь за возможность засветиться, работодатели сами обращали на меня внимание. Тогда я и попалась какому-то сумасшедшему, исполосовавшему меня в подворотне. Как мне сказали, я спаслась чудом. Чудом, представляешь? — горько ухмыльнулась она. — Так они назвали то, что он от меня оставил, оставил лежать в собственной крови, со спущенными колготками и распахнутым пальто. Чудо, что не успел закончить задуманное, чудо, что не зарезал. А я ведь тогда умерла. Прямо там, на холодном бетоне, в грязной весенней луже. У меня не было моих родных, не было моего дома, не было моего лица. Это была какая-то другая Рей Хино, незнакомая, чужая, очерствевшая. Я вспыхнула в последний раз в новостных колонках и исчезла, исчезла навсегда. И пришла сюда, в «Багиры». Джедайт не знал, что ему сказать. Он никогда не сможет умалить ее боль, как не сможет переписать горькое прошлое. Никогда не заменит ей умерших родителей. И неизвестно, кто от этого сейчас страдал сильнее. Боясь спугнуть ее откровенность, он продолжал оцепенело сидеть, ожидая, когда Рей позволит к себе приблизиться. Но Хино вовсе не выглядела отчужденной. Отступив от окна, она наконец подошла к Кашима и встала с ним рядом. — Я это тебе не для того рассказала, чтобы ты меня пожалел. Что было, то было, и с этим я смирилась. Просто… — она на секунду замялась, словно не зная, как продолжить. — До восемнадцати я училась в закрытой школе, потом была сорвавшаяся помолвка, короткая карьера и приют… — она ожидала, когда же он все-таки поймет, и едва догадка таки отразилась на лице Джедайта, слегка покраснела. — Ты невинна? — Бинго, мистер Кашима, я уже стала сомневаться в ваших интеллектуальных способностях, — с вялой иронией проворчала Рей, нервно дернув плечом и сдав все свое смущение. Неизвестно, почему, но этот факт весьма смутил и Джеда. — Я должен был спросить… — Да ничего ты не должен, откуда тебе было знать? В наше время никто не носится с такой ерундой как девственность, и я не носилась, просто так вышло. — Я бы не назвал это ерундой. — Прелестно, что ты разделяешь мое нежелание устроить свой первый раз на приютском подоконнике. Джедайта отчего-то тронула ее попытка защититься привычной язвительностью, и эта бравада, и отчаянная решимость скрыть неловкость. Тронула и отравила грустью. Все-таки ты очень уязвимая, Рей Хино. Ранимая, хрупкая. Но, не желая ранить ее и без того задетое самолюбие, Джедайт оставил свои мысли при себе, мягко обнял ее за плечи и заглянул в глаза. — Прости. — Ты говоришь это слово по пять раз на дню. — Потому что и правда виноват. Ты все верно сказала: моя главная беда в том, что я не хочу принимать людей такими, какие они есть. Пытаюсь загнать их под свои ожидания… И не пытаюсь понять. — Ну чего еще ждать от такого спесивого и упрямого дурака, как ты, Джедайт? — с превосходством приподняла брови Хино, но Кашима, если честно, все еще было трудно с таким же мужеством отпустить произошедшее. Сказать или нет? Ведь раны еще кровоточат, еще свежи… Но если он не узнает, то сойдет с ума! — Я испугался, когда ты меня оттолкнула, — глухо признался Джед, глядя на Рей серьезно и пристально. — Вдруг… ты увидела во мне того скота, которых хотел над тобой надругаться? Скажи «нет», пожалуйста, скажи «нет»! Но Рей молчала, и это становилось невыносимым, и что хуже, девушка видела его мучения, жалела, но словно ничего не могла с этим поделать, и руки Кашима деревенели, а в воспаленном мозгу билась мысль, что, если она сейчас ничего не скажет, то он уже никогда не прикоснется к ней. Никогда. Рей отвела глаза; аккуратно, изучающе погладила его предплечья, будто раздумывая, взвешивая. И когда Кашима уже был готов отступить, ответила: — Сначала я и правда боялась. Когда сняли повязки. Когда поняла, во что превратилось мое лицо и тело. Заперлась в квартире, почти никуда не выходила, на улице наматывала платок и краем прикрывала шрам, а потом этот платок случайно упал с головы прямо в магазине, когда я столкнулась с каким-то мужчиной. И тогда я увидела его взгляд. Взгляд человека, который повстречал урода и растерялся, позабыв даже извиниться за неловкость. Знаешь, тогда я поняла, что мое увечье — это моя… безопасность, что ли? Никто уже не позарится на такое убогое существо, как я, никто не взглянет на меня с какими-то мыслями. И я перестала шарахаться от людей. Моей красоты больше не было, а значит, не было и угрозы. Нет, Джед, я не вижу в тебе то животное, которое украло мою внешность. И, если честно, меня всегда удивляло, ведь ты будто не замечаешь того, что перво-наперво замечают все остальные. — Я и правда не замечаю. — Я знаю. Но я не очень хочу говорить об этом сейчас. Джедайту было что сказать на это, но он решил не настаивать, слишком уж много они открыли друг другу сегодня — через край. Однако кто сказал, что Кашима оставит все как есть? Джед был твердо намерен показать Рей, как она прекрасна, как соблазнительна и желанна, и пусть он не в его силах изменить прошлое, он может управлять настоящим и будущим. Может и хочет сделать ее счастливой. Кажется, благотворительным вечером занимается сам Кунсайт? Судя по всему, им с Джедом предстоит долгим разговор сегодня.